Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя Страница 14

Густылев в обиде: его не то что за Козубой, а и за Семеном и за Тарасом не видать. Он уже стал поговаривать о том, чтобы перебраться в Москву. Там — Грач говорит — пока еще много таких вот, слякотных.

Ирина сбросила платок с головы, посмотрелась в зеркало:

— Фу, растрепа…

Оправила волосы, отошла к комоду у дальней стены. Комод примечательный. В комнате все — бедное, учительское: на жалованье «народной учительницы» только-только прожить, где уж там заводить обстановку. Кровать, стол, полочка с книгами, умывальник, зеркало-вот и все имущество, в полчаса уложить можно, на одном извозчике свезти. Все — бедное, дешевенькое, а комод — пузатый, огромный, дорогого красного дерева: наверное, в нем когда-то купчиха свое приданое держала.

Ирина отошла, напевая, к комоду. Но в этот момент раскрылась без стука и шума дверь, вошла старушка, очень скромно одетая, с черной кружевной наколочкой на седых волосах. Вздохнула, покачала головой:

— Что это ты поздно так приходить стала? Пропадаешь и пропадаешь. Никогда дома нет. Неприлично девушке… Смотри, замуж никто не возьмет непоседу такую.

Ирина засмеялась, отошла от комода, ласково потормошила старуху:

— Ничего-ничегошеньки ты у меня не понимаешь, мамуся!.. Не беспокойся: все чудесно-хорошо! А не бываю, потому что работы много. Столько работы стало — ни в сказке сказать, ни пером описать.

Повернула за плечи, подтолкнула к двери:

— И сейчас заниматься нужно — к завтрашнему, спешно-спешно…

Подвела к самому порогу, поцеловала, открыла дверь. Мать только спросила:

— Есть-то будешь? Ведь не обедала?

— Не обедала, — созналась Ирина. — И есть действительно хочу, как крокодил… Разогрей, мамулечка. Только сюда принеси, хорошо? Очень мне некогда. Я между делом поем.

Скорбно вздохнула старушка, качнула наколочкой, вышла. Ирина заперла за ней дверь на два поворота ключа, опять вернулась к комоду, вынула нижний ящик. Ящик был пуст, на дне валялась одна только пара старых, штопаных-перештопанных чулок. Она осторожно подняла дно-под ним оказалось второе-и выгрузила оттуда пачку тонкой бумаги, трафарет с выбитыми буквами, картонную рамку, валики. Приладила рамку и трафарет, подложила листок бумаги, набрала валиком краски лиловой, светлой (никак не удается потемней, как в настоящей типографии, достать), провела им по трафарету. Рука выбросила отпечатанный листок, быстро подложила чистый. Новый нажим валика — еще листок готов.

«РОССИЙСКАЯ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РАБОЧАЯ ПАРТИЯ

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

К РАБОЧИМ ПОДМОСКОВНОГО ТЕКСТИЛЬНОГО РАЙОНА

ТОВАРИЩИ!

Стачка наша закончилась победой: капиталисты отступили перед дружным выступлениям ткачей и прядильщиков. Стачка показала примером, неопровержимо ярким, какую силу являет рабочий класс, когда он выступает организованно, сплоченными рядами. Товарищи!: Сплоченность эту сохраним и теперь, после того как кончилась стачка. Будем крепить ее дальше, будем связываться с товарищами других районов, других губерний, — у всех у нас общее дело, общий классовый враг. Помните, товарищи: не своей силой силен враг, а разобщенностью нашей…»

Дальше — неразборчиво, совсем слепые буквы:

«Мороз… ска… 82.-Самодер…»

Ирина сокрушенно покачала головой, положила оттиск. Придется повозиться. Кропотливое дело-поправлять трафарет. А к утру обязательно надо приготовить листовки. И хочется отпечатать совсем-совсем отчетливо, по-типографски именно эту листовку, потому что она — победная и потому что это последняя, которую писал Грач здесь, у прошинцев, дальше уходя на работу, в объезд, поднимать других.

В дверь постучали. Ирина отозвалась досадливо:

— Сейчас, мама.

Постучали настойчивей.

— У, какая!

Положила трафарет на комод, пошла к двери напевая. Щелкнула замком раз. В дверь толкнули тотчас же, но она не раскрылась: заперта на два оборота.

Ирина расхохоталась:

— Вот нетерпеливая!..

Повернула ключ второй раз, крепко придерживая дверь плечом, приоткрыла чуть-чуть и просунула в щель руку:

— Давай тарелку. Сюда не пущу: у меня секреты.

Но руку высоко, над локтем, захватили, как в клещи, чьи-то волосатые, показавшиеся огромными пальцы. Дверь распахнулась жестким толчком, больно толкнув в плечо Ирину.

— Ну-с, посмотрим, какие-такие ваши секреты, барышня…

Жандармский ротмистр — высокий и жилистый, усы подкручены в стрелку-не сразу выпустил Иринину руку. За ним ввалились в комнату гурьбой полицейские. Из-за их спин мелькнуло знакомое противное лицо: Михальчук.

Ротмистр кивнул Михальчуку на Ирину:

— Она?

Лицо моргнуло и опять нырнуло за спины:

— Они самые-с.

Ротмистр обернулся к комоду. Увидел трафарет, валики. Крякнул, очень довольный:

— Та-ак-с!.. Целая, можно сказать, типография.

Он подошел вразвалку, неторопливо, потыкал пальцем:

— Усовершенствовано. Таких еще не приходилось видеть. Сами придумали?

Ирина брезгливо отерла руку: у сгиба — синяк от наглых жандармских пальцев. Она подтвердила очень хладнокровно:

— Сама, конечно.

Ротмистр покивал одобрительно:

— Вам бы инженером быть.

Ирина подтвердила:

— Буду.

Ротмистр захохотал, запрокинул голову, выпятив кадык над разрезом синего воротника.

— Назначение женщины — хозяйство, услуги мужу-с. А к деятельности государственной закон империи, как вам известно, женщин не допускает.

Ирина пожала плечами:

— Так я инженером не при империи буду. Не сейчас, а через несколько лет, когда империя — фью…

Полицейские разбрелись по комнате, как только переступили порог. Гремя связкой отмычек, толстый вахмистр вскрыл ящик стола, выгреб ученические тетрадки, бумагу, письма… Ирина поморщилась: в письмах опасного ничего нет-так, самые обыкновенные, от подруг, от знакомых, а все-таки противно, что будут читать их чужие, поганые глаза охранников.

Из-под матраца вытащили несколько номеров «Искры». Вот они где были! И как она могла забыть, куда засунула?.. С выигрышем стачки, с отъездом Грача совсем замоталась. А Грач особенно предупреждал: непременно «почиститься» — всю нелегальщину убрать; если не аресты, то обыски обязательно будут.

Ротмистр медлительным, размеренным движением пальцев подсчитывал номера «Искры». Подсчитал, скривил улыбкой сухие губы:

— Типография… Склад искровской литературы… Пропаганда под видом воскресной школы… Вы ведь, кроме этой школы, еще и воскресной ведали, сударыня?.. И в школе вашей — хоть там и не бывал, а знаю — не о величии царского дома Романовых рассказывали… Это все знаете чем, по совокупности, пахнет, милая барышня?.. Каторгой-с.

Ирина не ответила. Очевидно, надо собирать вещи. Спросить, что разрешается брать с собой в тюрьму? Белье, книги?.. Книги, наверное, нет.

Ротмистр сел за стол, вынул из портфеля лист белой бумаги.

«Протокол. Прошино. № 47.

Я, отдельного корпуса жандармов ротмистр…»

Он посмотрел на Ирину: высокая красивая девушка, волосы в две косы, веселая. Положил перо.

— Как же вы так, барышня?.. Такая молодая… И матушка у вас такая симпатичная…

Да. Мать. Почему ее в комнате нет? Не пустили? Тоже арестована?.. Или-сама не пошла?..

Ротмистр опять взял перо. Он писал убористым, мелким почерком протокол-что, где и как именно найдено. Охранники стояли молча у стенки. Михальчука не было: сделал свое дело, предал, спрятался. Все-таки он стыдится. Ремесла своего или только ее? В прошлом году он попросил у нее денег: сестра у него была больна. Так искренне просил, даже плакал. Очень было трудно — ведь и у самой заработка не хватает на двоих. Все-таки дала. А он…

Ротмистр приостановил писание, вытащил из кармана бумажник, из бумажника фотографическую карточку.

— «Искру» вы от этого… Соловья-разбойника изволили получить?

Грач. С чемоданами, в мягкой шляпе, улыбающийся, стройный. Моментальная карточка. До чего удачно снят!

Чуть не улыбнулась этой мысли. Но ротмистр слишком пристально и зорко смотрел: ни губы, ни глаза не дрогнули.

— Не знаю, кто это.

Ротмистр не спускал по-прежнему глаз:

— Вы не запирайтесь; он арестован нами здесь же, в поселке. Не может быть, чтобы вы не были в контакте… Я ведь не зря спрашиваю, а для вашей пользы. Такой закоренелый преступник, как этот господин, легко мог запутать вас, неопытную, юную… сбить… Мы же это всё принимаем во внимание… Откровенное признание способно облегчить — и даже в огромной мере и степени облегчить! вашу участь.

— Заботьтесь о своей участи, а не о моей, — резко бросила через плечо, отворачиваясь от жандарма, Ирина. — Ведь плохо придется в конечном счете вам, а не мне… Собирать вещи?

Она подошла к зеркалу, взяла с подзеркальника шапочку. За стеной — прямо перед ней, словно стояла тут же, за зеркалом — тихо и надрывно заплакала мать. Ирина болезненно сжалась, брови сдвинулись, задрожали губы. Она стукнула в стену: