Брекен и Ребекка - Уильям Хорвуд Страница 11

Меккинса охватила неподдельная тревога. Он успел понять, к чему ведут все эти речи.

Броум продолжал говорить:

— Я упомянул об этом вот почему: если тебе понадобится мое содействие для того, чтобы отстоять в борьбе против Руна Болотный Край (а мне кажется, оно тебе не помешает), я в свою очередь попрошу тебя оказать помощь мне. Пойми, территория нам не нужна, нужен лишь доступ к Камню.

— Это ты сейчас так думаешь, — скептически заметил Меккинс.

— Кто знает, что будет завтра, — ответил Броум. — Но пока это могло бы положить конец убийствам и распрям между жителями двух наших систем, а также внутренним раздорам.

— Ну и чем, по-твоему, я могу тебе помочь? — спросил Меккинс.

— Понятия не имею, — ответил Броум. — Но после разговора с Розой мне стало казаться, будто ей известно, что тебе предстоит сыграть в будущем более значительную роль, чем ты предполагаешь.

Меккинс и Броум застыли, глядя друг на друга. Оба думали о грядущих великих событиях, которым суждено вскоре изменить все, к чему они привыкли. По прошествии некоторого времени Меккинс сказал с улыбкой:

— Знаешь, Броум, ты удивительный крот. У нас в Данктоне очень не хватает таких, как ты.

Броум рассмеялся и легонько хлопнул его по плечу, скрепив таким образом узы возникшей между ними симпатии.

— Кстати, — сказал он, — если твоя Ребекка и есть та самка, на которую пал выбор Кеана, о чем ты, как я заметил, и словом не обмолвился, посоветуй ей держать это в секрете. Видишь ли, убийство Кеана вызвало негодование среди луговых кротов. Кроме того, многие любили Стоункропа и теперь скучают по нему. Если выяснится, что она хотя бы косвенно связана со смертью Кеана и с тем, что Стоункроп покинул систему, ей не миновать неприятностей.

Меккинс уклончиво улыбнулся и поднялся, намереваясь уйти.

— Так это она? — спросил Броум.

— Да, — ответил Меккинс, который терпеть не мог вранья.

— Видимо, таких, как она, немного на свете, — сказал Броум.

— Это верно, — ответил Меккинс, и на этом их разговор закончился.

Меккинс ненадолго наведался к Розе, передал Ребекке совет Броума и поспешил обратно в Данктонский Лес в надежде выяснить, что там происходит.

❦

Ребекке нигде не доводилось видеть такого очаровательного беспорядка, как в норе у Розы. Кротыши не уставали бродить по ней, рассматривая разные предметы, изумляясь и радуясь. Стены туннелей не отличались тщательностью отделки, но создавали атмосферу уюта. Кое-где из стен выступали округлые края камней — Розе они нравились.

У самого входа лежали в кучке засушенные листья и цветки ясменника. По словам Розы, их запах, похожий на аромат кумарина, как ничто другое, напоминает вернувшемуся домой кроту о том, что мыслить здраво куда проще у себя в норе, чем за ее пределами. Рядом виднелись горки буковых орешков и ягод черной бузины, засохшие, сморщившиеся и ставшие очень крепкими.

Кое-где в полу попадались кусочки кремня. Самый большой и плоский Роза использовала для измельчения трав, а рядом с ним валялись обрывки листьев шандры, от которых исходил аромат, слегка отдававший тимьяном. Стоило кроту оказаться в этом уголке норы и закрыть глаза, как на него накатывала благоуханная волна и ему начинало казаться, будто он стоит среди открытого поля.

— Да, да, моя радость, вот поэтому мне не удается растолочь их до конца. Всякий раз, как я берусь за это дело, дивный запах заставляет меня позабыть обо всем! — сказала Роза, объясняя, почему повсюду разбросаны стебли и листки шандры, которые она и не думает никуда убирать.

Возле дальней стены, напротив входа, Роза соорудила себе неповторимое гнездо — подстилка состояла из листьев голубого плюща, перемешанных с лепестками цветов шиповника и дикой лаванды. Однажды Роза разрешила Виолете провести там ночь. Наутро Виолета пожаловалась, сказав, что ей было жестко и неудобно спать. И неудивительно, ведь часть собранных Розой и сложенных поблизости ягод шиповника «каким-то непонятным образом» закатились под гнездо, а Роза этого даже не заметила.

Возле одной из стен лежал сухой панцирь жука-кардинала, который Роза ни за что не хотела выбрасывать. «Ведь он заполз сюда однажды летним днем и мирно провел тут вечерок, наблюдая за тем, как я хлопочу — не припомню, чем именно я занималась, — а потом вдруг взял и умер!» Виолете жук не слишком нравился, но Комфри не мог налюбоваться его цветом — точь-в-точь как темно-красная охра — и тусклым блеском неподвижным крылышек.

В центре норы находился причудливый продолговатый камень с розоватыми и голубоватыми вкраплениями, украшенный разными сухими листьями и травами, зелень которых слегка поблекла под слоем пыли. Казалось, он постоянно меняет форму в зависимости от времени дня и угла зрения. «О нет, меняется не камень, — объяснила однажды Ребекке Роза, — меняешься ты сама».

Обитавшая в этой благоуханной норе Роза всю жизнь лечила данктонских и луговых кротов, не делая между ними никаких различий. Ее долгая жизнь приближалась к концу, и вот теперь, на исходе холодного января, Ребекка пришла к ней, спасаясь от преследования. Даже за время, истекшее с момента их последней встречи, происшедшей перед Самой Долгой Ночью, Роза заметно ослабла и постарела. Из-за болей в плечах и задних лапах она старалась теперь двигаться поменьше и поэтому ложилась так, чтобы наблюдать за сновавшими по норе кротышами и Ребеккой, не поворачивая головы. Розе всегда хотелось видеть глаза тех, с кем она разговаривает, а ее собственные глаза по-прежнему светились теплом и покоем, несмотря на донимавшую ее боль.

Но теперь Роза все больше и больше времени проводила во сне, то погружаясь в дремоту, то выбираясь из ее глубин, подобно тому, как нежный пух одуванчика то взмывает в воздух, то опускается на землю в такт с дыханием теплого сентябрьского ветерка. День проходил за днем, и Роза улыбалась все чаще, а говорила все реже, и ощущение покоя, исходившее от нее, передавалось даже непоседливой Виолете: рядом с Розой она всегда становилась спокойней и мягче.

Комфри довольно быстро справился с робостью, которую ему поначалу внушала Роза,