Князь Никто - Саша Фишер Страница 15

Оставалась одна проблема — лицо. Вряд ли чиновник, который принимает тела в котельной, не удивится, увидев одним из своих клиентов того самого мужика, который обычно эти самые тела привозит. Да еще и с пробитой головой. Можно было взять нож и изуродовать его до неузнаваемости, но почему–то не хотелось. Как–то склочному, но принципиальному Пугалу удалось завоевать мое уважение, хоть и после смерти. Значит настало время проверить, могу ли я творить что–то кроме примитивной магии.

Сам по себе «Резец Пигмалиона» не особенно сложен, можно даже к себе применять, если перед зеркалом встать. Другое дело, что результат напрямую зависит от скульпторских навыков. А то очень легко можно сотворить вместо нормального лица козью задницу. Думаешь, что всего–то нос хотел укоротить и подбородок сделать помужественнее, а на выходе получаешь приплюснутую пипку и утиный клюв. Держится эффект, конечно, всего–то двенадцать часов, но отменить изменения нельзя. Придется половину суток ходить с тем, что налепил.

Интересно, сработает ли заклинание на трупе?

Я вызвал знак «Зело». Он замерцал едва заметно, как и в прошлый раз. Эх, много же усилий мне потребуется, чтобы вернуть свое прежнее могущество! Ну ладно, может и этой струйки магии будет достаточно. Мне и надо–то всего лишь минутку…

Я склонился над лицом Пугала и прошептал формулу «резца». Кончики пальцев заискрились. Ага! Все–таки работает! Как–то, но работает!

Усталость навалилась сразу же. Каждый миллиметр движения пальца отнимал столько сил, как будто я пытаюсь продавить гранит.

К середине задуманных манипуляций я был насквозь промокшим от пота и дышал, как загнанная лошадь. Я вытер лоб рукавом, чтобы глаза не заливало, но продолжил.

Теперь на лице Пугала не было дырки от пули, брыли не висели по бокам лица, как уши у спаниеля, а превратились в жизнерадостные круглые щеки. Я немного повозился с глазами, но ровно не получилось, в результате один глаз остался полуоткрытым, как будто мертвец за мной подглядывает. На последнем издыхании я выдавил ямочку на подбородке и рухнул на пол.

Искры и сияние погасли. А я упирался кулаками в пол и пытался унять взбудораженный желудок. Если бы мне было чем блевать, то я бы уже залил тут этим весь пол.

Сухие спазмы сотрясали мое тело, комната кружилась, как бешеная карусель, в глазах темнело. Хорошо, что хоть сознание не потерял…

Когда вся эта круговерть меня отпустила, и я снова смог подняться на ноги. Не очень твердо, держась за нары, я подумал, что это никуда не годится, конечно. Примитивная магия фактически может оперировать только иллюзиями, разрушить ей можно разве что лист бумаги или, скажем, носовой платок. Глаголица, основа основ магической науки, при грамотном применении способна на очень многое, вплоть до боевого применения при должной фантазии. Но вот доступна она становится только в более зрелом возрасте. В университете на первом курсе мы не практиковали, а только учили знаки и жесты. Практические занятия начались на третьем. И я не припомню, чтобы они настолько выматывали… Впрочем, третий курс — это двадцать один год. А мне сейчас шестнадцать. Ну, то есть пятнадцать, если верить паспортной книжке. А то и еще меньше, возраст могли завысить, когда продавали. А на вид я подросток подростком. Угроватый, руки и ноги длинные, ладони кажутся слишком большими из–за худобы запястий… Это все можно поправить нормальным питанием и физическими упражнениями. Но возраст подправить нельзя. Магия — это тебе не близорукий бюрократ, которого можно обмануть парочкой умело нарисованных закорючек. Она же не глазами смотрит. И не в паспорт вовсе…

Я наконец решился отцепиться от нар и проверить, могу ли я стоять без поддержки. Голова еще слегка кружилась, но я мог! Все–таки, молодость — это удивительная вещь! Как мало мы ее ценим, пока юные. И совершенно не задумываемся, как бысто все заживает, как легко восстанавливаются силы, и как жадно мы впитываем знания и умения.

Я посмотрел на результат своих стараний. Красавца из Пугала, конечно, не вышло, но я и не пытался. Но опознать в трупе бывшего труповоза было уже нереально. И вместо дырки на лбу было корявое родимое пятно. Полностью стереть ее мне все–таки не удалось. Я сунул руку в карман, и пальцы мои снова наткнулись на теплую поверхность подарка Соньки–Арфистки. Почти забыл про него. А с ним ведь тоже предстоит еще разобраться…

Сонька–Арфистка! Идея вспыхнула в голове, как фейерверк на Стрелке Васильевского острова в День военного флота. Если я не ошибся, и она действительно мамячка, как называли всех служительниц Черной Троицы, значит в ее силах должно быть помочь мне стать старше. Баба Скворча может принять в жертву несколько лет, а Баба Мороча — состарить. Во всяком случае, считается, что они могут. Правда, как и у всякой грозной магии, у прямого вмешательство в судьбу и нити жизни, тоже есть цена…

Я дал себе мысленный подзатыльник. Отдохнул? Вот и займись делом. Надо четыре тела погрузить на повозку и довезти их до котельной. А про планы свои я подумаю на обратной дороге. Как и с когтем этим разберусь…

В дверь постучали, когда я перетаскивал третье по счету тело — благоухающего сивухой бродягу. Теперь уже нечего было волноваться, что Пугало кто–то узнает, так что я смело распахнул дверь, даже не глядя, кто там.

Худую женщину, с замотанной в платок головой и увешанной многочисленными бусами, я узнал сразу же. Сердце от радости даже подпрыгнуло — вот же она, судьба! Сама пришла, значит идея была верной!

— Алоизия Макаровича нет дома, — с тупеньким видом сказал я.

— Я не к нему, — сухо произнесла женщина, сверля меня своим жутковатым темным взглядом. — Я к тебе.

— Вообще–то мне надо еще в котельную тела отвезти… — задумчиво проговорил я. Тут женщина неуловимым движением приблизилась вплотную и схватила меня за запястье.

— Кто ты такой? — спросила она, пристально глядя мне в глаза.

Глава 6. Кое–что о личных тайнах и второй жизни

Пауза затянулась. Мрачные глаза Соньки–Арфистки сверлили мое лицо, словно стремясь прожечь насквозь, проникнуть в самое нутро и достать из моей головы то, что как ей кажется, я скрываю. Я, не мигая, смотрел на нее, почти физически ощущая, как прогибается панцирь моей защиты. Кровь аристократического рода надежно хранила меня от подобных бесцеремонных вторжений, но сопротивляться было, прямо скажем, нелегко. Если бы в свое время я поддался на убеждения Белосельского–Белозерского и отказался от Щура–хранителя в пользу Всеблагого Отца, то сейчас стены чертогов моего разума