по прозвищу Кобра III. Москва 1980 - Михаил Востриков Страница 16

В итоге, заботливый доктор Федотов делает ему укол… снотворного… мол, успокойся! Проходит час, два… Хозяин всё мается… снотворное на фоне героина и алкоголя не действует. А друзья… кроме Федотова и Оксаны… разъезжаются. Ночь же на дворе, а у них семьи, дети…

И вдруг…

И вдруг, хозяин затихает и, мгновенно, засыпает на маленькой тахте, которая стоит в большой комнате квартиры. Снотворное подействовало! Доктор Федотов приматывает его к тахте бинтами, чтобы тот не упал во сне, и в одиночку (!) переносит тахту вместе с хозяином на лоджию, к воздуху. Доктор Федотов хорош, конечно… С суточной смены в больнице — уставший, измотанный, пьяный, но… справляется. Потом, Федотов сразу падает на диван в большой комнате и, просто, отрубается от усталости, засыпает. Время на часах, наверное, уже, три ночи…

Просыпается доктор Федотов как очнувшись… от какой-то зловещей тишины, но… и как будто его кто-то дергает за штанину. И он сразу же бежит на лоджию! Хозяин не двигается. Спит? Федотов приподнимает ему веко и видит, что зрачок расширен, а реакции на свет нет…

А-а-а-а-у-у-у! Поздно⁈ Прозевал⁈ Нет! Нет! Не верю! Дышать! Дышать! «Рот в рот»! Ещё! Ещё! Не останавливаться! Неужели, всё… и это смерть⁈

И вдруг…

И вдруг, доктор Федотов отчётливо слышит рядом с собою какой-то чавкающий хруст и чувствует разлившийся по лоджии мерзкий запах. Что это⁈ Как будто здесь раздавили клопа. Очень большого и вонючего клопа-кровососа! И, при этом, губы хозяина… слегка теплеют…

А хмельная Оксана так и спит на чужом супружеском ложе в спальне хозяина… Молодая ещё, сон хороший. Время на часах 04–30 утра.

— О, здорово, Толян! Я что, опять плохо себя вел? — спокойно спрашивает доктора Федотова помятый, но абсолютно трезвый хозяин, разматывая бинты и легко соскакивая с кушетки, — Это ты меня сюда вчера приволок? Отхуюченного и бинтами прикрученного… хорошая рифма получилась, а-ха-ха! Вот, наверное, картина была, смех…

Растерянный доктор Федотов смотрит на хозяина выпученными глазами и молчит. Опытный врач, профессионально уверенный в себе, он не раз реанимировал умирающих людей самыми различными способами. И ровно год назад, в Бухаре, он уже возвращал хозяина к жизни прямым уколом кофеина в сердце. Но, в успехе, вот, конкретно, этой своей реанимации… он, сильно сомневался…

Он, советский врач… давал клятву Гиппократа… Но, почему же он среди этих? По звонку приезжает к хозяину-наркоману и его друзьям-алкашам домой, когда им плохо, а не лечит их, как положено, в клинике? И, даже, бывает, привозит им наркотики… Да, любит он их всех, вот, почему… Творцы же, великие люди… А уж хозяин…

На столе в большой комнате с вечера стоит початая бутылка водки. Федотов трясущимися руками наливает себе полстакана, выпивает водку… как воду, без закуски, и вопросительно смотрит на хозяина…

— Не-е, Толян… я не буду с утра… — хрипло говорит тот, — Попишу до обеда, накопилось… «Стих нашёл»! С раннего утра, знаешь, хорошо пишется…

И хозяин идёт в душ, потом, торопливо пьёт растворимый кофе с сигаретой на кухне и уходит в свой кабинет. Работать! А доктор Федотов падает на диван и засыпает… без всяких чувств и мыслей.

В десятом часу утра просыпается похмельная Оксана и сразу же начинает хозяйничать. Прибирает следы пьянки. Заносит в кабинет хозяина свежие бутерброды и горячий кофе, но там не задерживается. Знает, хозяина нельзя отвлекать, когда он пишет… Обзванивает вчерашних собутыльников — близких друзей хозяина — мол, всё в порядке, дома, пишет. Приезжают — Янклович, Вадим Туманов, Боровский, Коган… приходит сосед Нисанов, приносит хороший коньяк. И вчерашняя, было, совсем угасшая пьянка разгорается с новой силою. Ничего особенного… друзья, просто, сидят на кухне, выпивают, закусывают, разговаривают, рисуют в альбоме, читают стихи, смеются. Сигаретный дым стоит коромыслом…

Вот, только хозяина квартиры с ними нет. Через несколько часов он, задумчивый, выходит из своего кабинета, обнимается с друзьями, курит со всеми, пьёт кофе, и виновато улыбаясь, оправдывается:

— Вы уж сегодня без меня, ладно⁈ Вечером «Гамлет»… Любимов убьёт, если я опять приду не в форме…Вот, довёл до ума с утра одну вещицу… три года руки не доходили, «Райские яблоки» называется… послушаете?

Я когда-то умру — мы когда-то всегда умираем,-

Как бы так угадать, чтоб не сам — чтобы в спину ножом:

Убиенных щадят, отпевают и балуют раем,-

Не скажу про живых, а покойников мы бережем.

В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок,

И ударит душа на ворованных клячах в галоп.

В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок.

Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Прискакали — гляжу — пред очами не райское что-то:

Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.

И среди ничего возвышались литые ворота,

И огромный этап тысяч пять на коленях сидел.

Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом,

Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.

Седовласый старик что-то долго возился с засовом —

И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушел.

И огромный этап не издал ни единого стона,

Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.

Здесь малина, братва,- оглушило малиновым звоном!

Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.

И апостол-старик — он над стражей кричал-комиссарил —

Он позвал кой-кого, и затеяли вновь отворять…

Кто-то ржавым ключом, поднатужась, об рельсу ударил —

И как ринулись все в распрекрасную ту благодать!

Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:

Это Пётр-старик — он апостол, а я остолоп.

Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок…

Но сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ⁈

Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб,

Ну, а я уж для них наворую бессемечных яблок…

Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

В онемевших руках свечи плавились, как в канделябрах,

А тем временем я снова поднял лошадок в галоп.

Я набрал, я натряс этих самых бессемечных яблок —

И за это меня застрелили без промаха в лоб.

И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых,

Кони — головы вверх, но и я закусил удила.

Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок

Я