Юрий Нестеренко - Юбер аллес (бета-версия) Страница 131

- Ничего не сказал, - ответил он самое простое.

- Надеюсь, ты не врёшь, - сказал Андрей. - Матери ты что-нибудь говорил?

- Нет, ничего, - ответил Микки.

- Ничего ей не говори. Ничего и никогда. Когда вернёшься, передай: это будет стоить пятьдесят процентов от цены. Запомнил? Повтори.

- Пятьдесят процентов от цены, - послушно повторил мальчик.

- Запомни: цена вдвое ниже.

- Я понял, - кивнул сын.

- Передай ему, что это из-за тебя. Ты подвёл очень серьёзных людей. Впрочем, твой папаша виноват тоже. Он должен был лететь сам. Надеюсь, он... - Андрей осёкся и натянул на лицо приветливое выражение: появилась фрау Галле. Всё так же поддерживаемая под локоток продавцом, она тащила с собой немалых размеров коробку апельсинового цвета, перевязанную ленточками. Продавец тщетно пытался перехватить груз, но фрау была непреклонна.

- Представляете, - чуть смущённо призналась она, - тут как раз вывезли свежий апельсиновый торт с миндалём. Обожаю его с детства. Мне дали попробовать кусочек... в общем, я взяла половину торта. Хотя это сущее разорение, - она с надеждой посмотрела на Андрея, явно ожидая очередной финансовой жертвы.

- Фрау Галле, мне только что звонили из "Свободного слова", - хладнокровно соврал Андрей, - нас там уже ждут. Давайте поторопимся.

Маме Фри пришлось самой платить за лакомство.

Дальше было неинтересно. Они приехали в какой-то дом, где было что-то очень похожее на "газету", какой её знал Микки. Правда, комнат было поменьше, а люди кричали друг на друга на непонятном языке. Но вообще всё было очень похоже. Единственная радость, которую улучил себе Микки, была та, что, пока мама общалась с этими людьми, ему удалось развязать ленточки и открыть коробку с тортом. Он объел все сладости наверху и расковырял бок, пока мама не заметила, что мальчик как-то подозрительно тихо себя ведёт. Когда же она попыталась выразить недовольство, Микки устроил ей хорошую сцену с рёвом и царапаньем. Получилось просто отлично: мама была вся красная.

Потом были ещё какие-то разговоры, шум, Микки уже устал, расклеился, и даже развороченный торт его уже не очень интересовал. К тому же он переел сладкого и в животе было тяжело. Он сидел в уголке, а мимо ходили какие-то люди с бокалами, что-то говорили, веселились. Тогда он пошёл к маме и стал канючить, чтобы она отвезла его куда-нибудь спать. Потом был какой-то разговор, кто-то сказал на дойче - "к старухе Берте" и засмеялся.

Он очень смутно помнил, как чьи-то руки его одевали, застёгивали курточку, потом были тёмные стёкла в машине, тёмный двор с одиноким фонарём, лестница, шум, старуха на пороге и слова на непонятном языке. Мамы, кажется, не было. Кто-то спрашивал у Микки, хочет ли он остаться здесь, и Микки сказал "да": ему очень хотелось, наконец, уткнуться лицом в подушку...

Сейчас, наоборот, подушка казалась жёсткой и мешалась.

Мальчик лежал в тёмной комнате с открытыми глазами. Обрывки воспоминаний крутились в голове, как ошмётки грязи в раковине, когда выдёргиваешь пробку.

Внезапно его охватило острое чувство незащищённости. Даже в ЦВИНПе, вблизи опасного Акселя или в когтях фрау Офен, он не чувствовал себя настолько слабым и уязвимым.

Впервые за всё это время он задумался о простой вещи: а ведь, судя по всему, и его отец, и мать, и эта старуха - все они занимались чем-то плохим. Чем-то таким, за что, наверное, можно поплатиться. Ну, мама Фри всегда была глупой. А отец? А этот Андрей? Но Андрей, несмотря на свою роскошную машину и деньги, тоже не был сильным. Он тоже боялся, понял Микки, он очень боялся. И старуха Берта - она ведь тоже чего-то боится, поэтому и не спит ночью. Боялись все. Кроме, может быть, мужчины из самолёта, которого мама называла Власовым и который ударил его по щеке.

Если бы он был здесь! Микки рассказал бы ему всё - и про отца с матерью, и про лекарство, и про непонятный разговор с Андреем. Просто потому, что тот мужчина ничего не боялся, так как не делал ничего плохого.

Но его не было.

Тогда Микки поправил пижамку и пошёл к старухе.

Та сидела у себя в комнате. Обычно она там пила кофе с коньяком. Но на этот раз кофе не было. На том месте, где обычно у старухи стояла чашка, лежала пачка каких-то маленьких бумажек. Она брала их по одной и внимательно рассматривала.

Шагов ребёнка и скрипа двери она, как обычно, не слышала.

Микки подошёл совсем близко, чтобы тоже посмотреть на бумажки. Тут, наконец, Берта его заметила.

- Ты не пил чай, - громко сказала она по-дойчски.

Мальчик знал, что старуха глухая. Поэтому он дождался, пока она повернётся к нему лицом и сказал чётко и ясно:

- Тётя Берта, я не могу заснуть. Дайте мне ещё своего чая.

Старуха внимательно посмотрела на него. Молча встала, пошла к серванту. Достала пузырёк с тёмной жидкостью и чайник с холодной заваркой. Не скрываясь, отлила чайную ложку жидкости в стакан, залила сверху.

- Ты боишься, маленький глупый мальчик, - сказала она. - Значит, ты стал чего-то понимать в этой жизни. Но для тебя уже поздно.

- Вы тоже боитесь, - сказал Микки.

- Поди сюда, - велела старуха.

На столе лежали пожелтевшие фотокарточки: все кучкой, одна отдельно.

- Это очень старая история, тебе не надо это знать, - сказала старуха и отодвинула кучку фотокарточек в сторону. - Это всё мёртвые люди. Но вот один есть ещё живой, - она придвинула фотку поближе к Микки.

Фотография была неинтересная: бульвар, скамейка, ничем не примечательный человек с надвинутой на лицо шляпой.

- У него нет того, чем он называется, - старуха гадливо хихикнула. - Но он очень опасный человек. И поэтому я сижу и думаю, зачем он придёт к старой Берте.

- Чтобы сделать больно, - прошептал мальчик. Он знал, зачем приходят такие люди.

- Да, - сказала Берта, - он таки может делать из человека фиш, как моя мама могла делать фиш из рыбы. И вот я не хочу, чтобы из меня сделали фиш. А теперь пей свой чай и быстро спи. Я положила тебе много сонного средства и теперь я не хочу, чтобы ты падал в моём коридоре.

Мальчик быстро выпил невкусную, горькую заварку. От бабкиного лекарства она горчила ещё сильнее.

Он успел добрести до постели, когда сон, наконец, мягко ударил его в затылок, и Микки беспомощно растянулся на простыне.

Фрау Галле заворочалась во сне, поискала руками Микки, нашла, потрогала, успокоилась: мальчик спал.

Kapitel 30. 11 февраля, понедельник, до полудня. Москва, Трубниковский переулок, 30.

День, а вместе с ним и неделя, начались скверно: Власову приснилась редкостная дрянь. Под низким серым небом раскинулись серые от дыма и пыли руины города, в котором Фридрих не столько даже узнал, сколько нередким во сне иррациональным чутьем угадал Берлин. Стоило ему определиться с географией, как его глазам предстало грязное, закопченое, полуразрушенное здание Райхстага, по которому, словно муравьи, карабкались наверх солдаты в некрасивой грязно-зеленой форме. Первый из солдат тащил здоровенный красный флаг - без всякого намека на свастику, а, напротив, с желтой большевистской звездой в углу - с явным намерением водрузить эту гадость над пробитым куполом имперского парламента. Следом за солдатами, пыхтя и обливаясь потом, полз маленький кинооператор, отчего-то смахивавший на Лемке. Очевидно, все происходящее совершалось ради него, это была всего лишь киносъемка, инсценировка - однако мысль об этом не приносила облегчения. Фридрих откуда-то знал, что даже после того, как оператор закончит свою работу и слезет, флаг останется висеть... Усилием воли Власов рванулся из серого омута сна и открыл глаза за четыре минуты до звонка будильника.

Он не был суеверен, и все же мерзкий сон хотелось чем-то перебить, словно заесть невкусную пищу. Так что возникшие лишние четыре минуты Фридрих потратил на то, чтобы загрузить из Сети и посмотреть фотографии того, как все было на самом деле. Парад Победы в Москве, над Кремлем развеваются знамена союзников - русские триколоры и райхсбаннеры, гвардейцы РОА и Ваффен СС - в безукоризненной форме, с георгиевскими и рыцарскими крестами, в белых перчатках - швыряют большевистские знамена к подножью кремлевской стены, в яму, образовавшуюся после взрыва капища ленинской мумии... Это зрелище, хотя и хорошо знакомое с детства, заметно подняло Фридриху настроение, и он бодро побежал в душ.

Завершив обычные утренние процедуры, Власов сходил вниз за газетами. На сей раз его ждал небольшой сюрприз: в почтовом ящике обнаружился квадрат довольно скверной тонкой бумаги самого казенного вида. "Департамент внутренних дел Российской Республики. ДОПО г. Москвы" - прочел он в правом верхнем углу и усмехнулся: "Оперативно работают!" Это была штрафная квитанция, причем доповцы, не разводя лишней бюрократии, свели в один документ все причитающиеся с него штрафы за прошлую неделю (таковых оказалось даже на один больше, чем рассчитывал Фридрих - как видно, у московской дорожной полиции было больше глаз, чем казалось на первый взгляд). Сама бумага Власова не обеспокоила - он знал, что Управление все оплатит - но, уже поднимаясь обратно по лестнице, он вдруг мысленно обругал себя за то, что в своем расследовании доселе не сделал очень простой вещи - не проверил счета, предъявленные к оплате Вебером. Едва ли, конечно, в этих счетах могло содержаться что-то сенсационное - скорее всего, такие же штрафы, выплаты осведомителям и прочая рутина, иначе на них обратили бы внимание задолго до Власова - но все же пренебрегать таким источником информации не следовало. Так, большое количество штрафов за определенный период показало бы, что в эти дни Веберу пришлось много и быстро ездить. Отрываться от "хвоста" или, напротив, кого-то преследовать - это уже тема для дальнейшего разбирательства...