Добивающий удар (СИ) - Птица Алексей Страница 12

Старообрядцы были реальной сектой, а об отношениях в секте все знают или, по крайней мере, догадываются. Так что этот ход не пройдёт. Надо было сделать шаг в стиле английского юмора и, в тоже время, чтобы это выглядело настолько одиозно, что шокировало бы всех, кого приятно, а кого не очень, вплоть до откровенного гротеска.

А что для этого можно было сделать? И главное, что показать?! Что Россией могут править любые инородцы, даже евреи! О! Да! Прекрасная мысль! Они же борются за свои права, за ценз осёдлости, веру, надежду и ещё там за что-то. Меняют свои еврейские фамилии на русские, была бы возможность, поменяли бы и внешность, лишь бы оказаться во власти. Но время пластических операций ещё не наступило. А то и носы бы исправили, не говоря о мелировании волос.

Так пусть же дерзают и правят, тем более, среди их племени оказалось немало сенаторов, хотя, казалось бы… И надо выбрать с чисто еврейской фамилией и внешностью, чтобы ни у кого никаких иллюзий не возникло, и они не скрывались бы под псевдонимами — Троцкий, Лимонов, Рязанов… или кто ещё.

Естественно, эта фигура должна быть не самостоятельной, и Керенский знал, как это обеспечить, уже знал. Имидж ничто — жажда всё! Осталось найти подходящего человека.

Приехав снова в Смольный, Керенский развил бурную деятельность, в частности, запросил списки сенаторов от всех департаментов. Когда их ему принесли, он пробежался по фамилиям несколько раз и в конце концов остановил свой выбор на одном человеке.

Это был сенатор кассационного департамента Правительственного Сената Блюменфельд Герман Фаддеевич, пятидесяти шести лет, сын раввина, благонадёжен, то есть то, что надо. Последующее наведение справок показало, что он по характеру спокоен, умён, обладает чувством юмора и не был замечен в революционных кружках, так же, как и не состоял в масонских организациях. Дело оставалось за малым: предложить и принудить его стать главой Временного правительства.

Керенского коробило это название, но на данном этапе он счёл, что менять название и становиться во главе правительства либо преждевременно, либо и вовсе не нужно. Керенскому вспомнилась передача «Пусть говорят», с постоянными говорящими головами в ней, ведущими пустопорожние разговоры ни о чём, вот и пусть говорят то, что разрешено и сидят на попе ровно. Ну, это чуть позже.

Керенский подумал, что ему уже нужен личный секретарь, и Мишка на эту роль не годился, но кого тогда взять? Сидя в кабинете, Керенский был вынужден снова искать Климовича, благо тот был в Смольном. За ним послали, и вскоре тот уже предстал перед Керенским.

— Евгений Константинович, как чувствует себя император?

— Он перестал быть императором, господин министр, сейчас он гражданин.

— Да, я ценю вашу принципиальность, Евгений Константинович, но Николай II был им, и мне так удобнее его называть. Так как чувствует себя он и его семья?

— Операция по его конвоированию прошла спокойно, хоть и напряжённо, императора разместили вместе с женой в Смольном соборе под охраной, дочерей и цесаревича здесь, в Смольном институте. Но его жена убивается и умоляет оставить ей сына.

— Хорошо, переведите их всех в собор и увеличьте его охрану. Насытьте её пулемётами, постами и патрулями по всему периметру, также нужны орудия со стороны сквера, который выходит на набережную Невы. Не ровен час, матросики приплывут и обстреляют дворец.

Климович удивлённо смотрел на Керенского.

— Александр Фёдорович, а откуда у вас такие познания в организации обороны?

— Служил один год, — не подумав, брякнул Керенский.

— Вы служили?

— А? — осёкся Керенский. — Служил у меня один мой друг, рассказывал, да и Шкуро много баек травил, как-то запомнилось. Да, Евгений Константинович, мне нужен секретарь, желательно офицер, но не кадровый, а бывший когда-то средней руки чиновником.

— Найдём, званием каким?

— Да мне, собственно, всё равно, главное, чтобы дураком не был и предателем, желательно, чтобы порядочным, насколько это возможно.

— Это естественно, Александр Фёдорович, другого к вам и не подпустим, после всего случившегося. Придётся искать кого-то из казаков, местным доверия ноль. Но найдём. Вы будете с Николаем Романовым говорить?

— Не сегодня. Эта беседа должна быть насыщенной, а не пустопорожней. Вы же понимаете это? Самое главное, чтобы семью императора никто не кошмарил и у них были все условия для жизни, впрочем, я не сомневаюсь, что так и будет.

— А что будет с правительством, господин министр? И кто будет формировать новое, ведь не вы же один?

— Не я, я формирую свои предпочтения, а в жизнь их претворяете вы и государственный аппарат, что достался нам от императорской России, и вот он-то и не хочет работать, пробуксовывает. А то и падает жертвой предательства, вы же видите масштаб пятой колонны. Каждый сейчас преследует свои цели, не гнушаясь ничем. И если раньше я этого не понимал, то теперь знаю наверняка.

И ещё, ко мне нужно доставить вот этого сенатора, — и Керенский пододвинул к Климовичу список с подчёркнутой фамилией.

— Блюменфельд Герман Фаддеевич? Странный выбор, зачем он вам?

— Нужен. А насчёт назначения правительства вы правы, Петросовет полностью разгромлен. Родзянко и остальные деятели Государственной думы убиты. Остаются советы на местах, но кто их будет направлять? Поэтому, Евгений Константинович, мы переходим к следующему этапу захвата власти у кадетов и старообрядцев.

— Да уж, когда я вставал под ваши знамёна, господин министр, не думал, что вы настолько кровожадный.

— Вы на самом деле так считаете? — Керенский усмехнулся. — А я вот не ожидал от вас таких слов. Вы считаете, что это я их убивал?

— Вы? Нет! Убивали другие, но вы смогли так обставить все дела, что уничтожили всех политических противников, в том числе, и моими руками.

— Да бросьте вы юродствовать, Евгений Константинович, — поморщился Керенский. — Вы же были жандармом.

— Жандарм — это политическая полиция, а не бригада палачей.

— Я понимаю, — Керенский нахмурился. — Я понимаю и поэтому никогда не заставлял вас заниматься ничем подобным, но вы же не будете спорить, что люди из вашего окружения, да и сами вы содержали провокаторов в среде эсеров и прочих. А эти провокаторы, вроде небезызвестного Азефа, организовывали убийства, да и сами убивали. Убивали в том числе и ваших коллег, хоть и в гораздо меньшей степени, чем других чиновников, и теперь вы говорите мне, что я кровавый тиран.

— Я этого не говорил!

Керенский только отмахнулся.

— Вы ошибаетесь, я сам по себе и не тиран, и не палач. Меня убивали, и не раз, вам ли этого не знать. Эта революционная среда никого не щадит. Я просто не стал отсиживаться в сторонке и перенаправил усилия толпы на уничтожение тех людей, что с превеликим удовольствием убрали бы меня самого. Я лишь оказался прозорливее их и опередил на полшага. Вы думаете, мне не жалко того же Родзянко?

Отвечу, жалко! Но жалко, как человека, а не как политического деятеля. И если как человек он не приносил мне никакого вреда, то как политический деятель мог инспирировать мою смерть и не испытывал бы никаких угрызений совести. Толпа матросов убивала своих офицеров и горожан, и что, они испытывали муки совести или хоть малейшее раскаяние? Думаю, что нет, а тогда почему я должен их испытывать?

Передо мной стоят не их низменный цели — показать свою силу и превосходство, ограбить или развлечься. Моя цель — не дать скатиться империи в пропасть, и это возможно предотвратить не уговорами, нет… А я ведь только начал, впереди много работы, где будет ещё много таких смертей и чудесных спасений. Очень много, и если вы не согласны, то подскажите мне другой путь, посоветуйте. Может, выйти к народу и сказать, что убивать нехорошо и надо всех любить. А, получив по левой щеке, тут же подставить правую?

Это, наверное, правильно. Только теперь от меня зависит очень многое, и я не имею права ошибаться. Каждая моя попытка спровоцирует смерть ещё большего количества людей и поэтому я перестраховываюсь, уничтожая руками своих политических противников своих конкурентов. Чем больше я уничтожу сейчас лидеров революционных партий, тем с меньшим их количеством столкнусь впоследствии. Но, позволю себе заметить, господин генерал, у нас слишком много врагов, желающих нас уничтожить. А мы ещё даже не попытались захватить власть.