Роман Буревой - Все дороги ведут в Рим Страница 10

– Ты говоришь мне это в сотый раз, покровитель помойки, – отозвался Постум.

– Гении знают, что говорят. В отличие от людей.

Философ уходил последним, а уходя, оглянулся. Предводитель исполнителей пинками поднимал раненых с мостовой. Пытался поднять и мёртвого. Но тот не подчинился.

V

Юный император разлёгся в таблине на огромном персидском ковре. Остальные расположились вокруг, лишь Философ уселся в отдалении, стараясь подчеркнуть свою непричастность к остальной компании. Меченый же, напротив, придвинулся ближе к Туллии и зашептал ей что-то на ухо. Та сдержанно хихикала. Меченый уже не казался в свите Августа чужим. Хоть и старше Августа и девушек годами, он мгновенно сдружился со всеми. А вот Философ – нет. Он держался особняком. Хлоя постоянно на него поглядывала, но тут же отводила взгляд, чтобы через несколько минут вновь глянуть на Философа. Внимание это приметила Туллия и демонстративно хмыкнула. Хлоя покраснела до корней волос.

Пленница стояла перед Августом и его друзьями, как перед судьями. Но теперь девушка не выглядела ошарашенной или испуганной. Крот направил на неё луч лампы, как луч прожектора, чтобы каждый мог получше рассмотреть «преступницу». На вид лет восемнадцать. Глаза карие, волосы каштановые с золотым отливом, куда светлее бровей и ресниц. Фигура далека от совершенства: плечи узкие, маленькая грудь. А бедра полноваты. Но при этом ноги длинные – достаточно длинные, чтобы бегать в колеснице Августа нагишом. Туллия и Хлоя взирали на пленницу снисходительно, сознавая свою неоспоримую красоту. Но и она глядела на них свысока. Не красавица и никогда ею не станет. «Но дети у неё наверняка будут красивы», – почему-то подумала Хлоя, глядя на пленницу. И позавидовала ей, сама не зная почему.

– И что же она пишет мне, Августу? – проговорил Постум, разворачивая конверт. – «Если ты здравствуешь, Август, хорошо». Я тоже так думаю… «Ради милосердных богов…» Сомневаюсь, что они милосердны. «Нельзя казнить невинных ребят – это подло… » Ну, моя милая, таких писем императору не пишут. Та-та-та… «вспомни о справедливости…» Бениту ты написала то же самое? М-да… Бениту это вряд ли понравится. «Исполнители – профессиональные убийцы». А вот этого точно не стоило писать. Да ещё подписалась: «Маргарита»[9]. Это твоё настоящее имя?

Девушка кивнула.

– Странное имя. Такое прежде могли дать какой-нибудь рабыне.

– Я не рабыня.

– Теперь все рабы.

– Я не рабыня, – повторила она, и в тёмных глазах её загорелись фиолетовые огоньки – так у разъярённой кошки вспыхивают глаза, когда она вострит когти. – Меня назвали Маргаритой мои приёмные родители. А родовое моё имя Руфина.

Имя это произвело впечатление на Философа и Меченого – они переглянулись, и Философ нахмурился, а Меченый покачал головой. Но ни Август, ни его друзья не обратили внимания на признание Маргариты. Мужчин с именем Руфин много в Риме, женщин с именем Руфина – и того больше.

– Так зачем ты хотела встретиться со мной? – спросил Август.

– Я же сказала: чтобы спасти этих двух ребят – Корва и Муция.

– А может, ты хотела, чтобы я переспал с тобой?

– Ты не в моем вкусе, – девушка покраснела.

Вряд ли ей прежде доводилось разговаривать даже с вигилом – по её чистенькому личику и простенькой светлой тунике до колен сразу видно, что она из приличной семьи, где жизнь течёт чинно и день сегодняшний похож на день вчерашний, как две капли воды из фонтана в атрии. Вечерами в таблине читают Вергилия и не читают Петрония, верят сообщениям «Акты диурны», по праздникам ходят в театр и кино и не ходят в Колизей. Вот только глаза у неё отнюдь не Лукреции, а бунтарки – это видно сразу.

Крот высыпал перед Августом на ковёр содержимое сумочки Маргариты. Пудреница, губная помада, вышитый платок из виссона – надо заметить, дорогой платок, костяная тессера в театр Помпея. Ну кто сомневался – театралка! И записная книжка в переплёте из кожи с золотым тиснением. Девушка молчала, глядя на творимое безобразие, и кусала губы. Что ж, пусть молчит – долго выдержать не сможет. А записная книжка все скажет лучше неё. Постум раскрыл книжечку наугад и прочёл вслух:

– «Римляне забыли Всеобщую декларацию прав человека…» Философ, это по твоей части. Оказывается, не все экземпляры Деклараций спустили в латрины. Один остался. «Нельзя позволять так себя унижать»… М-да – так нельзя. А хотелось бы знать – как можно? Но тут пояснений нет. Что там дальше… Ага, вот опять: «… ничтожный похотливый безумец». Это, надо полагать, обо мне.

У Маргариты дрожали губы, хотя она и сжимала их со всей старательностью. Постум заметил это и опять торжествующе улыбнулся – как в разговоре с Александром – лишь на мгновение, и тут же принял серьёзный, почти хмурый вид.

– И почему её так волнует моя похоть? – продолжал Август. – Наверняка хочет испробовать, какова она, а, Туллиола?

– Конечно, хочет, – поддакнула эбеновая красотка и облизнула кончиком языка губы. – Очень даже, – промурлыкала и похлопала Августа по колену.

– Оставь её, Постум, она же сейчас разревётся, – попросила Хлоя. – Я терпеть не могу рёва.

– Неужели? Такая большая девочка – и будет плакать?

Постум поднялся и неторопливо подошёл к пленнице. Движения его были ленивы, самоуверенны.

– Красавчик! – причмокнула ему вслед Туллия.

Маргарита вздрогнула. Он взял её за подбородок и повернул лицо к себе. Она подняла ресницы и глянула ему в глаза. Видно было, что безумно боится. Но старается из последних сил это скрыть.

– Одного не могу понять, – задумчиво проговорил Постум. – Какое отношение имеет Всеобщая декларация прав человека к моей похоти?

– Ты позоришь титул Августа! – Девушка задохнулась, ошеломлённая собственной смелостью.

– Неужели? И кто думает так же, как она?

– Я, – сказал Философ и поднялся с ковра.

– Двое. Кто-нибудь ещё?

– Август, ты душка! – Туллия рассмеялась. Маргарита вздрогнула, как от удара. В этот миг они друг друга возненавидели.

Кумий и Гепом зааплодировали.

– Вы в меньшинстве, ребята. Так что, я думаю, моя похоть имеет отношение лишь к твоему вожделению, красотка, – усмехнулся Август. – У тебя наверняка появляется приятное жжение внизу живота, когда ты думаешь, сколько телок я трахаю за вечер.

Девушка попыталась отшатнуться, но за спиной у неё была стена – неподатливый камень. И она прижалась к этой стене.

– Признайся, тут все свои. – Он провёл рукою по её бедру, задирая тунику. – Именно об этом ты думала, когда шла просить за этих мальчишек. Мальчишки – только повод.

Он коснулся узкой полоски кинктуса. Она ударила его по руке.

– Вот глупая! – засмеялся Постум. – Она не хочет, чтобы я её возбудил перед тем как трахну.

И он грубо схватил её за шею, запрокинул голову и жадно приник к губам. Девушка замычала, беспомощно взмахнула руками, пытаясь вырваться, потом в ярости всадила ногти Постуму в щеку.

– Ах, дрянь! – Юноша отскочил, держась за скулу. – Да ты…

Неведомо, что бы он сделал с пленницей – влепил пощёчину или сбил с ног и повалил на ковёр. Но не успел – удар по другой скуле отбросил его к стене. Постум не сразу понял, что произошло: перед глазами его брызнуло белым светом и ослепило. Очнулся император на полу. Он тряхнул головой, приходя в себя, и увидел, что Философ стоит над ним, сжимая кулаки. Как хромоногий оказался рядом, Постум не понял. И другие – тоже, увлечённые забавой Августа.

– Он ударил меня. Он ударил меня, – повторял Постум с удивлением, будто не мог в это поверить. Потом ярость в нем закипела. Он вскочил на ноги – будто пружина распрямилась. – Раб меня ударил! Крот! – Здоровяк тут же поднялся. – Что в моем доме полагается рабу, если он ударит господина?

– Десять ударов плетьми, Август.

Философ снял со стены плеть и молча протянул Постуму.

Император несколько секунд смотрел на плеть, потом перевёл взгляд на Философа, они глянули друг другу в глаза. Что такое прочитал Август в глазах своего раба – неведомо. Но он отступил и напустился на Туллию:

– А ты что сидишь? Лёд принеси! На кого я завтра похож буду, а?

Та сорвалась и выбежала из таблина.

Постум взял из рук Философа плеть, взвесил на руке.

– Постум, прекрати! – крикнула вдруг Хлоя. – Так же нельзя. Он же старик, пощади его седины.

– Я не давал тебе слова, – отвечал Август, даже не повернувшись на крик. – И всем остальным лучше помолчать.

Он ощущал глухое недовольство прежде восторженной компании. Но это недовольство лишь ещё больше подхлёстывало его и злило. Он медленно поднял руку. В таблине стало тихо. Казалось, никто не дышал…

– Не смей, – прошептала Маргарита ему в спину.

– Я бы ударил, – прошипел Постум. – Да, я бы ударил. И рассчитался. За все… – И он швырнул плеть на пол.

Лицо его было белым и таким страшным, что Хлоя невольно отвернулась.