Олег Авраменко - Принц Галлии Страница 11

Из всех баллад, которые Филипп знал о своих родителях, он выбрал, пожалуй, самую далекую от действительности, но которая нравилась ему больше других. Было в ней что-то особенное, будоражившее воображение, затрагивавшее самые тонкие струны души. Ее создатель, мало заботясь об исторической правде, сумел так ярко, так убедительно изобразить своих героев, что создавалось впечатление, будто они находятся где-то рядом и в любой момент готовы предстать перед слушателями во плоти…

Постепенно Филипп увлекся, и пение полностью захватило его. Природа не наградила его абсолютным слухом, однако долгие часы занятий не прошли даром: пел он правильно, хорошо поставленным голосом, почти никогда не фальшивил, и слушать его было приятно не только ему самому.

Где-то посередине песни Филипп почувствовал, как кто-то подошел к нему сзади и остановился у него за спиной. Это ощущение было настолько реальным и осязаемым, что он умолк на полуслове, отложил в сторону лютню и огляделся…

А в следующее мгновение Филипп уже был на ногах, глуповато улыбаясь и отчаянно пытаясь выровнять сбившееся с ритма дыхание. Горло его сдавил нервный кашель, но он не мог позволить себе прокашляться, в страхе спугнуть, разрушить хрупкое очарование открывшейся его взору волшебной картины…

Перед ним стояла юная девушка лет пятнадцати, прекрасная как весна, как любовь, как может быть прекрасной лишь чистота и невинность. Она была невысокого роста, стройная, с тонким гибким станом, одетая в костюм для верховой езды темно-синего цвета, который удачно гармонировал с пышной гривой распущенных светло-каштановых волос. Ее большие карие глаза смотрели на него с восторгом, на щеках играл розовый румянец, а на коралловых губах блуждала робкая улыбка, сверкавшая жемчугом ровных белых зубов.

У Филиппа бешено стучало сердце и подкашивались ноги. Он глядел на девушку, поедая ее глазами и млея от неведомого ему ранее, ни с чем не сравнимого ощущения. Ему хотелось подхватить ее на руки, крепко прижать к себе и кружить, кружить по поляне, смеясь и рыдая от переполнявшей его радости и глубокого, безмерного счастья.

«Это любовь, — думал он. — Да, да, любовь! Значит, вот она какая…»

Его ничуть не смущало, что он совсем не знает эту девушку, что он впервые видит ее, — все это не имело никакого значения для любви. Любовь никогда не приходит постепенно, шаг за шагом, она рождается в одночасье и не суть важно когда — в момент знакомства, с первого взгляда, или значительно позже. Любовь нельзя сравнивать ни с привычкой, ни с дружбой, ни с привязанностью; она не является порождением земных чувств — уважения, симпатии и тому подобных — даже в миллионы и миллиарды крат усиленных. Это небесная благодать, это божественное откровение, это дьявольское наваждение… Будто молния ударила одновременно с неба и из-под земли — она мгновенно поразила Филиппа.

Наконец, совладав с собой, он подступил к девушке и галантно поцеловал ее руку. С трудом поборов желание прижаться щекой к этой прелестной маленькой ладошке, он заставил себя выпрямиться и представился:

— Филипп Аквитанский к вашим услугам, барышня.

Девушка ослепительно улыбнулась, и Филипп почувствовал, как у него с новой силой заныло сердце.

— Очень мило, монсеньор, — ответила она и, не выдержав пылкого взгляда Филиппа, в смущении опустила глаза. — А я… Меня зовут Луиза де Шеверни… Также к вашим услугам.

По-галльски она говорила правильно, но с заметным франсийским акцентом.

— Вы… Вероятно, вы родом с Иль-де-Франса, — неуверенно предположил Филипп. — Или же со Средней Луары.

— Вы угадали, — кивнула Луиза. — Моя семья живет в Блуа.

— И что же привело вас в наши края?

— Три дня назад я приехала в гости к родственнику, вашему другу, кстати, графу Капсирскому.

— Вот как! — Только теперь Филипп заметил на краю поляны двух лошадей: одну с дамским седлом, другую — с мужским, которых держал за поводья слуга. В слуге он признал Жакомо, камердинера Шатофьера. — Стало быть, Эрнан ваш родственник?

— Да, монсеньор. Моя матушка — родная сестра матери господина графа, царство ей небесное. Мы также родственники и по его мужской линии, правда, дальние.

— Ага, понятно. Это… гм… Это была очень романтическая история.

Тут Филипп покривил душой. Ничего романтического в этой истории не было — то был обыкновенный мезальянс. Двадцать лет назад отец Эрнана ездил в Шампань, на родину своих предков, и вернулся оттуда с молодой женой, дочерью одного обнищавшего дворянина, его дальнего родственника. Этот брак никто не одобрял.

Почувствовав фальшь в последних словах Филиппа, Луиза покраснела и в смятении потупила глаза. Совершенно ошибочно она истолковала это так, что Филипп с самого начала решил поставить ее на место, указав на разницу в их общественном статусе.

— Прошу прощения, монсеньор, за причиненное вам беспокойство. Я… не смею вам больше мешать. Сейчас я уеду.

— Почему? — удивился Филипп. — Разве вы куда-то спешите?

— Ну… нет. Не очень. Я просто знакомилась с окрестностями, а когда услышала, как вы поете, то приблизилась, чтобы послушать вас…

— Но ведь я еще не закончил! — живо возразил Филипп. — А вы вправду хотите послушать меня? Вам действительно нравится, как я пою?

— Да, очень! — энергично кивнула она и тут же засмущалась. — Вы замечательно поете, монсеньор.

— Меня зовут Филипп, — веско заметил он, беря ее за руку. — Только так я разрешаю называть себя хорошеньким девушкам. А вы не просто хорошенькая, вы — красавица. Я еще никогда не встречал такой очаровательной девушки, как вы.

Луиза подняла к нему свое лицо, и взгляды их встретились.

— А я… — сбивчиво заговорила она, — я никогда еще не встречала такого, как вы… Мне говорили, что вы красивый, но я… я не думала, что вы такой милый…

Филипп весь просиял. Он подвел Луизу к берегу озера и расстелил на траве свой широкий плащ. Она поблагодарила его и села, подтянув ноги. Филипп пристроился рядышком, взял в руки лютню и спросил:

— Мне начать сначала или с того куплета, на котором остановился?

— Сначала, если можно.

Филипп коснулся пальцами струн и запел с таким воодушевлением, какого не испытывал еще никогда. Луиза слушала его, облокотившись на колени и подперев подбородок рукой. Ее лицо отражало целую гамму чувств — нежности, восторга, благоговения, растерянности, замешательства и восхищения, а глаза ее томно блестели. Когда Филипп допел до конца, и отзвучали завершающие аккорды баллады, она еще немного помолчала, вслушиваясь в тишину, затем с волнением в голосе произнесла:

— Как это прекрасно! У меня даже нет слов… А ведь это песня о ваших родителях, правда?

— И да, и нет, — ответил Филипп. — В общих чертах это действительно история о моем отце и матери, но некоторые детали и обстоятельства автор явно позаимствовал из другой похожей истории.

— Какой?

— О графе Клавдии Иверо и Диане Юлии Римской. Пятнадцать лет назад дон Клавдий без памяти влюбился в принцессу Диану и попросил у императора Корнелия ее руки. Император же имел относительно дочери другие планы, поэтому вежливо отказал графу. Однако дон Клавдий не смирился с поражением. Он организовал похищение принцессы, которая совсем против этого не возражала, и женился на ней. Кстати, венчал их мой нынешний духовный наставник, преподобный Антонио. Он направлялся из Рима в Барселону и по забавному стечению обстоятельств оказался на одном корабле с беглецами. Дону Клавдию и Диане Юлии не терпелось… гм… стать мужем и женой. Они решили не дожидаться прибытия в Испанию и попросили падре Антонио обвенчать их прямо на корабле. Император был в ярости, когда узнал о бегстве дочери, но в конце концов ему пришлось смириться с этим браком. Собственно, из этой истории взято окончание баллады: якобы моя мать убегает с моим отцом, и они втайне венчаются. Очевидно, автору это показалось более изящной развязкой, нежели то, что случилось на самом деле.

— А что случилось на самом деле?

— Все было гораздо грубее и прозаичнее. Мой отец собрал войско и пригрозил моему деду, что пойдет войной на Тулузу и отнимет у него не только дочь, но и корону. Дед не хотел междоусобицы в стране, поэтому уступил, из-за чего рассорился с графом Прованским…

Филипп рассказывал эту историю чисто механически, не очень-то вдумываясь в то, что говорит. Его мысли были заняты совсем другим: он обмозговывал одну идею, которая только что пришла ему в голову. Он уже оправился от первоначальной растерянности и весь преисполнился решимости. Теперь он точно знал, что ему нужно, и был готов к активным действиям. Но это не было следствием холодного расчета с его стороны; скорее, это была отчаянная храбрость вдребезги пьяного человека. А Филипп был пьян — от любви.

С горем пополам закончив свой сказ, Филипп резко поднялся, извинился перед Луизой и подошел к Жакомо, который сидел на корточках под деревом. При приближении Филиппа слуга вскочил на ноги и с почтительным видом выслушал его распоряжения, произнесенные вполголоса. Затем он поклонился ему, не мешкая взобрался на свою лошадь и, послав прощальный поклон озадаченной Луизе, скрылся за деревьями.