Год 1914-й. Время прозрения - Михайловский Александр Борисович Страница 14

- А почему переполох? - спросила Татьяна. - Ведь мы совсем ничего не сделали, только кое с кем познакомились и немножечко поговорили.

- Ничего себе «немножечко поговорили», - хмыкнула Кобра, - когда твоя сестра и товарищ Коба пожали друг ДРУГУ Руки, то громыхнуло так, что проснулись даже на Небесах. Теперь, стоит Ольге сказать «Да» - и на ее стороне выступит вся королевская рать. Кобе понравилось, что ты, боясь нас, большевиков, все же, преодолевая этот страх, пришла, чтобы договориться: в первую очередь - ради своей страны, во вторую - ради родных, и только в третью - ради себя самой.

- Передайте Иосифу, - сказала Ольга, - что я больше не боюсь его ни как человека, ни как революционера. Я и сама готова стать революционеркой - ровно в той мере, которая поможет укрепить, а не разрушить вверенную мне страну. А сейчас извините, Кобра, нам надо собираться, чтобы к тому моменту, как нас позовут, мы были бы уже готовы.

- Желаю успеха, девушки! Пока, до личной встречи! - произнесла Кобра и отключилась.

- Ну, вот и все, - вздохнула Ольга, когда изображение Кобры на «портрете» застыло неподвижно. - Теперь либо грудь в крестах, либо голова в кустах. И не Папа и Мама нам следует бояться, а преогромного количества «образованной публики», которая со страниц солидных газет и бульварных листков будет изо всех сил оплевывать нас ядом, а также наших «верных» слуг, готовых воткнуть нож в спину.

- Врагов у нас теперь будет больше, чем друзей, - подтвердила Татьяна, - да только нашими друзьями будут Артанский князь, боевые офицеры в действующей армии, Кобра, Лилия, Иосиф и ему подобные люди, а врагами станет та мелкая и омерзительная шушера, в другом мире учинившая Февральскую революцию. Тут надо сказать огромное «спасибо» Папа - за то, что за двадцать лет своего правления заполонил Россию полчищами двуногих тараканов и мокриц, с которыми теперь надобно что-то делать, ибо так жить нельзя!

- Сделаем, обязательно сделаем, - улыбнулась Ольга, - дайте только срок.

20 (7) августа 1914 года, за час до полудня. Российская империя, Царское село, Александровский дворец, парадный кабинет царя Николая Второго.

Утром, зайдя в свой кабинет, император обнаружил там лист высококачественной писчей бумаги, на котором четким почерком большими буквами было написано: «Сегодня, здесь, в 11:00», и стояла подпись Артанского князя. Ну а кто еще мог прийти ниоткуда, чтобы оставить сию эпистолу и бесследно исчезнуть?

И тут все забегали. В первую очередь потому, что от такого известия у императрицы Александры Федоровны разом отнялись ноги. Такое с ней было уже не первый раз, и сам по себе этот факт означал, что она любой ценой желает отменить предстоящее событие. Но отменить визит Бича Божьего не представлялось возможным, а посему для императрицы достали имеющуюся в запасе кресло-каталку, возить которую вызвался сам император, ибо допускать на первую встречу с Артанским князем даже самых преданных слуг он считал невероятной глупостью. Помимо царя и царицы, на этой встрече должна была присутствовать мать императора, и более никого. Никаких министров, генералов, и уж тем более ближней и дальней родни, в эти роковые минуты Николай иметь рядом не желал. Двум самым дорогим женщинам в своей жизни - матери и жене - он верил, несмотря на то, что они сами друг друга терпеть не могли, а все остальные, за исключением детей, были ему чужими.

Готовясь к визиту, император долго думал над исходной мизансценой. Если занять место за рабочим столом (в парадном кабинете) под портретом императора Александра Третьего, то возникает какое-то неприятное ощущение загнанности в угол, и к тому же там есть место только для одного человека, а потому жена и мать оказываются вытолкнутыми на обочину будущего действа. Тогда Николай решил сесть за круглый стол в середине парадного кабинета, за которым проводились совещания с небольшим количеством участников. Сам император сел в центре, лицом к входной двери, по правую руку от него на кресле-каталке расположилась нынешняя императрица Александра Федоровна (она же Алики), по левую руку - вдовствующая императрица Мария Федоровна, бывшая датская принцесса Дагмара. Взгляды царствующих особ буквально гипнотизировали стрелки часов, стоявших на книжном шкапу рядом с входом. Однако Артанский князь хоть и появился буквально секунда в секунду, но совсем не с той стороны, откуда его ожидали. Переходной портал открылся между камином и дверью в камердинерскую, так что первой увидела гостей Александра Федоровна.

- Ники! - предупреждающе воскликнула она.

Император резко повернулся влево, и первым делом увидел... себя. Еще один Николай Александрович Романов стоял по правую руку от мужчины в военной форме (который только и мог быть Артанским князем), сияя при этом той особой свежестью, которую дает избавляющий от всех телесных болячек хороший длительный отдых, без бытовых забот и нервных стрессов. Его держала за руку супруга - такая же стройная, розовая, свежая и хрустящая, как будто и не было пяти родов, Алиса Гессенская. Демоны оставили ее душу, и теперь там поселились покой и любовь к супругу. Правда, детей у Анны Сергеевны экс-императрица забирать тоже не торопится: сейчас у нее с мужем в самом разгаре конфетно-букетный период, и дочери, рожденные в прошлой жизни, ее немного тяготят.

Дополняла этот рекламный плакат почти полностью прошедшая курс омоложения, а потому выглядящая лет на тридцать (по меркам двадцать первого века) Мария Федоровна из тысяча девятьсот пятого года. Такой свою мать Николай запомнил в раннем детстве. Узнала себя и резко развернувшаяся на стуле здешняя государыня Мария Федоровна, которой через три месяца аккурат должно было исполниться шестьдесят семь (соответственно, десять лет назад ей было пятьдесят семь). Но эта, такая вызывающая молодость ее альтер-эго, действовала на мать императора как удар под дых. И на Николая тоже. Император понял, что, не сказав и полслова, Артанский князь до предела конкретно обозначил свои позиции: «ведите себя прилично, и будет вам то, чего не купить ни за какие деньги - вторая молодость и идеальное здоровье».

А вот и сам Артанский князь Серегин, и на его гладковыбритом лице застыла жесткая усмешка человека, привыкшего самому водить в битву полки кованой рати. Дополняют образ прямой меч в потертых ножнах и чуть притушенное архангельское сияние над головой. Николай не знает, что это приглушенное свечение означает, что в настоящий момент Серегин сдерживает себя усилием воли, а иначе летали бы тут уже клочки по закоулочкам за многие грехи правящей фамилии. Но воля у Серегина сильная, а потому царская семья в безопасности.

Рядом с Серегиным - полусвященник-полувоенный, отличающийся от Артанского князя отсутствием оружия, коротко остриженной бородой с проседью и массивным наперсным крестом из чистого серебра. Из рассказов принцесс-черногорок императорская чета знает, что это отец Александр, доверенный священник при Артанском князе, а также глаза, уши и голос Господа в этом грешном мире. В глазах у священника плещется беспощадная синь заоблачных небес, а над головой теплится такое же жемчужное сияние, как и у Артанского князя, что означает, что Всемогущий Творец смотрит сейчас на всероссийского императора глазами своего аватара. Правда, ничего особо ужасного Николаю Александровичу этот взгляд не сулит, ведь своего самого страшного греха правящий император пока не совершил.

По левую руку от священника стоит женщина-брюнетка в полной военной форме - молодая, рослая, полногрудая, чем-то напомнившая Николаю давней памяти Матильду Кшесинскую. Но только если Малечка была фарфоровой куклой, то это - пантера со стальными мускулами и взрывным огненным характером, которому под стать висящий на бедре в ножнах ятаган-махайра. Над головой дамы-воительницы тоже теплится сияние, но не жемчужно-белое, а багрово-алое. В этой особе Николай сразу узнал госпожу Кобру, чья сущность полностью противоположна Артанскому князю, и в то же время составляет с ним единое целое, как Инь и Янь. Император Николай пока не знает, что если эти двое одновременно обнажат свои мечи, на свободу вырвется такая мощь, которая с легкостью уничтожит и дворец, и окрестности вместе со всеми людьми. Но, к его счастью, настолько он еще не нагрешил.