Юрий Нестеренко - Юбер аллес (бета-версия) Страница 161

На сей раз она смотрела на него в упор - именно на него, прямо сквозь человеческую толщу, как сквозь воду. Взгляд был пристальным и лишённым даже тени симпатии, хотя и не враждебным. Так смотрят на человека неприятного, но зачем-то нужного.

Убедившись, что взгляд пойман и понят, Фрау чуть повернула голову и скосила глаза в сторону одной из дверей. Власов понял и едва заметно кивнул.

- Вы слушаете? - невежливо спросил Михаил, шурша своими бумажками.

- Да, конечно, - автоматически ответил Власов и повторил хвост фразы - "не с недостатками, а с достоинствами..." Интересная мысль, - добавил он, - но, извините, мне, кажется, нужно... - все эти слова он произносил, уже вставая с места и запоздало понимая, что ему сейчас придётся выбирать, с кем разговаривать в первую очередь. С одной стороны, Фрау, которая, скорее всего, выйдет вслед за ним. С другой - Гельман, который бродит где-то рядом и вроде бы тоже чего-то от него хочет. Ещё этот Калиновский... от Фридриха не укрылось, что старикашка как-то подозрительно засуетился... Ещё этот Михаил, русский юноша. Который теперь будет цепляться, пока не прочтёт свой трактат до конца.

- Значит, не слушаете, - вздохнул Михаил. - Не буду вам мешать, вы тут на работе, - добавил он разочарованно.

- Меня заинтересовал ваш текст, - Фридриху стало слегка неловко, и он решил быть вежливым, - нет ли у вас нормального варианта? Я бы прочёл на досуге.

- Не могу, - смутился Михаил, - нормального на бумаге нет... Хотя погодите, у меня же эта штука с собой, - он засунул руку в карман брюк и принялся там копаться.

- Не надо, - начал было Власов, но настойчивый юноша уже достал из кармана вещицу и протянул собеседнику.

Это была шнелль-карта - новинка, недавно выпущенная в продажу "Сименсом". Фридрих с интересом повертел её в руках: штучка была новой и довольно дорогой.

- У меня там наговорено, в этом, как его, звуковом формате... - Михаил слегка смутился, явно стесняясь технического невежества. - Я сначала наговариваю текст, а потом уже записываю этим дурацким языком, чтобы для печати. Вы можете себе скачать куда-нибудь? У вас же есть, наверное, чего-то такое, - он не договорил, пошевелив пальцами в воздухе.

Фридрих вертел в руках карту - думать нужно было быстро. Скорее всего, подумал он, на шнелль-карте содержится, кроме звукового дата, рехнервирус или рехнермина. Шанс, что Власов наивно скачает себе опасный дат, невелик, но реален, почему бы не попробовать - вдруг можно будет получить доступ к его целленхёреру или рехнеру? Целленхёрер был бы для них даже интереснее. Кстати, для кого - для них? Если его предположения верны, Михаил работает либо на Фрау, либо на Гельмана, а может быть, и на ДГБ, или на всех сразу - впрочем, его могут использовать и втёмную. Хотя... а что, если это ниточка к тем, кто убил Вебера? Ничего нельзя исключать заранее. В таком случае не будем пренебрегать шансом. Они хотят, чтобы я скачал заражённый дат - что ж, я это сделаю. Запустить исполняемый код из памяти этого целленхёрера вряд ли возможно, зато сам факт наличия вредоносной программы объяснит многое... Рискнём.

Он улыбнулся и достал "Сименс". Универсальный разъём должен был подойти к любой технической новинке компании.

Целленхёрер опознал устройство и проверил ёмкость встроенной памяти. Находящийся на шнелль-карте дат был такого размера, что занимал почти всю свободную память телефона, зато формат опознавался легко: стандартный звуковой двойного сжатия. Встроенная проверка рехнервирусов не нашла - впрочем, Власов на сей счёт и не заблуждался. Если это те, о ком он думает, то они работают тонко.

На экранчике телефона появилась коротенькая полоска. Расти вдоль она не спешила: дат был великоват для устройства.

Михаил наблюдал за процессом с откровенной заинтересованностью.

За этими манипуляциями Фридрих и не заметил, как в зал вернулся Гельман. Через минуту тот уже нависал над Власовым. Выглядел он необычно - протрезвевшим, злым и сконфуженным.

- Фридрих Андреевич, - тихо сказал он, - у меня неожиданная проблема. Пожалуйста, не уходите, что бы ни случилось. Сейчас будет немножко неприятно, очень прошу, никуда не уходите...

- Я вроде бы и не собираюсь, - Власов чуть отодвинулся от всполошённого визави. - Насколько я понимаю, вы хотите поговорить...

- Да, да, очень важный разговор... Просто... Я тут запланировал нечто вроде представления... то есть выступления... Но позже, позде! Кто же знал, что он припрётся именно сейчас! Пожалуйста, ну представьте себе, - Гельман зачастил, засуетился, - представьте, что вы делаете важную работу, ну, какой-нибудь доклад пишете, не я не знаю, записку, и тут к вам вбегает мальчик с поломанной игрушкой, ревёт и требует, чтобы вы её починили...

- Я бы велел ему выйти вон, - пожал плечами Фридрих.

- Ну тут так не получится, я же его и приглашал... - Гельман в досаде шлёпнул ладонями по ляжкам, - не вовремя, не вовремя! Творческая личность, - лицо Гельмана перекосила гримаса бешенства, - они все такие, творческие личности... Как же я ненавижу всю эту шваль!

- Вы кого имеете в виду? - Власов посмотрел на суетящегося галерейщика почти с удовольствием.

- Очень, очень прошу, просто умоляю, - Гельман уже пятился обратно к выходу, - подождите, это недолго...

Власов бросил взгляд на целленхёрер. Полоска не доросла и до половины. Время шло медленно - и проходило, честно говоря, безо всякой пользы для дела. Хотя, подумал Фридрих, зверинец тут подобрался занятный. Пожалуй, даже занятнее, чем сборище на Власовском проспекте...

- Господа! - раздалось в зале. Голос принадлежал Гельману. - Солнце русской культуры! Приветствуем!

Галерейщик снова стоял у двери, дружеским жестом полуобнимая за талию персонажа настолько странного и нелепого, что рука невольно потянулась за "стечкиным".

Это был огромный, грузный, заросший седой щетиной человек с отвисшими щеками, которые чуть не лежали на воротнике рубахи. То была именно рубаха - кошмарное изделие из грубого серого полотна, навыпуск, изрисованное какими-то рисунками и надписями и заляпанное свежей грязью. Из расстёгнутого ворота торчали клоки сивых волос, ниже выкатывался горб пуза. Ниже можно было разглядеть ноги в чём-то вроде штанов (Власову вспомнилось слово "порты", встреченное в каком-то словаре), заправленных в армейские ботинки умопомрачительного размера.

В руке он держал бутылку - судя по всему, водочную. Та буквально тонула в широченной пясти, тоже грязной: Власову с его места была видна въевшаяся чернота под ногтями незнакомца.

Фридриха передёрнуло от омерзения.

- Прошу внимания! - Гельман забежал с другой стороны, снова приобнял вошедшего. - Лучший русский поэт современности! Валериан Рукосыло-Пермский! Сегодня специально... в честь нашего вечера... творческий блиц!

- Выпить есть? - густым насморочным басом прогудел его подопечный.

Никто ему не ответил.

Власов к тому моменту уже сидел. Странноватая фамилия поэта показалась ему смутно знакомой - вроде бы была какая-то история... Увы, хвостик воспоминания всё никак не ухватывался.

- Это ещё что такое? - тихо спросил Фридрих, нагибаясь к Михаилу.

- А, это... - юноша махнул рукой с видом крайней досады. - Я думал, это позже будет... Позорище. Гельман на вечера водит всяких уродов. Этого из Перми выез. Называет это "живой поэзией".

Тут все разговоры перекрыл густой голос новопришедшего:

- Ну так нальёт кто-нибудь русскому человеку?

Гельман по-обезьяньи ловко шмыгнул к минибару, схватил бутылку с вином и передал поэту. Тот смачно присосался, хлебнул.

- Кислятина, - пробурчал он и приложился ещё раз. Гельман дождался глотка, потом аккуратно вынул бутылку из пясти и поставил на стол.

Поэт и бровью не повёл. Видимо, опёку со стороны галерейщика он принимал как должное.

- Зажались чё? - обратился он к сидящим в зале. - Давно живого поэта не видели? Ну ща устроим тут веселуху. Лив-арт, всё горячее. Ым... - он икнул, - ымпровизация нах.

Рукосыло зевнул, и стало видно, что у него не хватает зубов в верхней челюсти.

Гельман улыбнулся, как бы приглашая всех оценить шутку.

- Ну чё? Из русского цикла почитаем что-нибудь. Про Россию и Революцию. Я за революцию духа и всего на свете. Потому что всё говно и нищета, если духа не видно...

Зал молчал, разговоры примолкли.

- Заскучали? Вот, значит, стихи. Не эти ваши дихтунги, а правда! О жизни нашей мудацкой!

Поэт встал в позу, отдалённо напоминающую позу молотобойца, и, помогая себе взмахами кулака, выкрикнул в зал:

- О Русь, я срусь,

А по звизде -

Я пьян, я ссан,

Болят муде,

Разврат - мне брат,

Мой Бог - мой скот,

Я в катыхах

Сижу, задрот...

Власов, ошеломлённый таким свинством, обвёл глазами зал. Никто не вставал с места, никто не возмущался. Прищурившись, он вгляделся в лицо Рифеншталь: на нём застыло выражение, которое, наверное, можно было бы поименовать удовлетворённой гадливостью. Ей было противно - но она была довольна этим обстоятельством.