Александр Трубников - Черный Гетман Страница 12

— Сегодня новый урок, — объявил с ходу Ольгерд. — Будем учиться, как пикой управиться против конных.

— Все пикой да пикой. А когда уже фузею дадуть? — прогнусавил из строя поповский сын Олекса. — Долго ли дрекольем будем друг другу по головам стучать?

— Если вот к этой самой жердине прикрепить лезвие от косы, — ответил Ольгерд. — то будет у тебя альшпис, который в бою для врага опаснее бердыша. Вся хитрость в том, чтобы уметь строй держать да правильно с древком управляться. А фузею, тебе, попович, рано еще давать. Слухи ходят, что ты к плотниковой девке по вечерам шастаешь, а она тебя отшивает день за днем. Так что пока на палках тренируйся…

Нехитрая шутка Ольгерда утонула в громком смехе, больше напоминающем гогот гусей.

— Слушай! — оборвал он веселье, настраивая свою маленькую армию на предстоящие занятия. — Сегодня будем учить, как нужно пику в землю уставлять. Кто все делать научится правильно, тот скорее в бою уцелеет.

Приданые ему мальчишки в жизни не видели сражений, кровопролитнее деревенских драк, поэтому он не стал рассказывать, как страшен бывает удар тяжелых рейтар. Когда даже опытные воины, при виде несущейся на них сверкающей доспехами живой, изрыгающей ружейное пламя стены, бросают строй и бегут кто куда. Пойдут в бой, еще насмотрятся.

Впрочем, может уже и видели настоящий кровавый бой. Им всем здесь по семнадцать годков примерно, а шесть лет назад именно здесь, у Лоевской переправы князь Януш Радзивилл с малым, но отлично подготовленным войском, наголову разгромил посланную ему навстречу армию запорожцев. Казачий гетман тогда был взят в плен и умер от ран, а Радзивилл, имея склонность к красивым жестам, вернувшись с триумфом в Вашаву, бросил к ногам сенаторов и новоизбранного короля Яна Казимира, пятьдесят захваченных казацких хоругвей…

Учение началось. Хлопцы в учебных сшибках стенка на стенку уже смогли оценить важность плотного строя и относились к делу серьезно. Новобранцы перестроились по команде в два ряда. Первые опустились на колено, сомкнулись плечами, выставили жерди вперед. Вторые выложили свои "пики" первым поверх плеч. Получилась живая двухрядная ощетиненная стена. Чтобы такую снести, нужна рейтарская рота, либо кинжальный залп мушкетеров. Оттачивая навык, Ольгерд раз десять распускал и собирал строй, добиваясь, чтобы пики крепко упирались в землю и были склонены под одним углом.

Занятия подходили к концу, когда со сторожевой вежи раздался истошный крик.

— Едут!!! По черниговской дороге всадники движутся, с десяток человек!

Десяток — не рота, и уж тем более не маршевый полк. Даже если бы и появились здесь коронные войска, то шли бы они с другой стороны — от Мозыря, где сейчас литовский гетман с казаками воюет. Для разбойников тож не пора — зимой в лесу не заночуешь. Скорее всего свои, но ожидать можно всякого — война на пороге. Ольгерд мигом прекратил муштру, прогнал мальчишек в местечко, сам же вернулся на хутор, кликнул в ружье дворовых и зарядил пищаль.

Из дому выскочила встревоженная Ольга. В ее голубых бездонных глазах, плескался тревожный вопрос. Ольгерд мотнул головой, отгоняя сторонние мысли, рявкнул на нее нарочно-сердито:

— Сиди в доме! Если насядут — кликай девок с собой и немедля прячься в схрон!

Девушка понятливо кивнула и скрылась за дверью.

Ольгерд расставил стрелков, сам поднялся на вежу, сдвинул наблюдателя и до рези в глазах вгляделся в белизну заледеневшей реки, очерченную кромкой заречного леса. Высмотрел, что хотел, улыбнулся, махнул вниз рукой.

— Открывай ворота, отбой тревоги. Это пан Кочур домой возвращается!

Три недели назад, дождавшись, когда станут реки, лоевский сотник на свой страх и риск отъехал в далекий Чигирин, где держал свою ставку Богдан Хмельницкий. Тарас Кочур в свое время храбро сражался под рукой мятежного гетмана начиная со дня, когда тот, прибыв в Запорожье, вздыбил казачество кровью возвращать отобранные королем привилеи. Сотник прошел всю войну без царапины, но был тяжко ранен под Берестечком, после чего за храбрость и пролитую кровь пожалован землями в только что отъятом от Литвы Полесье. Приехав в Лоев, Тарас первым делом поставил крепкий хутор и кликнул к себе охочих до земли запорожцев. Охочих оказалось в достатке, он набрал себе курень, потом другой. Усадив казаков на земле, скликал поместную раду и, как самый поважный казак, был выкликан поначалу в куренные атаманы, а вскоре избран лоевским сотником. В этом звании вместе со всей казачьей старшиной и присягал в Переяславе московскому царю.

Все бы ладно, но была в его нынешнем положении досадная неопределенность, вызванная в первую очередь неразберихой в устройстве земель Войска Запорожского. Старый сечевик, лично знакомый с Богданом Хмельницким, хоть и считался сотником Черниговского полка, однако в реестр казачьего войска внесен еще не был, и потому опасался, что сидя в лоевской глуши прозевает важные для себя дела и потеряет пост, которым он по праву гордился. Поэтому, не спросясь у недавно поставленного полковника, то бишь через голову своего прямого начальства, поехал "пошептаться" с давним другом, генеральным писарем Иваном Выговским. Чем закончилась тайная поездка, которой Тарас придавал очень большое значение, предстояло узнать в самое ближайшее время.

Под разнобойный собачий гвалт сани, сопровождаемые десятком гайдуков, въехали на просторный двор и остановились в десяти шагах от крыльца. Гайдуки спешились и повели лошадей в конюшню, а Тарас, как обычно, хмурый, откинул медвежью полость, встал, размялся, пожал руку подошедшему Ольгерду, засопел и молча протопал в дом. Кинул с уже с порога:

— Отдохну с дороги, уж не обессудь. А на обед заходи, будет у нас разговор… — Не успел он захлопнуть за собой дверь, как из сеней донеслись радостные ольгины крики.

Ольгерд пошел в пристройку — переодеться к столу. Скинул пропахшую потом рубаху, развернул свежую льняную вышиванку. Не успел надеть, как в комнату, отолкнув дверь животом, пыхтя и отдуваясь вошел Сарабун. В двух руках он держал большой горшок, над которым курился пар.

— Что, пан десятник, опять про лечение позабыл? — сказал лекарь, бухнув на стол посудину. — Эдак дело у нас не пойдет. Раз уж позволил, чтобы я тебя целил, так изволь все предписанное в точности исполнять!

— Надоел ты мне, хуже горькой редьки, — буркнул Ольгерд в ответ. — Слыхал же, что сотник прибыл, к обеду меня зовет. Недосуг, друже…

— Еще и какой досуг! — упрямо произнес лекарь. — Времени много не заберу. Пиявки по зимнему времени все закончились, так что остаются у нас для пользы телесной одни только притирания. Ложись на лавку, да разденься сперва. Ногу тебе разотру, плечо разомну с мороза. Али хочешь криворуким хромцом на старости лет остаться?

— Ты похуже Серка будешь, у которого я в казачках начинал, — Ольгерд, ворча больше для виду, стал стягивать только что надетую вышиванку. На самом деле на Сарабуна он не сердился. Понимал, что лекарь о пользе его печется. — Тот, как и ты, отговорок не терпел. Чуть что не так — за плетку хватался.

— Ну что ты, пан Ольгерд, какая плетка, — округлил глаза Сарабун, умащивая пахучей притиркой свежую выстиранную холстину. — Я и вилку-то в руках держать не обучен. А уж плеть или оружье какое…

— Ври больше, ты в бурсе школярствовал. Неужто не наловчился хоть палкой махать? Все бурсаки — драчуны отчаянные…

— Не был я в школярах, я в коллегию киевскую поступал, — обиженно засопел лекарь. — Не приняли по бедности и худородию, пришлось у коновала куреневского в подручных ходить, там и премудрости врачевания постигал. Так что бурсацкому ратному делу уж прости, десятник, не обучен. Зато книг лекарских прочитал поболе, чем многие коллежские братчики трактирных счетов изучили…

Шутливо препираясь с пациентом, Сарабун споро втер ему в раненые места свое пекучее зелье, о составе которого отказывался говорить даже под угрозой отрезания ушей, насухо вытер порозовевшую ольгердову кожу, помог надеть вышиванку, подал кунтуш. Лекаря на хуторе все любили. Несмотря на отсутсвие медицинского патента, был он мастер непревзойденный, при том не заносчив и характером незлобив. А постоянное желание услужить шло у него не от холопской угодливости, но из потребности быть полезным для всех.

Избавившись, наконец, от прилипчивого медика, Ольгерд прошел в горницу. Тарас Кочур, вольготно раскинувшись за столом, грелся с дороги медовым настоем. Кивнул на пустую кружку, плеснул в нее из кувшина, двинул к Ольгерду:

— Выпей, рассказ будет некороткий.

Новости, что привез сотник из войсковой канцелярии, оказались неутешительны.

— Хмель и в молодости легким нравом не отличался, а сейчас, когда седьмой десяток разменял, и вовсе стал тяжел, как секач-двадцатилеток, — поведал он, двумя глотками опустошив кружку, вмещавшую добрых полштофа. — А тут еще жена его новая, Ганна Пилипиха. Пилипиха-то она по первому мужу, добрый был полковник, царство ему небесное, а в девичестве она звалась Золотаренко. Оворожила она старого лиса. Рассказал бы мне кто, плюнул бы в глаза, а так сам видел, что слушает Богдан Ганну, словно конь седока. А уж она рада стараться, братьев своих в люди выводит. Так что теперь у нас, куда ни плюнь, одни Золотаренки да их свойственники. Старший брат Ганны, Иван, наказным атаманом поставлен, в Литве воюет.