Колдун 2 (СИ) - Кай Вэрди Страница 15

Отогреваясь душой в доме Егорова, зная, что его там ждут и любят, Мишка каждое воскресенье мчался к названным родителям. Там он мог поделиться тем, что накипело на душе за неделю, поговорить, посоветоваться и получить понимание, помощь и поддержку.

В школе дела у него тоже налаживались. При помощи Нины Петровны математика вскоре стала ему даваться, а следом подтянулась и физика. Получив больше времени, Мишка смог заняться историей и русским языком — они были необходимы для поступления в выбранный им институт. Да и голова, отвыкшая от учебы, теперь стала работать на порядок лучше — он заметил, что стал внимательнее и научился лучше запоминать поступавшую информацию.

В начале февраля, возвращаясь после школы, Мишка еще с улицы услышал шум, крики, плач, несущиеся от общежития. Не то, чтобы там всегда было тихо — всякое случалось, но к ночи общага обычно затихала, и хотя тихо в этом человеческом муравейнике не было никогда, но и такого он еще не видел. Войдя в подъезд, он понял, что крики несутся со второго этажа, и, кажется, с его секции.

Взлетев по лестнице, Мишка еще на вечно темной площадке ткнулся в спины стянувшихся к месту события зевак.

— Что там случилось? — дернув ближайшую тетку за плечо, спросил парень.

— Да у Зинки вон че-то случилось, кажись… Аль убили кого? А мож, и она кого прибила? Понять толком не могу, она уж, поди, полчаса воем воет, голосит вон, как прирезанная. А чего голосит, понять невозможно, — торопливо протараторила тетка, даже не подумав обернуться. — Ванька безрукий че-то за милицией побежал, — и тетка, не обращая на Мишку ни малейшего внимания, вновь привстала на цыпочки, пытаясь из-за спин собравшихся рассмотреть хоть что-нибудь.

— Дура ты, Нинка! — отозвалась на теткину тираду стоявшая перед ней моложавая женщина в накинутой на халат телогрейке и с бумажками в волосах. — Кого Зинка прибить-то может? Она ж мухи не обидит! И чего зазря языком-то молотишь? Случилось у ей чтой-то… Вона как голосит, убивается. Иль с детями чего? Ладно еще, ежели с сиротами пригретыми, а ежели с ейными? — с тревогой в голосе рассуждала она.

— А ну цыть, бабы! — цыкнул на закудахтавших женщин стоявший чуть впереди мужчина. — Развели тут: ейные, не ейные… Пригрела баба сирот — молодец, дай ей Господи. Вы-то небось никого себе не взяли? И какая разница — сирота аль ейное дитя — все четверо они таперя ейные, и всякого жаль, ежели чего случится, — договорить мужчина не успел — толпа зашевелилась, зароптала, подалась вперед, доносившиеся вой и причитания сменили тональность, стали тише, заглушаясь гулом, исходившим от собравшихся.

Поняв, что так он ничего не узнает, Мишка ужом ввинтился в толпу. Единственное, что он смог понять — вопила Зинаида, женщина, жившая с ним по соседству и работавшая на заводе штамповщицей. Зина приехала сюда после освобождения из оккупации. Дом ее немцы сожгли, и до прихода советских войск она с двумя малыми детьми ютилась в наспех вырытой землянке на краю леса, в овраге, потому и уцелела. Когда фрицы, уходя, согнали всех жителей в сарай и методично принялись расстреливать, а кого-то запихивать по машинам и увозить, про нее в спешке попросту позабыли. Зинаида, не будь дурой, затаилась в землянке, зажала детям рты, чтобы не дай Бог не пискнули, и так и просидела, боясь высунуть из неприметного жилища даже носа. И лишь спустя два дня, когда затихла близкая канонада, она рискнула выбраться. Строго-настрого приказав испуганным детям сидеть тихо и ждать ее, Зина скрытно, задами пробралась к своей деревне. Там ее и схватил патруль.

Доставив рыдавшую от счастья и то и дело лезшую к ним обниматься женщину к командиру, тот же самый патруль вскоре отправился разыскивать землянку. Землянку нашли, двоих мальчишек двух и четырех лет также доставили к командиру, а утром женщину с детьми отправили в тыл. Разговорившись по дороге с шофером, она узнала, что выжили еще два ребенка — мальчик и девочка, пяти и шести лет, и он должен сдать сирот в приют. Пожалев ребят, Зина упросила шофера оставить детей с ней. По прибытию в госпиталь она записала сирот как своих.

После госпиталя Зинаиде немало пришлось помотаться с детьми по углам, покуда не удалось устроиться на завод штамповщицей. Работа была тяжелейшая, посменная, зато ей дали довольно большую комнату в заводском общежитии. Приемные дети, будучи постарше, как могли, помогали женщине — отоваривали карточки, прибирались, смотрели за младшими, девочка готовила ужин и кормила младших, обязательно оставляя лучшие куски для матери. Сама Зинаида никогда не делила детей на своих и приемных, напротив, вытирая слезы, всегда отзывалась о старшеньких как о помощниках, опоре и надежде, не то, что младшие, шалопаи бестолковые. О том, что старшенькие приемные, соседи узнали от самих детей. Те не скрывали этого, даже в таком возрасте понимая, что, как бы тяжело ни было, но в детском доме им было бы гораздо хуже.

Распихивая локтями собравшихся зевак, Мишка пробирался к источнику воплей, не обращая внимания на возмущенные высказывания в свой адрес. Толпа гудела. Парень из общего гула выхватывал обрывки фраз: «да когда ж это закончится то?», «воруют и воруют, управы на них нет», «ничё оставить нельзя — всё утащут», «с голоду ведь помрут», «вовсе уж жизни никакой нету», «найти этого вора и по законам военного времени… без суда и следствия»… Картина потихоньку прояснялась.

— Да поймать этого гада, и к стенке! — пронесся над толпой густой бас. — Сколько ж мы еще терпеть будем? Не на милицию же надеяться! — гудел голос одного из соседей. Мишка не любил этого мужика, презирая его всеми фибрами души — не однажды он видел, как тот поколачивал жену и ее сынишку лет шести. Видел, но не лез, чтоб виноватым не оказаться — после войны мужиков куда как мало осталось, и бабы буквально зубами вцеплялись в любого, лишь бы мужик в доме был. И он, слыша, как этот здоровый, под два метра ростом откормленный амбал лупит и мальчонку, и его мать, едва сдерживался, скрипя зубами от ярости, но вмешиваться не смел — все-таки это дело женщины, с кем жить. А вот пацана было жаль… Но Мишка рассудил так: хотела бы — или выгнала уже давно, или ушла