Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы Страница 112

Джозефина подпрыгнула и уставилась на него, и он умудрился успокаивающе махнуть рукой. ― Хвала богу, да, ― стуча зубами, произнес он, ― все идет, как запланировано. Мы… в ванне.

За его спиной гондольер что-то бормотал по поводу l'Inglese pazzo, безумного англичанина.

В его голове прозвучал голос Байрон. ― Ну и как тебе это нравится, Айкмэн? Я разрешаю тебе некоторое время понаслаждаться этим ощущением.

Затем Кроуфорд очутился в ванне, пока его тело в Венеции без всякого его участия поднялось на ноги. Он видел все, что видело его тело в Венеции, но при этом ощущал то, что тело Байрона чувствовало в Лериче.

― Там… кровь, ― заставил Кроуфорд произнести свое тело, ― на подошве… нашего левого ботинка. Не сотри ее или не угоди в воду, прежде чем сойдешь на берег.

Гондольер ступил на маленький плавучий причал, который выдавался на несколько ярдов в воду, и сверху протянул Джозефине руку, помогая ей выбраться из гондолы, а затем передал ей сумку и трость.

Кроуфорд обнаружил себя отказывающимся от предложенной помощи, а затем запрыгивающим одной ногой на причал и скачущим по глухо вторящим доскам к нижней из каменных ступеней. Одному богу известно, что подумал об этом гондольер.

Очутившись на мостовой, он на мгновенье застыл на одной ноге. ― Так вот значит как это, ощущать здоровую правую ногу, ― произнес Байрон голосом Кроуфорда.

― Только не пытайся проделать тоже с левой, ― тем же ртом произнес Кроуфорд. Он уже начинал привыкать к воде в ванне и мог говорить, не клацая при этом их ставшими на время общими зубами. ― Пуля, угодившая в меня в Риме, черте что устроила с мускулами бедра.

Байрон опустил левую ступню и прижал ее мокрую подошву к ступени.

Словно шелест спущенной стрелы, затухающий в одних ушах, а затем достигающий других, Кроуфорд почувствовал, как фокус внимания покинул сидящее в ванной тело и переместился в тело стоящее на ступенях.

― Вот ты и здесь, ― напряженно сказал Кроуфорд. ― Действуй.

Кроуфорд расслабился в ванной и просто позволил своему телу действовать по своему усмотрению, словно наездник, доверившийся лошади, что знает дорогу.

Байрон неуклюже шагал по идущей вдоль канала мостовой, очевидно из-за своей всегдашней привычки переносить вес на левую ногу, и срывал обертывавшую сердце бумагу.

― Я Байрон, ты понимаешь это? ― спросил он Джозефину, которая неверной походкой шла рядом. ― Хотя и в теле Айкмэна?

Джозефина сосредоточенно нахмурилась, но, в конце концов, кивнула. ― Да, ― сказала она. ― Ты собираешься освободить глаз, чтобы он мог перескакивать от одной сестры к другой, а затем ты хочешь поймать его с помощью сердца.

― Замечательно, а теперь, чуть погодя, мне будет нужно, чтобы ты отошла от меня, оставалась в стороне и наблюдала за мной и людьми вокруг меня; я буду сильно занят, и легко могу что-нибудь упустить. Веди себя словно туристка, выбравшаяся за покупками. Какого черта, покупай что-нибудь ― Айкмэн, сколько денег у тебя еще осталось? ― Э-э, около двух сотен лир ― Две сотни? Это из двух то тысяч? Кони и карета, полагаю, тоже канули в небытие? ― Э-э, да ― Дьявол меня разбери! Кроуфорд почувствовал, как Байрон стискивает его кулаки. ― Ну, если нас здесь не убьют, мы поговорим об этом позже. Где они? ― В правом кармане нашего пиджака.

Байрон отыскал купюры и протянул их Джозефине. ― Вот, держи. В любом случае, купи какой-нибудь туристический хлам, но только не забывай наблюдать за всеми, кто обращает на меня внимание, особенно за солдатами. ― Уяснила?

― Да, ― ответила Джозефина. ― Тебе нужна твоя… трость?

― Нет ― этой ночью работы для клинка, похоже, не будет. Но если все же до этого дойдет, она тебе понадобится для самозащиты.

Они миновали мрачный, поддерживаемый колоннами фасад здания, что несколько столетий назад было городской тюрьмой, и достигли начала Соломенного Моста[430], каменного моста через узкий канал сбоку от Дворца Дожей.

На полпути через мост Байрон остановился, и Джозефине указал, а для Кроуфорда посмотрел, вверх по темному узкому каналу на арочно-крытый Мост Вздохов[431], который выглядел в тусклом свете, словно лишенный челюстей череп, втиснутый между стен этих двух грозных зданий.

― По этому мосту заключенных из тюрьмы доставляли к месту казни посреди двух колонн установленных на Пьяцца. Хвала Небесам, что мы идем не по нему ― хотя мы идем по мосту ему параллельному. Не останавливайтесь, ― невольно добавил он, когда Кроуфорд на мгновенье вернул себе речь.

Байрон рассмеялся и возобновил свой хромающий шаг. ― Да, ты точно больше не подвержен их заразе, Айкмэн, ― сказал он. ― В тебе совсем не осталось поэзии.

Он повернулся к Джозефине и продолжил, ― Запомни, если какие-нибудь солдаты посмотрят на меня и направятся ко мне, я хочу, чтобы ты закричала во весь голос. Притворись, что увидела мышь, или еще что-нибудь. А если они нацелят на меня ружья, кричи несколько раз, словно у тебя приключилась истерика. Ты все поняла?

Джозефина вздохнула, и Кроуфорд подумал, что это хороший знак. Очевидно, ее пугала даже мысль о том, что придется устроить такое представление. ― Да, ― ответила она.

― Хорошо. Они подошли к нижним, установленным на широченные основания колоннам Дворца Дожей. Им потребовалась минута, чтобы хромая и пошатываясь миновать здание и дойти до того места, где по правую сторону от них распахнулась Пьяцца.

Колонны Грай были всего лишь в дюжине ярдов от них и Кроуфорд, наверное, вздрогнул бы, если бы в этот миг управлял своим телом ― одни лишь мраморные основания колонн были высотой в полтора раза выше человеческого роста, а широкие каменные столбы возносились высоко вверх, казалось, врастая в темное ночное небо.

Вдруг раздался колокольный звон ― бронзовые фигуры на вершине часовой башни Кодуччи[432] в дальнем конце Пьяцца выдвинулись вперед по полозьям и начали ударять своими молотами по колоколу. ― Пора, начинай удаляться от меня, ― сказал Байрон.

Байрон не повернул его головы, и Кроуфорд не видел, как уходила Джозефина, но из своей ванной на западном побережье Италии пожелал ей удачи. Кроуфорда охватило пронизывающее чувство направленного на него внимания ― оно, казалось, примешивалось к отголоскам ударов колокола и заставляло плиты мостовой вибрировать, словно безжалостно терзаемые скрипичные струны.

Байрон хромал к ближайшей из колонн, той, на вершине которой был помещен крылатый лев святого Марка[433]. Дальняя была увенчана статуей святого Теодора попирающего крокодила, и Кроуфорду вспомнился святой Михаил, побеждающий змея.

Четвертый дрожащий раскат колокола унесся над водой.

Пятно величиной с кулак двигалось по ближайшей колонне вниз. Байрон пристально смотрел на него, и Кроуфорд попытался разобрать, что оно из себя представляло. Это не был участок темноты или света… а затем он сообразил, что камень колонны, все его мельчайшие выбоинки и трещины, были необычайно отчетливо видны в этом пятне, словно вниз по столбу спускалась очищающая линза.

― Я думаю это глаз, ― наряжено пробормотал Байрон, когда часы на башне прозвонили шестой раз.

Он направился мимо колонны к дальней, и Кроуфорд был признателен, что Байрон оглянулся назад; пятно чистоты переместилось вслед за ними на другую сторону увенчанной львом колонны. Чувство обращенного на него всепоглощающего внимания было теперь просто ужасным, словно на него давила огромная масса воздуха. Колокол на башенных часах продолжал трезвонить, хотя Кроуфорд уже сбился со счета.

Когда Байрон был почти на полпути к дальней колонне, он остановился и припал к земле ― «словно мышь, ― подумал Кроуфорд, ― между лап великана».

― Прости, Айкмэн, ― сказал Байрон, затем засунул изувеченный мизинец Кроуфорда в рот и укусил едва заживший обрубок зубами Кроуфорда.

Кровь легко хлынула наружу, и Байрон потряс пальцем над мозаичной мостовой, разбрызгивая кровь по камням.

Кроуфорд поежился, но не от холода воды в ванной ― капли падали на мостовую, образовывая симметричный узор, словно очерчивали грани невидимого кристалла. Казалось, они почти различимо резонировали с катящимся по площади звоном колоколов.

Байрон поднял голову к небу, оценивая облачность и положение звезд, а затем перевел взгляд на воды канала ди Сан Марко, по всей видимости, отмечая уровень воды; и Кроуфорд мимолетно уловил мысли Байрона, и понял, что он выбирал из множества заклинаний то, которое будет работать при сложившемся выравнивании элементов.

Затем он начал тихо произносить заклинание, не попадая в ритм колоколов, и хотя Кроуфорд внимательно прислушивался к своему голосу, он никак не мог решить, был ли язык, на котором он говорил Греческим или Латинским ― или, быть может, каким-то намного более древним языком.