Юрий Сазонов - 17 Тамплиеры 1. Рыцарь Феникса Страница 12

— Потому как кто ж за тебя пойдет, — невозмутимо перебил его Томас.

— Тут ты очень ошибаешься, друг мой — ибо от желающих не было отбою с тех пор, как стукнуло мне…

Жак продолжал болтать, но Томаса гораздо больше занимало то, что он видел по сторонам. За полтора месяца, проведенные в Тампле, молодой шотландец еще ни разу не выходил в город.

Париж был огорожен высоким валом, выстроенным в дни правления Филиппа Августа. По верху стены вышагивали дозорные, а по внешнему ее краю возвышались круглые башенки, отстоявшие друг от друга на расстояние полета стрелы. За воротами дорога сужалась, перетекая в улицу Сен-Мартен. Дома, на окраине невысокие и довольно редкие, сделались выше, стеснились и вскоре уже стояли сплошным рядом. Грязь под ногами сменилась брусчатой мостовой. По бокам шли сточные канавы, а у порогов домов виднелись добротные каменные скамьи, сейчас присыпанные свежим снежком. Прохожих, телег и вьючных животных становилось все больше. Дыхание морозным парком вырывалось из людских ртов, лошади фыркали, мулы и ослы ревели. Из окон высовывались горожанки, перешучивались, ссорились, а порой в спор вступали и их мужья. Кричали уличные разносчики, над лотками курился пар.

Томасу приходилось чуть ли не силой удерживать Жака, которому хотелось все сразу: понюхать товар разносчиков; посмотреть на злодея, стоящего у позорного столба (а, если получится, и швырнуть в него снежком с доброй порцией навоза); заглянуть в кружку нищенствующего монаха; поиграть с обезьянкой жонглера и так подмигнуть симпатичной грудастой молодке, чтобы та отвернулась и залилась краской. Все это время мальчишка не переставал болтать. Со скорого приезда магистра и грядущих празднеств и посвящений он перешел на рождественское пиршество, затем поведал о том, какие хитрюги и выжиги обитают в аббатстве Сен-Жермен, дерущем со своих арендаторов непомерные налоги за землю, а потом рассказал жалостную историю своего знакомого, несчастного Жана-пекаря, у которого монахи отобрали опоросную свинью… Томас радовался лишь тому, что в разноголосом гомоне голосок Жака почти не слышен.

Шум усилился — теперь он доносился в основном слева. К гулу людского моря примешивалось хрюканье, кудахтанье, гогот, писк и ржание, словно за рядом домов рассекал волны сам Ноев ковчег. Дикий гвалт резал уши. Жак состроил умильную рожицу:

— Томас, добренький Томас, давай совсем ненадолго заглянем на Гревский рынок! Ты увидишь там много поучительного, притом могут казнить преступника — это незабываемое зрелище, а есть ведь еще и оружейные лавки, и шорные, и еще там продают отличные пироги…

— Мог бы сразу сказать про пироги.

Томас поднял голову, пытаясь за крышами разглядеть белый круг солнца. Оно поднялось уже довольно высоко — выше и не заберется в этот зимний день.

— Ты же говорил, что нам надо на тот берег, в Университетский квартал?

— Да, но…

— И обещал брату вернуться к девятому часу. У нас совсем не осталось времени!

Жак поник. Только этот довод и действовал на мальчишку безотказно — он не осмеливался сердить грозного и обожаемого брата.

Поэтому Гревская площадь с рынком осталась в стороне. Молодые люди вышли к реке. Вдоль берега тянулись широкие и плоские отмели, где летом складировали товары и прогуливались горожане — но сейчас все заливала буровато-желтая вода, из которой поднимались каменные лесенки. Впереди виднелся остров Ситэ с серой громадой Собора Парижской Богоматери, справа — Мост Менял, застроенный рядами двухэтажных лавочек, и шпили и башни Гран Шатле. При виде Моста Менял Жак аж затрясся — там всегда можно было встретить фокусников, пилигримов и торговцев заморскими товарами. Мальчишка бросил умоляющий взгляд на Томаса.

— Знаешь, я ведь мог бы и соврать. Мог бы сказать, что нам вон туда…

Он ткнул пальцем вниз по течению.

— Но служителям Храма лгать не пристало, поэтому скажу честно — нам надо идти прямо, но мы можем хоть глазочком…

Не говоря худого слова, Томас ухватил приятеля за рукав и поволок к дощатому мосту, пересекавшему реку прямо перед ними. Мост носил имя Нотр-Дам, или Мельничного, потому как на нем установлены были мельницы. Сквозь щели в настиле было видно, как желтая в белых бурунчиках вода вращает колеса. Томасу это зрелище понравилось намного больше, чем шум и давка парижских улиц и многолюдный рынок. Он с удовольствием постоял бы на мосту, глядя на бурлящую реку, однако следовало поторопиться. Оставив величественный Нотр-Дам со стрельчатыми арками входа слева, юноши поспешили к Малому Мосту, ведущему на левый, южный берег Сены.

Каменный мост выгибался горбом и уходил под темную арку бастиона Пти Шатле, а из-под арки выныривала широкая мощеная улица Университетского квартала. Здесь, среди зданий коллежа Робера де Сорбонна, сновали люди в темных мантиях и шапочках — как решил Томас, школяры и их наставники. Жак, приблизившись к коллежу, отвесил поклон и благочестиво перекрестился — ведь Сорбонн был духовником самого короля Людовика Святого. Вокруг теснились лавочки, где торговали книгами, пергаментом, писчими принадлежностями и прочими предметами высокой учености. Томас завертел головой и тут же получил чувствительный тычок кулаком в бок.

— Чего рот разинул? — прошипел Жак. — Эти школяры, хоть и выглядят как монахи, а подраться совсем не дураки. Покажется им, что ты уставился на них без должного почтения, и намнут тебе за милую душу бока. Давай-ка шевели ногами. И вообще, мы уже пришли.

Жак указал на ступеньки, ведущие в полуподвальную лавку. Над входом висела вывеска: откованная из бронзы валлийская арфа, выкрашенная в черный цвет. Томас вздрогнул, потому как уж больно похожа была арфа на тот инструмент, что отобрали у него орфлёрские стражники.

Встряхнувшись, юноша спустился следом за Жаком, который уже скрылся в лавке. Когда Томас распахнул дверь, звякнул колокольчик. Из сумрака навстречу покупателям спешил хозяин: низенький и крепкий старик с красным лицом, большим пористым носом и седыми прядями, окружавшими блестящую лысину. Однако Томас не смотрел на хозяина. Разинув рот, он восхищенно оглядывал выставленный на полках и на полу товар.

В лавке было все — от треугольных камертонов, которыми зачастую пользовались руководители церковных хоров, и маленьких барабанчиков-таболеусов для отбития ритма, до лир, виел, органиструмов и главное — роскошных, инкрустированных перламутром псалтерионов. Были здесь и арфы: норманнские, английские, валлийские и учебные четырехструнные, иначе именуемые варварскими кифарами. Все это пахло деревом и лаком, таинственно поблескивало в полумраке и, как показалось Томасу, пело на самой границе слышимости — там, где звук инструмента сливается с шепотом крови в венах музыканта.

— Что угодно молодым господам? — любезно улыбнулся торговец. — Прошу выбирать, недавно завезли новый товар. Есть итальянские виелы отличного звучания, отдам за два су, а вот извольте посмотреть — лиры известного мастера Гуго Пикардийца… Но я вижу, что молодой господи смотрит на арфы. Вот что я скажу, юноша: нету инструмента благородней арфы, а все же псалтерион — вершина искусства всякого музыканта, ибо звучание его угодно господу и святой церкви. Обратите внимание на этот, отделанный черным деревом, завезенным из Африки. Двадцать одна пара струн, точнейшим образом настроенных для сладкозвучной игры, уступлю за двадцать су, приложу также совершенно бесплатно щипок…

Томас удостоил псалтерион лишь мимолетного взгляда, потому что внимание его привлекло нечто другое. На стене над прилавком висела черная валлийская арфа, а под ней сухой рутовый венок. Желание прикоснуться к любимому инструменту было столь велико, что юноша ощутил непроизвольное движение руками. Словно они перестали слушаться его и взмыли, влекомые еще не произнесенными звуками, уже столь отчетливо звучавшими у Томаса в ушах. Какой нелепый порыв! Том резко опустил руки, напомнив себе, что он не располагает необходимой суммой. Внезапно испортившееся настроение отравляло кровь и Том захотел как можно скорее покинуть лавку, в которую так стремился.

— Пойдем-ка отсюда. Время позднее, и хозяин устал…

— Но как же! — всплеснул руками мэтр. — Вы ведь ничего и не купили…

— Мы бедные слуги Храма, — плаксиво взвыл Жак, — отказавшиеся от денег и имущества во имя служения Господу. Увы, увы …

Когда молодые люди вернулись в Тампль, цитадель храмовников гудела, как растревоженный пчелиный улей. Незадолго да вечерней службы прискакал гонец. Кортеж великого магистра приближался к Парижу, и должен был достичь Тампля через два дня — в пятницу, семнадцатого декабря года тысяча триста шестого от Рождества Христова.

Часть первая. Глава 7. Человек в маске

Утро пятницы выдалось ясным, солнечным и морозным. Снег, покрывший землю, крыши и ветки деревьев, искрился, дыхание вырывалось паром. Приор и свита в парадных одеяниях выстроились на ступенях башни Тампль в ожидании торжественного въезда магистра.