Юрий Нестеренко - Юбер аллес (бета-версия) Страница 135

Израильтянин некоторое время кряхтел, устраиваясь на стуле, и наконец произнес по-русски: "Добрый день".

"... дорогой", - автоматически достроил мысленно фразу Фридрих и тут же сердито велел себе отогнать неуместные аналогии. Но Гуревич, разумеется, не стал заканчивать фразу по-мюллеровски. - Будем говорить по-русски, если вы не возражаете, - сказал он вместо этого; акцента в его речи не слышалось совершенно. - В данном случае это не просто дань дипломатической вежливости, но и удобно для нас обоих. Вам ведь этот язык тоже, как я понимаю, не чужой?

- Хорошо, - кивнул Власов. Хотя многие израильтяне, особенно из старшего поколения, знали дойч, вести переговоры на нем с гражданами Райха они считали ниже своего достоинства; естественно, даже те немногие из дойчей, которые - в основном по долгу службы - знали иврит, обычно платили им той же монетой. Обычно для переговоров без переводчика выбирался какой-нибудь третий язык, которому в идеале следовало быть строго нейтральным, но не так уж много осталось на Земле нейтральных стран, чьи языки были бы хорошо известны. Чаще всего выбирали английский, который был широко распространен в Израиле благодаря обширной британской диаспоре, оставшейся после ухода бывших колонизаторов с Ближнего Востока, и в то же время изучался в Райхе как язык потенциального противника. Понятно, что и такой выбор был политически небезупречным; впрочем, израильтяне, хорошо относившиеся к "своим" англичанам (с каждым поколением все менее походившим на англичан), тоже не особо жаловали араболюбивых жителей Великобритании и США. Вторым по распространенности в Израиле иностранным языком был русский (благодаря послевоенному наплыву иммигрантов из России); в Райхсрауме его тоже знали многие, правда, в основном на восточных землях, а не в Дойчлянде. Но в данном случае перед Гуревичем был необычный дойч, и израильтянин, конечно, знал это. Равно как и Власов успел ознакомиться с досье на Гуревича и узнать, что тот прожил в России первые 17 лет своей жизни.

- Нам подадут какую-нибудь еду? - осведомился Фридрих. Он уже не рассчитвал на это и даже, пожалуй, предпочел бы отрицательный ответ. Конечно, Гуревич - не Спаде и даже не Бобков, и все же мысль, что Вебер тоже пришел на некую встречу, считая себя в полной безопасности, и получил там порцию штрика, нет-нет да и напоминала о себе.

- По правде говоря, я пришел сюда говорить, а не обедать, - прокряхтел Гуревич. - Я, конечно, знаю, о чем вы сейчас подумали: "вот оно, юдское гостеприимство!" Но, видите ли, обычай вести переговоры за едой - это глупый обычай. Пищеварение мешает мышлению. И наоборот, представьте себе, и наоборот тоже. Вы зря смотрите на меня скептически. Видите ли, молодой человек, когда вы доживете...

Фридрих почувствовал, как в нем поднимается раздражение. Мало ему мюллеровских "мальчиков"...

- Можете называть меня просто "господин полковник", - язвительно перебил он.

- Как вам будет угодно, мо... господин полковник, но я только хочу сказать, что вы таки зря обижаетесь. Когда вы доживете до моих лет, вы поймете, что "молодой человек" - это комплимент, а не оскорбление. Немного найдется того, чего бы я не отдал сейчас, чтобы меня снова так называли... А что касается гостеприимства, то вы можете заказать обед после того, как мы закончим. Здесь действительно хорошо готовят, и поверьте мне, если вы хоть раз попробуете, как здесь подают фаршированную рыбу, вам будет очень трудно остаться патриотом германской кухни.

- И многих вы уже завербовали подобным способом? - мило улыбаясь, поддержал светскую беседу Фридрих.

- Какая такая вербовка? Вот ведь, скверная у нас с вами работа, господин полковник - слова нельзя сказать в простоте, сразу начинается поиск намеков... Я говорю о вопросах сугубо гастрономических.

- Вопросы гастрономические порой становятся вопросами жизни и смерти, - возразил Фридрих, пристально глядя на собеседника.

- Мы знаем о смерти вашего коллеги, - не обманул его ожиданий Гуревич, лицо которого как-то вдруг подобралось, а из голоса ушли ворчливые нотки. - К сожалению, здесь ничем не можем вам помочь. У нас не было контактов с ним, и мы ничего не знаем об этом деле.

- В таком случае, где вы можете нам помочь? - спросил Власов. Похоже, собеседник наконец переходил к делу.

- Скорее это вы можете нам помочь. Впрочем, тут как кому повезет. Мы с вами гоняемся за одной дичью, но здесь, в России, у вас больше шансов.

- И имя этой дичи?..

- Зайн. Он нам нужен, - маска брюзгливого старика окончательно исчезла, и Фридрих увидел истинное лицо этого человека. Лицо офицера разведки, во время Войны Судного Дня принявшего командование над танковой бригадой Варака, потерявшей 90% личного состава - и сумевшего сдержать натиск двадцатикратно превосходящего врага до подхода подкрепления. Гуревич был одним из восьми бойцов бригады, выживших в том бою.

- Я уже рассказал вашему человеку, что я знаю о Зайне, - заметил Власов.

- Да. Но речь не о прошлом, речь о будущем. Мы хотим получить его. Живым. Но, как я уже сказал, у вас больше шансов. Русские, при всех оговорках, ваши союзники и, по крайней мере, в открытую мешать не будут. А наши оперативники вынуждены действовать здесь нелегально. По местным законам, они такие же террористы, как и сам Зайн. Им, конечно, не привыкать, но... Короче, суть нашего предложения. Нас вполне устроит, если вы его казните. Мы даже готовы специально выдать его вам с этой целью, ибо в Израиле он, скорее всего, отделался бы пожизненным. В нашей стране очень сильны предрассудки насчет того, что иехудим не должны убивать других иехудим, даже если те сами по горло в крови соотечественников... Так что, если его возьмем мы, то готовы отдать его вам - разумеется, после того, как выкачаем из него все, что он знает. Но, если его возьмете вы - одолжите его нам. На несколько дней, не больше. Потом делайте с ним все, что хотите.

- Вы хотите, чтобы мы отдали его вам после допроса? - Власов чувствовал изрядный скепсис относительно такой идеи.

- Нет. Мы должны допросить его первыми. Во-первых, неизвестно, на что он будет годен после допросов у вас. Во-вторых, если делу будет дан хоть сколь-нибудь официальный ход - а вам придется это сделать, если вы возьмете его в разработку - потом вы уже не сможете передать его нам, и даже пригласить наших следователей в вашу тюрьму. Вам просто не позволят. Те самые люди, которые не хотели сообщать нам, что он здесь.

- А после допроса у вас он, надо полагать, будет в идеальной форме? - усмехнулся Фридрих. - Пока что я не вижу, что мы с этого получим. Вы сами признаете, что шансов взять его у нас больше...

- Кое-что вы уже получили, - возразил Гуревич. - Мы отдаем вам бумаги Эренбурга.

- Так они у вас? - оживился Фридрих.

- Нет. Но если вы их найдете - при нем или еще как-нибудь - забирайте себе.

Власов подумал, что это очень напоминает анекдот про юде в ресторане: "Официант, я уронил под стол монету, если найдете, отдайте мне, а если не найдете, возьмите себе на чай!" Но не успел он решить, уместно ли будет процитировать этот анекдот, как Гуревич продолжил:

- Если мы найдем их раньше, то готовы отдать их вам.

- Государству Израиль не нужны большевистские сокровища? - иронически приподнял бровь Власов. Про себя же он подумал, что допустил колоссальный просчет: размышляя о Зайне, книге, фракциях в руководстве Райха и России, он совершенно не задумался о том, чего ради израильтяне сообщили ему информацию, потенциально способную представлять огромную материальную и политическую ценность. Шляйм сказала, что бумаги ее мало интересуют, и он принял это за чистую монету - потому лишь, что сам всегда относился к историям о большевистских кладах крайне скептически...

- Государству Израиль, что бы там ни говорили юдофобы, не нужны ворованные деньги, - ворчливо ответил Гуревич, возвращаясь к своему первоначальному образу. - Нас устроит, если эти сокровища, коли они действительно существуют, достанутся вам. Не русским, нет. Мы верим, что люди, которых вы представляете, сумеют с пользой ими распорядиться.

- Откуда вдруг такая трогательная любовь к Райху?

- А кто говорит о любви? О любви надо говорить с девушками, а не со старым толстым иехуди. По правде говоря, я не испытываю никакой любви к вашему, таки да, юдофобскому государству...

- С тем же успехом вы можете назвать его сионистским, - не сдержался Власов. - Переселение в Палестину было вашей мечтой, когда Третьего Райха не было даже в проекте.

- Да, конечно. Но даже очень желающий попасть в некое место, как правило, не хочет, чтобы его притащили туда на аркане. И все, что этому предшествовало... Вы ведь не будете отрицать юдофобский характер Нюрнбергских законов? Не будете отрицать Хрустальную ночь?

- Ваша пропаганда уже пятьдесят лет носится с этой ночью, - поморщился Фридрих. - Во-первых, это было при Хитлере. Партия давно осудила перегибы...