(Не)добрый молодец - Алексей Птица Страница 12

а то говорит словечки, по слуху вроде и русские, а по пониманию странные, не понимаю я его. Коверкает всё до неузнаваемости. Литвин он. Только не чистокровный, а и поляков днесь кровь в нём есть, и латгаллов, а то и немцы приложили семя своё к его предкам. Вот он и не похож ни на кого. Бает, что служилый дворянин его батька у Романовых был. Да проверить сейчас трудно, да и надобно ли?

— То мы не сможем сделать, да и зачем? Пристроим пока. А как он насчёт мертвяков?

— Так вроде и не боится их, бает, что на их поместную деревню они напали, а он испужался и многое забыл. Может, он и испужался, да токмо, кажется мне, что свой страх он страхом и выбил. Не видно по нему, что он сильно их опасается, будто знает, что управа на них есть. А ещё одежда на нём странная. Я, когда он спал, пощупал её. Даже и сказать ничего не могу. Вроде и ткань, а плотная. Видно, что уже временем потраченная, но лён или шерсть уже давно бы разлезлись, а энтой хоть бы хны. Непонятно. И вообще, он странный, словно не от мира сего.

— Мм, может, его направил кто?

— Так, а зачем? Кому мы здесь нужны? Да и не токмо мы, а вообще? Эх, грехи наши тяжкие, кажный день что-то необычное происходит. Не знаешь, то ли удивляться, то ли горевать. И думаю, что не бесноватый он и даже не одержимый, — предвосхитил Анисим вопрос настоятеля.

— Почему?

— Так девчонка к нему прибилась, и хоть пигалица ишо, да дурному делу не препятствие. А он приютил и кормил, хоть сам голодный, аки волк. А ишо, спрашивал я его, будет ли брать её с собою или нет? А он и отвечает, что жаль, мол, девчонку, с ним пойдёт, и сказал искренне, чувствую я. А ежели одержимым или бесноватым оказался, то вовеки веков таких слов не произнёс бы. Нет у них ни сердца, ни души, не сказал бы он так.

— Твоя правда, Анисим, ты повыспроси его завтра как след, кто он и что он. А более того, что умеет и что дальше намерен делать. Там и посмотрим. Парнишко-то, навроде, простой, но и ухо востро с ним держать надобно. Может, он нам и вспоможет в чём. Жизнь нашанехитрая, лишними руки не окажутся. А там видно будет, али к нам прибьётся и пользу какую принесёт, али пойдёт туда, куда и шёл. Наш скит-то мал, да на месте удобном расположен. Надо думать, а не гадать, сейчас любые руки нам важны. А богат ли он али беден?

— Не знаю, но ничего у него с собой не увидел я: ни вещей, ни денег, только то, что на нём, да звенел монетками мелкими. Я таких и не глядал ни разу. Он одну показал. Цифирь какая-то на ней видна, больше ничего не уразумел.

— Эхе-хех. Ладно, Анисим, утро вечера мудренее, завтра всё вызнаешь, да и я поспрашаю, а там будет видно, как поступить. Ступай уже к себе, отдыхай. День непростой, тяжёлый, а завтра снова работать. Ступай.

Анисим кивнул и, перекрестившись на образа в углу кельи, вышел, оставив настоятеля наедине с собственными мыслями.

* * *

Вадим крепко дрых сном праведника, когда над его ухом кто-то стал кричать. Хотелось послать крикуна далеко и надолго, но Вадик сдержался. Хай живе, студент, и перевернулся на другой бок. Но не тут-то было.

— Вставай, отрок, солнце уже поднялось, а ты спишь. Вставай!

Вадим протёр глаза, и тут же всё вспомнил! На мгновение он зажмурился, не решаясь открыть глаза и увидеть то, что и должен был увидеть. Судорожно вздохнув, он распахнул сомкнутые веки. Так и есть…

— Ну, отрок, ты и горазд спать, вон даже храп Акима тебя не разбудил, — склонившись над ним, произнес отец Анисим.

Что за Аким, Вадим не понял, когда засыпал, он никого не видел, да и сейчас в небольшой комнатушке с четырьмя деревянными лежанками никого кроме них не имелось.

— Ушёл уже он, — пояснил Анисим. — Ему воды нужно натаскать для скотины. Я тебе покажу наше хозяйство, а ты мне расскажешь, что умеешь. Я вчерась с настоятелем поговорил, он согласился оставить тебя у нас. А ты потом решение примешь: или трудником будешь, или послушником. Пойдём.

Вадим внутренне весь сжался, но вышел вслед за монахом, боязно, да он так толком ничего и не умел.

— Отец Анисим, а когда можно будет, эээ… потрапезничать?

— А мы сейчас узнаем, что ты умеешь, и тогда разберёмся с тобой, по заслугам и еда будет. От нас ещё никто голодным не ушёл, ведь наш долг помочь любому страждущему! Увы, мы не всесильны. В последние годы по всей земле русской царит разброд и шатание, да о чём уж там говорить… Оскудела округа, то и нас коснулось.

— Угу.

Вадим задумался.

— А какой год сейчас, отец Анисим?

— Так лето 7114, а если от Рождества Христова, то 1606 год, а ты, никак, забыл?

— Нет, себя проверяю, запутался. Когда мертвяк напал, я и про себя забыл, еле отбился.

— О, как! А как ты, отрок, отбился от него?

— Вырвал кол из ограды и в глаз ему саданул, он и сдох.

— Вот так вот вдарил, и он сдох?

— Да, испугался я сильно и от страха ударил.

— Ммм, а оружно умеешь ли ты бороняться, али копьём, али мечом и щитом?

Вадим поневоле потянулся рукой к своему коротко остриженному затылку. Вот вопрос так вопрос. А и действительно, умеет ли он? Память услужливо стала показывать варианты его умений. В армии ему не довелось послужить, даже солдатом. Драться руками и ногами мог, но не всерьёз, что называется. Так, применял пару приёмчиков в уличной драке, ходил то на дзюдо, то на самбо, но ничему толком и не научился.

Что ещё? Ну, ножом умел владеть, метал как-то по малолетству в деревья, рапиру в руках держал. Друг на секцию ходил, приносил с собой, чтобы потренироваться с кем-то. Бегали как-то с палками вместо мечей, когда совсем уж мелким был. На этом всё. В огнестрельном оружии, впрочем, он разбирался и даже мог стрелять, у деда ружьё было, тот показывал внуку.

— Ножом владею, дротиком, да огнестрелом. Вадим чуть было не сказал: «Ружьём», но вовремя прикусил язык.

— Огнестрелом? Пищалью?

— И пищалью, и пистолем, — вспомнил название средневекового пистолета Вадим.

— Мм, неужто правда?

— Правда, правда! — заверил его Вадим.

— Ну, пищали у нас нет, а вот топор есть. Топором владеешь?

Вадим пожал плечами, а что там владеть?

— Владею! И многим прочим инструментом тоже, молотком или пилой.

— Пилой? Слыхом о том не слыхивал, хотя, погоди, так ты, может, пильник или тёрщик. Говорил в Москве один иноземец, что такое возможно. У них в Голландии целые пильные мельницы есть. Но то иноземный инструмент, а у нас только топор и есть самый главный инструмент.

— Ну, наверное, топором я могу.

— А на поле работать ты умеешь?

— Умею, и копать, и убирать, и все остальное. Картошку там или помидоры.

— Картошку?

Вадим снова почесал затылок. Опять лоханулся. Какая картошка в 16 веке?

— Это корень такой редкий. А так я любую зелень, огурцы и вообще всё могу выращивать.

Вадим ни секунды в этих навыках не сомневался, спасибо деду с бабкой, научили.

— Угу, а считать ты умеешь?

— Да.

— А ну-ка, сосчитай, сколько дров вон в поленнице.

Вадим подошёл к поленнице и стал громко считать: — раз, два,… тридцать два… семьдесят девять… девяносто шесть.

Отец Анисим молча смотрел и никак не выражал своё удивление.

— А читать и писать ты умеешь?

— Умею, но плохо. Читать лучше, писать хуже, — тут Вадим перестраховался. Он и не видел ещё местных, по большей части церковных книг, но подозревал, что там мало что сможет разобрать.

Он, всё же, языка своих древних предков не знал. В голове всплыли картинки с витиеватыми буквицами старославянского алфавита. Нет, прочитать и тем более написать эти загогулины ему будет невозможно. Но постепенно научиться в этом разбираться для него, человека двадцать первого века, не должно стать серьёзной проблемой.

— Хорошо, поможешь мне книги разобрать. Да и посмотрим, что ещё ты умеешь, и к чему можно будет тебя пристроить. А вот то, что батька тебя с оружием не научил обращаться, это удивительно!

— Научил, но я больше к огнестрелу приучен, с саблей и топором не слишком ловок.

— Значится, в огненные стрельцы прочил тебя тятя твой.

— Да, или в дьяки.

— Ладно, пойдём, обойдём наше хозяйство, и я тебе расскажу, что да как. Нас всего тута двадцать семь человек. Настоятель, а с ним десяток чернецов, да три монахини, послушниц две, возраста пожилого. Вдовые все, более из женщин никого. Остальные десять — это трудники и послушники, кто готовится стать иноком, кто ради