Выбор Пути - Василий Павлович Щепетнёв Страница 12

А ещё он курит. Много. Сигарету за сигаретой. Я нарочно справлялся у главного судьи соревнования: запрета на курение во время турнира нет. Курите, кто хотите и сколько хотите. Пепельницы на столах для того и поставлены.

И курили многие. Вот в Туле почти не курили. И в Омске тоже. А здесь — хоть портянки вешай сушиться. Нет, и в самом деле приходила мысль прийти в сапогах, разуться и повесить портянки. Или противогаз прихватить. Как демонстрацию против курения. Ведь странно до изумления: разрешается курить во время спортивного состязания, да ещё в помещёнии, обкуривая некурящего соперника. Ботвинник, тот специально тренировался с курильщиками, чтобы привыкнуть к дыму. При всём уважении к Михаилу Моисеевичу, подобные тренировки испытывать на себе я решительно не хотел.

И потому, сделав ход, иду туда, где сигаретного дыма поменьше. Кружу по сцене, выискивая просветы в табачных облаках. И возвращаюсь назад. Смотреть на Таля и жутко, и интересно. Больной леопард всё леопард, зазеваешься — разорвёт моментально.

Я стараюсь не зевать. Играю предельно собранно, хотя собранности мешает сигаретный дым. Но что я, с дымом не справлюсь?

Справляюсь помаленьку.

Если Таль больной так играет, то как играет здоровый Таль?

Соперник пожертвовал пешку за инициативу. Я жертву принял. Пешка — это пешка, а инициатива сейчас есть, а через три хода её уже и нет.

Так и вышло. Я нашёл путь к разменам, и вскоре партия перешла в эндшпиль, а в эндшпиле моя лишняя пешка неизбежно превращалась в ферзя.

Дожидаться превращения Таль не стал. Остановил часы, пожал мне руку и закурил новую сигарету. Иностранные курит, «Мальборо».

Я спустился в зал. Лиса и Пантера уже ждали, подхватили под руки и повели к выходу, всем видом показывая — наш Чижик, наш. Смотреть — смотрите, а руки не протягивайте.

И — смотрели. Я неожиданно стал популярен. Хотя — почему неожиданно? После того, как Фишер с особым цинизмом разнес в пух и прах цвет советских шахмат, гордость болельщиков была уязвлена, и даже далекие от шахмат люди вздыхали: Фишер — сила, а эти так, пенсионеры на прогулке. Нужны молодые. Старикам Фишер не по зубам.

И новые герои ждать не заставили. Сначала появился Анатолий Карпов, а теперь ещё и я. Сегодняшняя победа — пятая подряд. Журналисты тут же вспомнили Омск, где на чемпионате России я сыграл со стопроцентным результатом. Тулу упоминали вскользь, всё же уровень зонального турнира первенства России несопоставим с турниром сегодняшним. Но тоже звучало: не знает поражений!

Девушки, Надежда и Ольга, тоже притягивали взгляды. Москва встречает по одёжке, а одёжка вышла выдающаяся: они пошили костюмы в военном стиле. Лиса — много красного, сразу вспоминаются красные мундиры Её Величества королевы Англии. А у Пантеры доминировал чёрный цвет, и, в сочетании с чёрным беретом, на ум шла морская пехота. Но не только одежда, конечно. То ли повлияли занятия в милицейской группе, то ли успехи в учебе и общественной работе, то ли иные причины, но выглядели они абсолютно уверенными в себе. Ну, и молодость, конечно, и внешность. В восемнадцать лет все принцессы. А Лиса и Пантера особенно.

Я тоже не выпадаю из ансамбля: смокинг, галстук-бабочка, просто денди лондонский. Или, говоря проще, недоросль. До получения институтского диплома все мы, студенты, недоросли. Некоторым образом. За исключением тех, кто выбрал путёвку в жизнь, как барон Шифферс. Так Яша уже и не студент.

У выхода нас ждала «Волга» телевизионщиков. Я с девушками сел сзади, Антон — спереди, я сказал «мы готовы», и — поехали. Восемь вечера, в Москве стемнело, и отсюда, из салона автомобиля, город казался уютным и немного загадочным. Эх, жаль, что нет со мною «ЗИМа». Хотя я бы точно заблудился. Москва огромна.

Башня представлялась мне колдовской. С Брюсом в вышине, обозревающим пределы московского царства.

Нас быстро провели в студию, привели в телевизионный вид (меня причесали, попудрили, прошлись щеточкой по смокингу и поправили бабочку) и усадили под яркие и жаркие прожектора. Ведущий представил меня, а уж я — мою команду: Надежда Бочарова, Ольга Стельбова — физическая и психологическая подготовка, медицинский контроль, Антон Кудряшов — тренер-секундант.

Завязался разговор. Темы согласовали ещё днем, когда договаривались о моем участии в передаче, посвященной чемпионату по шахматам. Ну, как договаривались — поставили в известность. Телевизионщикам кажется, что появиться на экране — такое счастье, от которого в здравом уме не отказываются, а в уме нездравом — и подавно не отказываются. Я согласился, но с условием: буду не только я, но и моя команда. Коллектив. А коллектив для телевидения — это святое.

Наконец, всё закончилось. Передача пойдет сразу после программы «Время», так что мы успеем посмотреть её в гостинице.

Но мы в гостиницу не спешили, а поехали в «Прагу». Московское руководство «Динамо» после третей победы взяло надо мной шефство, и теперь попасть в ресторан мне легко. Не во всякий, но в тот, где имелись динамовцы — а бывших динамовцев не бывает.

В «Праге», в ореховом зале, мы провели почти два часа. Не слишком мало, и не очень много. Поговорили о том, о сём, о третьем и четвёртом.

Лиса и Пантера в Москве не ради меня. Ладно, не только ради меня. У них и свои дела есть. Надежду послали на комсомольскую конференцию, посвященную возрастающей вовлеченности студентов в сельскохозяйственные работы. А у Ольги — совещание молодых писателей. Эти мероприятия начнутся в понедельник, но они приехали заранее, вчера. Потому что есть свободное время. Занятия в институте начнутся пятнадцатого октября, а сейчас Черноземск на сельхозработах. В полях. Под снегом и дождем: в четверг в нашей области выпал снег. Правда, быстро растаял. Научные институты, учебные институты, просто конторы, тресты и конструкторские бюро — все бьются за урожай по мере сил и возможностей.

А мы тут лососину лопаем. Кофе по-венски пьём. Веселимся и ликуем. Будто и не комсомольцы, а дореволюционная молодёжь буржуазного происхождения.

И ничуточки не совестно, вот что непонятно.

— Вы там, поди, Солженицына клеймить будете, — сказал я девушкам. — И по комсомольской линии, и по писательской.

— Будем, конечно. А что?

— Нет, ничего.

— Ты говори, говори.