Лев Портной - Хроники похождений Страница 14

— Да ладно, приедем, вот тогда-то он как миленький запоет, — послышался еще чей-то голос.

Голову мою потревожили. Сапог, на котором я щекой лежал, вверх пополз. И черт меня дернул вслед за ним повернуться?! В следующее мгновение я получил удар каблуком в переносицу, в голове взорвалось пушечное ядро, я взревел от боли, и привиделся мне… граф Безбородко.

Я стою навытяжку перед вице-канцлером. Он то и дело наклоняется, чтобы подтянуть чулки, и от каждого наклона багровеет и задыхается. Мы находимся в его доме. Граф принимает меня в кабинете, при этом он подвел меня к окну и во время разговора с опаской оглядывается на массивный стол, стоящий в центре, словно подозревает, что стол этот давно завербован злейшими врагами.

— Ну что, сударь, — говорит он, брызгая слюной, — так и будем по девкам ходить, груди их на упругость проверять или важными делами займемся наконец?

— Я готов исполнить любое поручение, ваше сиятельство, — отвечаю я.

Граф вновь подтягивает чулки, задыхается, хрипит и кашляет. Если когда-нибудь ему придется самому надевать сапоги, видит бог, он помрет, обутый на одну ногу.

— Задание, значит, я тебе дам. Тайное. Чтоб ни одна — ни одна! — собака, кроме нас с тобой, кобелей блудливых, об этом не знала.

Я склоняю голову в знак согласия.

— Это… эй, там! — кричит граф и трясет золотым колокольчиком.

Открывается дверь, входит секретарь с золотым подносом, на котором лежит конверт, перевязанный черной лентой, с надписью: «Открыть после моей смерти в Совете».

— Что?! Что ты?! — машет руками Александр Андреевич. — Что ты принес?! Водки принеси!

Секретарь разворачивается, но граф останавливает его.

— Это… дай сюда, что принес. И еще один, большой конверт принеси!

Безбородко забирает бумаги с подноса. Секретарь уходит. Граф показывает мне запечатанное и перевязанное черной лентой письмо.

— Вот это будущее наше, — сообщает он. — Понимаешь, вот где ключик-то. Отвезешь эти документы князю Афанасию Федоровичу Дурову.

Я морщусь. Этот Афанасий Федорович скотина изрядная. Безбородко отвлекается на чулки и не замечает моей реакции. Входит секретарь, на подносе две золотые рюмки с водкой и конверт.

— А, вот так-то, — одобряет Безбородко явление своего помощника.

Граф берет конверт и вкладывает письмо, перевязанное черной лентой, внутрь.

— Это копия, — говорит он. — Написана собственноручно ее величеством. Первый экземпляр в канцелярии останется. А этот спрячем понадежнее. Мало ли чего тут, — вице-канцлер наклоняется ко мне и шепчет в самое ухо, так, чтобы его секретарь не слышал. — А у Афанасия Федоровича не найдут.

Он шлепает на конверт сургуч, ставит печать и вручает документы мне.

— У князя искать никто не будет, — уверяет граф.

— А как насчет третьей собаки, которая слышит то, о чем полагается знать двум блудливым кобелям? — я одними глазами указываю на секретаря.

Безбородко по-своему трактует мой взгляд.

— Ага, брат, это ты правильно мыслишь! — восклицает он и снимает с подноса рюмки с водкой.

Одну граф передает мне.

— Ну, сударь, за успех! — провозглашает граф и залпом осушает рюмку.

Выпив, он дышит так, словно чулки пять раз подряд до пупа дотягивал.

— Значит, так, — продолжает граф. — Денег тебе дам изрядно, чтоб ни в чем там себе не отказывал. Чтоб на широкую ногу! Чтоб знали сволочи, что русский человек приехал, понимаешь, а не голландец какой худосочный! Понял?! В общем, на девок хватит…

Видение прошло. Я очнулся на дне экипажа, дрожащий от холода, с мешком на голове. Попытался припомнить, что было дальше, после того как я получил от вице-канцлера таинственный конверт, но не смог. Воспоминания ускользали, словно утренний сон.

От полученного удара в переносицу болела голова. Какая-то липкая жидкость — кровь конечно же — залила лицо. Я испугался за глаза. Оба ли на месте, не выбиты ли? Но в темноте не смог разобраться. Даже движение бровями причиняло острую боль. Если и дальше восстанавливать память таким образом, я не доживу до окончания воспоминаний.

Интересно, что это было за письмо, которое вице-канцлер поручил тайно передать князю Афанасию Федоровичу Дурову? Похоже, что вся катавасия вокруг этих бумаг и крутится, догадался я. И Аннет каким-то образом оказалась замешана в эту историю. И я ни за что не допущу, чтобы эти господа добрались до нее! Да, но как быть с теми, кто похитил ее? Кто они все такие? Что им нужно — Аннет или письмо, написанное ее величеством?

Ее величеством?! Ну конечно же вице-канцлер же говорил: «Написан собственноручно ее величеством». И эта надпись: «Открыть после моей смерти в совете». Может быть, это завещание по поводу престолонаследия? Может, это письмо и есть ключик к интриге между Павлом и его собственным сыном Александром, любимым внуком Императрицы Екатерины? И кто из них завладеет этим письмом, тот и будет у нас эмменталемъ!

Я почувствовал, что лежу не на дне экипажа, избитый и замерзший, а где-то между жерновами истории, которые только-только начали вращение. Место крайне неуютное, практически несовместимое с жизнью. Захотелось куда-нибудь на обочину.

А еще мне стало по-настоящему страшно. Понятно, что меня похитили не для прогулки с мешком на голове. Они, скорее всего, будут меня пытать. А их жестокость наводила на мысль, что меня не собираются оставлять в живых. Нужно было срочно что-то предпринимать для того, чтобы освободиться. Я пошевелил руками, но они были надежно связаны. Эти господа хорошо знали свое дело. С ужасом я подумал о том, что когда мы доберемся до места назначения, шансов вырваться не останется вовсе. Слезы против воли хлынули из моих глаз. Я прикусил губу, чтобы сдержать рыдания. Не хватало еще, чтоб мои палачи увидели, что я плачу!

А потом свое дело сделал мороз. Я замерз так, что забыл обо всем на свете и мечтал об одном — чтобы это путешествие закончилось. Неважно чем: пытками или казнью; если казнью, то лучше сожжением на костре.

Глава 11

Когда наше путешествие окончилось, я окоченел так, что не мог передвигаться самостоятельно. Меня схватили под руки, вытащили из саней и поволокли куда-то вниз по ступенькам. Больше всего на свете мне хотелось согреться, меня уже не интересовали ни Аннет, ни проблема отца и сына в царской семье, ничего. Лишь мысль о том, что вот-вот меня дотащат куда-то, где будет теплее, заставляла сердце еще хоть как-то биться.

Меня бросили, и я ударился о каменный пол. Чьи-то руки стянули мешок с головы, и я зажмурился от яркого света. Слава богу, глаза, значит, целы.

— Че ощерился? — раздался чей-то рык.

Я находился в большом каменном помещении, освещенном факелами и огнем в очаге. За грубо сколоченным столом сидел седой господин, еще двое сидели по обе стороны от него на стульях. У одного из них лицо распухло так, словно ему приходится отдуваться за семерых беспробудных пьяниц. А надо мною склонилась гора мускулов. Это был велетень.[29] Он смотрел на меня с деловым равнодушием, словно я был пнем, который нужно выкорчевать, порубить на щепки и сжечь. Велетень сидел на маленькой табуретке, закрывая от моего взора половину камеры. Он был голым по пояс, подпоясан черным кожаным фартуком, на ногах синие панталоны и громадные ботфорты, прошитые мельчайшей строчкой и украшенные серебряными пряжками на ремнях и серебряными шпорами. Присутствие этого чудовища наводило на меня беспросветную тоску. И особенно портил настроение кожаный фартук. Когда велетень двигался, казалось, что не мускулы, а булыжники перекатываются под его смуглой кожей. Он схватил меня за плечи и поставил на ноги. За его спиной я увидел бочку с водой, таз с кувшином и сток, проделанный в полу. А еще там стоял деревянный конь, отшлифованный до блеска телесами несчастных, которых на нем пороли, и еще один стол, старинной работы, сделанный искусным мастером, весь в изысканных завитушках. Наверняка этот стол появился здесь благодаря стараниям велетеня. Эти твари сами уродливы, но любят изящные вещи. Я физически ощутил то эстетическое наслаждение, с которым велетень раскладывал на этом столе инструменты для пыток. Мои ноги подкосились, и я упал в обморок.

Очнулся я от боли. Чудовище трепало меня по лицу.

— Экий ты слабонервный, граф, — произнес седой господин. — И куда ты полез с такими нервишками? Тебе бы в деревне на печи лежать, в мамкину юбку сморкаться.

— Что вам угодно, господа? — вымолвил я.

— Нам угодно знать про твою миссию за границей. Куда ездил? К кому? И самое главное, кому передал бумаги? Те, что получил от графа Безбородко.

Я с трудом сглотнул, почувствовав некоторое облегчение от того, что их не интересовала Аннет. Слава богу, им нужны были сведения, которые я вспомнил по дороге сюда. Я расскажу им все, что знаю, потому что плевать мне на все государственные тайны вместе взятые. Как говорил покойный папенька: «Храни тебя Господь ради тех, кого ты любишь». Ради тех, кого люблю, а не ради того, кому срать на царском стульчаке!