Пятнадцать ножевых - Алексей Викторович Вязовский Страница 10

Я уже выходил из приемной, когда секретарша позвала:

— Панов? Вот хорошо, что я вспомнила. Тебе к декану зайти надо.

— А он у себя? — кивнул я на дверь.

— Минут через десять будет.

— Шоколадку? — я оперся о стол.

— Давай! — девушка мило покраснела.

— А нету!

* * *

Сел на стул тут же, открыл дипломат. С пустыми руками к начальству не ходят. Хоть пустой листик носить с собой надо, тогда сотрудник кажется занятым. Вот и я побросал сюда документы и блокнот. Интересно, чем я думал, когда брал зачетку? Она мне до зимней сессии не нужна будет. Ну-с, студент, порази знаниями. Ну, первый курс молодчик, со всем рвением. И анатомия, и органика, и даже физика с медстатистикой — всё пять. Повышенную стипендию, значит, получал, целый полтинник. И гистология, на которой все спотыкаются, тоже отлично. А вот итоговая анатомия уже четыре. И понеслось. Всё я не смотрел, только выборочно, этапы большого пути. Самые суровые экзамены. Пропедевтика — четыре. Нормальная физиология — пять. Английский — пять. Биохимия — четыре. Фарма — четыре. Патанатомия — четыре. А вот и первая тройка, по патфизо. И по уху тоже. Ну, и все ленинские науки — на четыре.

Как там в том анекдоте? Чукча приехал домой из Москвы и говорит:

— Чукча в Москве был, чукча умным стал, все знает. Оказывается, Карл, Маркс, Фридрих, Энгельс — не четыре человека, а два, а Слава КПСС — вообще не человек.

— Здравствуйте, — услышал я голос у входа в приемную. Поднял голову, увидел входящего, тут же вскочил. Это же декан лечфака, Бажанов. Помню, как же, суровый дядька. Хотя есть и у него слабинка небольшая. Ходили легенды.

— Здравствуйте, Николай Николаевич, — сказал я. Спокойно и без прогиба, этого он не любит.

— Ко мне? — спросил он, уже открыв свою дверь.

— Это Панов, Николай Николаевич, — напомнила секретарша.

— Через минуту зайдете, — бросил он мне. — Виктория, если с кафедры будут звонить, скажите, я к пяти постараюсь освободиться.

Я открыл дипломат. Что-то там мелькнуло такое, когда я рылся там. Ага, вот она, упаковка жвачки. Риглис, мятные. Я с этой заразой завязал, когда пришлось заменить половину зубов на фарфор, всё боялся, что мосты отклеятся. И здесь начинать не буду.

— Это вам, Вика, — выдал я секретарше дефицитный презент.

— Спасибо, — ответила она, удивившись. Только что хамовато пошутил с шоколадкой, и вдруг такой подарок. Но взяла, быстро сбросив пачечку в приоткрывшийся на мгновение ящик стола.

Декан уже ждал. Его пиджак висел на плечиках, и не в шкафу, а прямо на вешалке. А профессор Бажанов протирал очки какой-то бархоткой.

— Проходите, Панов, — пригласил он, правой рукой потирая переносицу, а левой, с очками, показывая на стул напротив себя.

Я сел. Не на краешек, как стеснительный первокурсник, но и не развалясь, как хамло. Так, чтобы лопатки только касались спинки стула. Вроде и просто, но тренироваться надо. Помолчали несколько секунд. Мне инициативу проявлять и спрашивать «Чо хотел?» смысла нет. Он позвал, его и слово.

— Так что там случилось, Андрей Николаевич? — ничего себе, а ведь в бумажку не заглядывал. Зубр!

— Где? — включил я дурачка. Для начала немного полезно.

— В общежитии. С вами, — терпеливо объяснил декан. Даже бровью не шевельнул. Смотрит вроде доброжелательно.

— В воскресенье, Николай Николаевич, в общежитии случилось небольшое застолье. Ничего такого, начало учебы, — поднял я руки. — Понимаю, что немного не по правилам, но было что было, — ага, кивнул, просто слушает, не собирается рявкнуть и прервать. — Дело молодое, помните, как у Пушкина в эпиграфе к «Онегину» — и жить торопится, и чувствовать спешит.

— Это Вяземского стихи, — перебил меня декан. Сработало. Мужик обожает наше всё до офигения.

— Я знаю, — согласился я. — Но эпиграф к месту.

— Пушкина любите? — осторожно, будто рыбак поклевку ведет, спросил он.

— Люблю. Не специалист, конечно, всего наизусть не прочитаю, но многое помню.

— И какое же любимое? — не очень доверчиво поинтересовался он.

Есть легенда, что вот так спалился студент у него на экзамене. Заявил, что прямо фанат поэта, а на просьбу почитать что-то начал про лукоморье и сбился почти сразу. Смешная история. Но я не из таких. У меня внук в гимназии Пушкина учил. И я с ним, как же без деда.

— «Сеятель», наверное, — чуть помолчав, выдал я.

— Ну, давайте, — чуть удивленно и нетерпеливо, будто предвкушая что-то, скомандовал он.

— Свободы сеятель пустынный… — начал я вполне бодро, и он чуть прикрыл глаза и повторял беззвучно за мной, шевеля губами.

А я декламировал первую строфу и отчетливо понимал, что от второй я помню только первую строчку, «Паситесь, мирные народы!». А закончить чтение такого стихотворения посередине, скомкав его фразой «Ну и так далее» нельзя. К счастью, Николай Николаевич остановил меня почти на финише, на «но потерял я только время».

— Хватит, Панов, спасибо. Потерял время, да… Только не говорите, что оперу любите, а то я заподозрю вас в корыстном умысле.

— Нет, оперу я не очень. Так, по верхам, Верди, Россини, Пуччини. Но «Волшебную флейту» до конца, боюсь, не высижу. Не говоря уж о Вагнере каком-нибудь.

Был у меня печальный опыт. Жена говорила, что я даже подхрапывать начал.

— Да, так что же было в общежитии? — улыбнувшись, вернулся к теме беседы декан.

— А то, что какая-то… нехорошая личность подсыпала мне тарен, у меня на фоне острого отравления возникло помутнение рассудка, и в итоге я попал в больницу.

— Но сейчас все прошло? А то мне из милиции звонят, интересуются.

— Не всё, Николай Николаевич. Теперь мне нужна реабилитация, и довольно длительная.

— То есть в колхоз с младшими курсами не поедете?

— И рад бы, но не смогу, Николай Николаевич, — пожал я плечами.

— Ладно, скажите Виктории, чтобы внесла вас в приказ. Справку?..

— Сдал, — кивнул я вставая.

— Ну идите.

Выходя, я услышал, как он повторил