Летнее Солнцестояние - Уильям Хорвуд Страница 10

что смог бы напитать его молоком. Глаза его к этому времени уже открылись, но видел он только темную шкуру матери, розовые сосцы и серую буранную мглу, окружавшую их со всех сторон. С самого начала мир его был миром крайностей. Ему не дано было познать младенческой безмятежности, он не знал, что такое тепло матери... С самого рождения ему пришлось бороться за свою жизнь.

Думала ли его мать о том, что она должна пожертвовать и им ради собственного выживания? Студеный ветер наконец овладел и ее жизнью, обратил ее в ничто. Скорее всего, последним образом этой жизни, унесенным ею на тот свет, был образ маленького Мандрейка, тычущегося своей мордочкой в ее холодные сосцы.

Для Мандрейка же мир начался с открытия, что его мать умерла. Она умерла для того, чтобы он, Мандрейк, мог жить, сражаться и любить, пусть он и не знал этого. Для него в тот момент мир сводился к холодному пронизывающему ветру и мерзлому боку мертвой матери. Думать в ту пору он еще не умел. Чувствовал же он полнейшее одиночество, заброшенность, сиротство.

Все это должно было произойти примерно на восьмой день бури, ибо вскоре небо стало проясняться. Не стихни к этому моменту ветер, и Мандрейк умер бы уже через час-другой. Погода вновь резко поменялась — именно это и спасло его. Из-за мрачных туч показалось ласковое солнышко. Холод мгновенно сменился благодатным теплом. От скал и торфяников стал подниматься пар, как это зачастую бывает после летних гроз. Тварь за тварью, создание за созданием выходили из своих убежищ, радуясь теплу и свету. Там крот, там полевка, а в вышине — весело щебечущие жаворонки. И парящие канюки, и черные вороны.

Мандрейк мог погибнуть и от когтей этих хищников, вновь обративших свои ищущие взоры на горные склоны. Инстинкт не подвел его мать: она шла в нужном направлении и разрешилась от бремени неподалеку от одного из входов в систему. Ветер тоже дул в нужную сторону, и вскоре некий крот — вернее, совсем юная кротиха, стоявшая возле этого входа, — услышала плач кротенка. Она перебралась через каменную гряду и нашла младенца, уткнувшегося мордочкой в свою мертвую мать, возле которой лежали останки прочих ее детенышей. Кротиха как могла успокоила и обогрела малыша и повела его по мокрому склону к норе. Кроты, видевшие Мандрейка в те дни, запомнили его именно таким — большие глаза, огромная голова, редкая шерстка, находящиеся в постоянном движении лапы. Потерянный, недоверчивый, дикий кротенок. Таким он и остался — диким и агрессивным.

Когда он подрос, он стал выходить на склоны Шибода в поисках пищи. Мне тоже доводилось встречаться с Мандрейком — огромным и неистовым, зловещим и молчаливым. Его не пугали ни хищные птицы, ни непогода. Однажды он вышел из системы и назад уже не вернулся».

Эта сделанная самим Босвеллом запись и поныне хранится в Аффингтоне. О том, как Мандрейк покидал Шибод и как он добрался до Данктона, там не говорится ничего. Кто знает, возможно, он пытался отыскать нечто, утраченное им во время бури?

Мы не знаем и того, что было известно о нем Саре. Но если она обладала хоть малой толикой того сострадания, какое было присуще Ребекке (от кого, как не от Сары, могла унаследовать его Ребекка?), она пыталась бы окружить его вниманием и заботой, дабы помочь ему выбраться из того мрака, в котором он родился и жил.

Нам известно одно — Мандрейк избрал Сару своей супругой, охранял ее до той поры, пока она не принесла кротят, и находился неподалеку от нее во время самих родов, нервно ползая из стороны в сторону по примыкавшему к ее норе туннелю и беспрестанно почесывая свою мордочку длинными острыми когтями.

Когда роды закончились, Сара позволила ему появиться у входа в свою нору — дальше она его не пустила. Мандрейк взглянул на свое потомство. Три самца и самочка. Он разглядывал их под тихое, нежное воркование Сары — крошечные розовые кротята с мокрыми от молока белыми нежными усиками. Вниманием Мандрейка завладела самочка, еле заметно перебиравшая лапками, требуя молока.

— Назови ее своим именем — Сара, — распорядился он. — Хорошее, сильное имя.

Сара подняла глаза со своих детенышей и посмотрела на него. В ее взгляде светились сострадание и сила. Таким же взглядом много лет спустя ее пока еще совсем крошечная дочка будет смотреть на Брекена.

— Ее зовут Ребекка, — сказала она.

Мандрейк посмотрел на маленькую копошащуюся самочку, взглянул на Сару и вновь перевел взгляд на дочь. Он, убивший столько кротов, был когда-то таким же беспомощным, как она, пусть Мандрейк и не думал об этом. У него, овладевшего столькими кротихами, было множество примерно таких же детей, но он не думал и о них. Он, сильный и широкоплечий, с когтями, уставшими убивать и ранить, не испытывал ни малейшего желания погладить и приласкать свою дочку, хотя в этой ситуации подобное желание представлялось бы вполне естественным.

Хотя ни думать, ни говорить о подобных вещах Мандрейк не умел, они чрезвычайно будоражили его душу и сердце. Огромный и могучий, он не понимал самого себя — здесь он был бессилен.

Ребекка — крошечный розовый детеныш... Живое существо!

— Ладно. Можешь назвать ее Ребеккой, — еле слышно пробормотал он, чувствуя, что ему хочется как можно быстрее оставить эту нору. — Назови ее Ребеккой! — произнес он еще раз, но теперь куда громче, и неуклюже повернулся спиной к норе, впервые в жизни тяготясь огромным неповоротливым телом и чувством собственной значимости, которую ему сейчас почему-то захотелось выцарапать когтями и выгрызть зубами. — Ты слышишь? Назови ее Ребеккой! — закричал он, набрав в легкие побольше воздуха, и, добежав до ближайшего выхода, выбрался на поверхность где-то в Бэрроу-Вэйле. — Ребекка! — проревел он еще раз, не в силах отделаться от этого привязчивого имени, и принялся яростно рыться под дубом.

Сара слышала все. Она вылизала своих детенышей и удовлетворенно вздохнула.

— Ребекка...— прошептала она,— Ребекка... Однажды в этой норе Мандрейк прошептал с тою же нежностью и ее имя:

— Сара...

Вначале Ребекка оказывала на Мандрейка странное завораживающее действие — он мог подолгу тайком следить за ней из туннеля, в то время как Сара кормила своих детенышей. Порой Сара видела его тень, метнувшуюся в туннель, — он не хотел, чтобы Сара знала, что он приходит смотреть на дочку.

Шли дни, проходили месяцы, но никому — в том