Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин Страница 12

Чиркнувшая спичка на одно мгновение выхватила из мрака циферблат. Половина пятого.

— Скоро рассвет. Нужно лишь дотянуть до света, чтобы видеть, куда стрелять.

Еще один быстрый взгляд во двор сквозь щель позволил заметить приближающиеся к крыльцу тени.

— Нельзя ждать! Коли они с этой стороны зайдут да по окнам бить станут — крышка нам, — донесся голос Парамона.

Он был прав. По какой-то неведомой причине вся их орава сгрудилась у задней стены, пока оставляя вход почти без внимания.

— Хватит отсиживаться, — принял я решение. — Ударим, пока не опомнились. У кого револьверы — за мной. Прочие — огнем из окон!

Дверь с треском распахнулась настежь. Двор был залит неверным, пульсирующим светом разгоравшегося огня, бросавшим на стены дергающиеся, чудовищные тени. Пятеро хунхузов, как раз тащивших к задней части дома охапку дымящейся соломы, на миг замерли от неожиданности. Эта секунда стала для них последней.

Грянули револьверы. Грохот в замкнутом пространстве двора оглушал. Взгляд выхватил Левицкого: без тени страха, почти в упор он разряжал револьвер в лицо ближайшему бандиту. Вспышка, и голова хунхуза мотнулась назад. Пока тот падал, Левицкий хладнокровно, как на дуэли, уже целился в следующего.

Рядом раздался истошный, почти бабий визг Сяо Ма — из темноты, обогнув Левицкого, на него с ревом несся бородач с кривым тесаком-дао. Помочь ему не было никакой возможности. Но в тот же миг между ними выросла темная тень. Ичиген, двигаясь с нечеловеческой, змеиной скоростью, нанаец нанес короткий, рубящий удар своим охотничьим тесаком. Лезвие с влажным хрустом вошло в шею бородача по самую рукоять.

Но другой уже замахивался копьем на самого Ичигена.

— Сзади! — заорал я.

Второй нанаец, Баоса, не раздумывая, ткнул хунхуза своим длинным копьем — коротким, выверенным движением, должно быть, знакомым охотнику с детства. В ночи раздался дикий вопль: наконечник вошел врагу под ребра. Но крики хунхуза тут же потонули в грохоте выстрелов: Левицкий пристрелил еще одного, пытавшегося скрыться за углом.

Двор превратился в сущий ад — крики, выстрелы, стоны, скрежет стали. Рядом со мной рубился старый Парамон. Разрядив до конца свой револьвер, он выхватил шашку. Сталь засвистела в его руке, рассекая воздух и плоть. Этим можно было залюбоваться: старый казак двигался легко, по-молодому, выписывая клинком смертоносные круги, нанося стремительные, хлесткие удары.

Уцелевшие хунхузы, видя, что их передовой отряд уничтожен, не выдержали. Один из них что-то отчаянно прокричал, и они, дав прощальный беспорядочный залп в нашу сторону, как ночные призраки, растворились в темноте за деревьями. Мы остались одни.

Едва последний хунхуз скрылся с глаз, я опустился на землю, тяжело дыша и торопливо перезаряжая «Лефоше». Нужно было собрать людей и организовать оборону — вдруг эти твари снова полезут? На несколько мгновений воцарилась тишина, нарушаемая лишь ржанием раненой лошади, негромким треском, будто от разгоравшегося где-то огня, и чьим-то тихим стоном.

— Все живы? — прохрипел я в темноту. — Отзовись, кто может!

— Я здесь! — тут же отозвался Левицкий.

— И я, — глухо пробасил Парамон.

Послышались и остальные голоса моих каторжан, нанайцев. Но одного голоса не было.

— Беседин? Сенька⁈

Молчание.

Тут из темноты вынырнула тень, и я едва не выстрелил.

— Я тут, командир, — испуганно прошептал Беседин.

— Где тебя черти носили⁈

— Да отлить пошел, а тут как налетели, как начали палить!

— Тише… — прервал его Левицкий. — Слышите? Голоса…

Мы замерли. Действительно, совсем рядом из темноты за деревьями доносился приглушенный разговор.

— Ичиген, что говорят? — шепнул я нанайцу.

Тот прислушался.

— Говорят… тихо. Говорят, убили всех… или убежали. Еще говорят… — снова зашептал Ичиген. — «Та». Это значит… «стреляй».

Значит, они рядом. Ждут, когда мы подставимся.

— Без команды не стрелять! — прошипел я. — Подождем, пока сами не покажутся.

Долго ожидать не пришлось. Несколько темных силуэтов осторожно вышли из-за деревьев и двинулись в нашу сторону.

— Огонь! — рявкнул я.

Наш дружный залп разорвал ночную тишину. Один силуэт рухнул.

— Пробежали! Вон, пробежал! — закричал Левицкий. — Другой на четвереньках… вон, вон он!

Новый залп. Темнота. Левицкий выскочил за угол и тут же вернулся.

— Никого. Двоих подстрелили, остальные ушли.

— Ну, теперь они знают, что мы живы, и так просто не полезут, — сказал я, снова перезаряжая револьвер.

Тут кто-то спросил:

— А чего так светло-то стало?

Мы обернулись. Наша фанза, в которой мы еще минут десять назад спокойно спали, занималась огнем. Тот уже подходил к соломенной, покрытой глиной, крыше.

— Негодяи, — процедил Левицкий. — Они успели-таки поджечь ее сзади. Верно, хотели, чтобы мы выскочили на свет, как куропатки на ток, чтобы перестрелять нас из-за кустов.

— Ну шта, начальник, делать будем? — спросил Парамон, вытирая шашку о халат убитого хунхуза и убирая ее в ножны. — Спасать барахло надоть да тикать отсель, а то фанза энта как есть сгорит!

— Нет! — рявкнул я. — Никуда мы не уходим! Всем — тушить!

— Командир, сгорит же все к чертям! — возразил кто-то.

— Хозяин нам поверил, приютил. Не позволю, чтобы из-за нас он остался на пепелище! Тушить, я сказал!

Люди подчинились неохотно, но приказ есть приказ.

— Парамон, Сенька, в фанзу, вытаскивайте все ценное! Остальным — тушить! Владимир Александрович, командуйте!

Пока Левицкий организовывал эту суматошную борьбу с огнем, я подозвал нанайцев.

— Ичиген, Баоса. Залечь в кустах на той стороне двора. Если эти твари снова полезут — встретить огнем.

Нанайцы молча кивнули и растворились в темноте.

Закипела работа. Мы таскали воду, заливая пламя, которое уже пожирало крышу. Сяо Ма, вскочив на забор, кричал что-то в темноту на своем языке, взывая к соседям-китайцам.

— Что он орет? — спросил я Левицкого, который, отдуваясь, таскал вместе со всеми тяжелые ведра.

— На помощь зовет, — усмехнулся тот. — Говорит, добрые люди, помогите, у нас тут пожар… Наивный.

Он был прав. Из соседних фанз не доносилось ни звука. Никто не пришел. Страх перед хунхузами оказался сильнее добрососедства. Мы остались с огнем и бандитами один на один посреди этой темной, молчаливой и равнодушной китайской деревни.

Огонь сдавался неохотно. Погас он лишь под утро, оставив после себя горький запах гари и мокрого пепла, стылым рассветным ветром разносимого по округе. Искалеченная фанза чернела в первых лучах солнца, через прогоревшую крышу было видно свинцовое небо, но стены, опаленные и