Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы Страница 105

Кроуфорд опустил руку и безвольно откинулся назад, осознавая это непреодолимое обстоятельство, что раз и навсегда изменило весь вечер и сделало все их усилия и героизм бессмысленными.

― Ты теперь физически не сможешь добраться до Венеции, так ведь? ― спросил он, голосом безжизненным от попыток скрыть ту горькую обиду, которую он чувствовал; он никогда не узнает, надеялся ли Байрон тайно, что этот вечер закончится таким образом, но отчетливо помнил, что у Байрона было целых две возможности чтобы выстрелить в вампира ― перед его первым превращением и в тот миг, когда он снова, в облике человека, бросился к ним вниз по холму ― прежде, чем он его укусил. А Кроуфорду было хорошо известно, что Байрон был достаточно метким стрелком, чтобы попасть в него в обоих случаях. ― Через Апеннины и по Долине По[389]… особенно отправиться этой ночью, что, ― добавил он, бросив напряженный взгляд на склон холма, ― боюсь, нам придется сделать.

«Все напрасно, ― подумал он. ― Моя изувеченная рука, разбитая голова Джозефины».

Байрон снова прижал руку к горлу и покачал головой. ― Мне жаль. Я почти не сомневаюсь, что умру, если сейчас попытаюсь это сделать. Он скользнул взглядом по распростертой фигуре Джозефины и вздохнул. Затем снова посмотрел на Кроуфорда, и вся прикипевшая к нему бравада покинула его взгляд. ― Но давай проверим эту догадку.

Кроуфорд обескуражено взглянул на него, немного стыдясь теперь своих недавних подозрений, но все еще рассерженный. ― Нет. Благодарю, но нет. Он пытался думать. ― Может, я мог бы проделать все это без тебя, ― сказал он, осознавая еще до того как произнес, что это неправда.

― Нет, ничего не выйдет. Ты не знаешь… даже близко, того, что нужно знать о глазе и Грайях. Во-первых, глаз обычно не способен перескакивать ― в 1818 он прыгал из-за Шелли, который был там, когда Грайи проснулись, но обычно он остается у одной из колонн. Есть определенные заклинания, которые могут его освободить, но нужно уметь оценить ряд обстоятельств, чтобы решить какое из них сработает в ночь, когда ты там окажешься. Я долгие месяцы изучал все это, здесь в армянском монастыре, но и после этого не уверен, что смогу все сделать правильно.

Мгновенье спустя Кроуфорд неохотно кивнул. Он знал, что Байрон был прав.

На языке у Кроуфорда вертелось какое-то слово, что-то сухое словно юридический термин, но для него приобретшее физический смысл, что-то вселяющее отвращение… вкус железа и уксуса.

Затем он ухватил его. ― Доверенность, ― сказал он голосом, в котором надежда мешалась с отвращением.

― Доверенность?

― Ты сможешь присутствовать там ― достаточно, чтобы меня направлять, и привлекать внимание Лорда Грэя, а затем избавиться от него ― и, тем не менее, быть здесь. Что там с твоей шеей, кровоточит?

― Спасибо доктор, состояние устойчиво. В голос Барона вновь просочилась его давняя раздражительность. ― Разве тебе не полагается знать о всяких там повязках?

― Еще мгновение и я ее наложу. Но прежде, дай мне твою банку с чесноком.

Байрон извлек банку и протянул ему, и Кроуфорд открыл ее, зачерпнул пальцами как можно больше чесночного крошева и бросил его на мостовую. Затем он приставил банку к шее Байрона. ― Мне только нужно немного твоей крови.

На мгновение показалось, что Байрон собирается возразить ― затем он просто слабо кивнул, задрал подбородок и отвернулся, чтобы Кроуфорд мог держать банку под укусом.

Когда банка наполовину наполнилась, Кроуфорд закрыл ее и принялся бинтовать шею Байрона.

― Когда я выпью эту кровь, ― начал он.

― Выпьешь?! ― воскликнул Байрон. ― Ты слишком засиделся в том притоне нефандо!

― Напротив, в самый раз. Помню, я размышлял о том, что когда эти люди выпивали мою кровь, я был способен смотреть их глазами, видеть себя висящим на кресте, правда смутно и урывками, с другого конца комнаты. А когда я выпил кровь Шелли…

Байрон подавил рвотный позыв. ― Ты и впрямь неффер, Айкмэн.

― Когда я выпил кровь Шелли, ― спокойно продолжил Кроуфорд, ― я был способен видеть и чувствовать все, что он делал, я был даже способен обращаться к нему, общаться с ним.

Байрон невольно заинтересовался. ― Правда? Как знать, может быть, что-то подобное послужило основанием для христианского причастия.

Кроуфорд в нетерпении закатил глаза. ― Возможно. И, когда я выпью твою кровь, я почти уверен, что смогу до известной степени быть тобой, а ты будешь мной. Так что ты узнаешь, когда я туда доберусь и буду готов начать. А теперь слушай, я пролью все, что не выпью, и Лорд Грэй, вне всяких сомнений, примчится в Венецию тебе на помощь, также как и моя ламия устремилась туда, где я пролил свою кровь и кровь Шелли. Единственное, удели этому особое внимание, в тот момент, когда я буду это делать, он не должен видеть тебя где-нибудь еще или одурачить его не удастся. Шелли сделал себя невидимым для своей сестры-близнеца, находясь на лодке ― морская вода, верно? Так что позаботься, чтобы Флетчер или Трелони, или кто-нибудь еще доставил ванну с морской водой в твою комнату, и залезай в нее, как только я выпью твою кровь в Венеции.

Они направились к дороге над домом, на которой Трелони оставил карету. Байрон держал факел, а Кроуфорд полу нес, полу тащил бесчувственное тело Джозефины, и всего лишь за несколько минут они ухитрились обогнуть дом.

Протянувшийся за домом путь вверх по склону был намного труднее; каждые несколько футов крутого подъема Байрону приходилось опускаться на землю, некоторое время жадно ловя сбившееся дыхание, а Кроуфорд, к своему невыразимому стыду, обнаружил, что единственным способом, которым он мог поднимать Джозефину, было обвязать вокруг ее лодыжек еще одну длинную веревку, обернуть ее вокруг расположенного выше ствола, а затем навалиться на свободный конец, так что его вес тащил ее в обратном направлении вверх по слону; и, хотя это задерживало их еще больше, он не мог удержаться от того, чтобы то и дело подбираться к ней и одергивать ее юбку обратно к коленям.

Его сердце тревожно колотилось и не только от физических усилий; ему продолжало мерещиться, что он слышит шепот Полидори, доносящийся сквозь грохот прибоя и шелест ветвей, и шарканье, оскальзывание и тяжелое дыхание, сопровождающие его подъем, и во время одной из остановок на отдых ему почудился тихий смех за границами очерченного факелом круга.

Наконец, он доставил Джозефину наверх и, дотащив до кареты, поднял и уложил ее внутрь. Байрон последовал за ней, а Кроуфорд устало взобрался на козлы[390], вместе с факелом, который он воткнул в скобу багажного ограждения. Две лошади, впряженные в экипаж, казалось, сгорали от нетерпения отправиться в путь.

Облака расступились, и лунный свет был достаточно ярким, чтобы он мог ехать на довольно приличной скорости; через несколько минут они достигли улиц и нависающих над ними зданий Лериче, и он осадил коней в нескольких сотнях футов от гостиницы, где остановилась компания Байрона.

Кроуфорд спустился и открыл дверь, и Байрон выбрался наружу, осторожно, словно чей-нибудь древний прапрадед. Помимо его воли в памяти Кроуфорда живо всплыло воспоминание о том цветущем юноше, которого он впервые встретил на улице Женевы в 1816-ом.

Плиты мостовой впереди были испещрены полосами света, и дыхание бриза доносило до них еле слышную музыку и смех. ― Трелони должно быть пьянствует, ― хрипло сказал Байрон, ― а Ханты, наверное, уже отправились в постель, по своему благоразумному обыкновению. Так что я смогу незаметно пробраться в свою комнату, и никто не поинтересуется, откуда у меня эта повязка. Он потянулся обратно в карету, вытащил трость и протянул ее Кроуфорду. ― Помнишь ее?

Кроуфорд кивнул, и слабая, грустная улыбка коснулась его бородатого лица. ― Твоя трость со шпагой. Помню, ты дразнил ей ту сверкающую молниями грозу у подножия Венгерн.

― Теперь она твоя. Поверни металлическую втулку, вот это кольцо, и ты сможешь ее вытащить. Французская сталь. Байрон, казалось, был не в своей тарелке. ― Ты знаешь, где в карете лежат деньги и оружие. И сердце бедняги Шелли. И у меня есть мой паспорт, а у вас есть ваши. Я не представляю как ты…

Он остановился и взял здоровую руку Кроуфорда в свои ладони. ― Я был сплошным источником проблем, так ведь? За эти прошедшие, дай бог памяти, шесть лет.

Кроуфорд чувствовал себя неловко и был рад, что пылающий факел располагался вверху за спиной Байрона, так что он не мог различить, были ли в глазах лорда слезы. ― Кучей проблем, ― согласился он.

Байрон усмехнулся. ― Ты был хорошим другом. Мы, пожалуй, вряд ли увидимся снова, так что я хочу, чтобы ты это знал. Ты был хорошим другом.

― О, дьявол. Кроуфорд освободил руку и крепко обнял поэта, и Байрон с чувством похлопал его по спине. ― Ты тоже был хорошим другом.

Очевидно стыдясь своей слабости, Байрон шагнул назад. ― Как думаешь, уже полночь?