Мэрион Брэдли - Туманы Авалона Страница 166

А зимой до нас дошла весть о том, что Мелеагрант объявил себя королем Летней страны. Но весной Артур уехал по делам на юг, а Ланселет отправился проверить, как обстоят дела в королевском замке в Каэрлеоне – вот тогда-то Мелеагрант и прислал посланца под белым флагом. Он просил, чтобы сестра его Гвенвифар приехала и обсудила с ним, что же делать со страной, на которую оба они имели право.

Глава 4

– Я чувствовал бы себя спокойнее, и думаю, что лорд мой король тоже предпочел бы, чтобы Ланселет был здесь и мог сопровождать тебя, – рассудительно произнес сэр Кэй. – На Пятидесятницу этот тип обнажил оружие в этом самом зале, в присутствии короля, и не пожелал дожидаться королевского правосудия. Брат он тебе или не брат, но мне не нравится, что ты собираешься взять с собой лишь одну из своих дам и дворецкого.

– Он мне не брат, – отозвалась Гвенвифар. – Его мать одно время была любовницей моего отца, но отец отослал ее прочь после того, как застал ее с другим мужчиной. Она заявляла, что отец ее ребенка – Леодегранс, и, возможно, сказала то же самое сыну. Но король никогда этого не признавал. Если бы Мелеагрант был человеком достойным, он, возможно, мог бы стать моим наместником – с таким же успехом, как любой другой рыцарь. Но я не позволю ему наживаться на подобной лжи.

– И ты решишься предать себя в его руки, Гвенвифар? – негромко поинтересовалась Моргейна.

Качнув головой, Гвенвифар посмотрела на Кэя и Моргейну. Почему Моргейна выглядит такой спокойной и бесстрашной? Неужели она никогда ничего не боится? Неужели за этим холодным, непроницаемым лицом не таится никаких чувств? Гвенвифар понимала, что Моргейна, как и все смертные, должна хотя бы иногда страдать от боли, страха, горя, гнева – но на самом деле она всего лишь дважды видела хоть какое-то проявление чувств со стороны Моргейны, и оба раза были уже давно. Один – это когда Моргейна впала в транс и ей привиделась кровь на каменных плитах, – тогда она кричала от страха; а второй – когда у нее на глазах убили Вивиану. Тогда Моргейна потеряла сознание.

– Я ни капли ему не доверяю, – сказала Гвенвифар, – и не доверяла бы, даже не будь он наглым самозванцем. Но подумай сама, Моргейна: все его притязания строятся на том, что он называет себя моим братом. А значит, если он хоть в чем-то оскорбит меня или не окажет мне того почета, какой надлежит оказывать сестре, всем станет ясно, что его притязания лживы. А значит, ему придется принять меня как почитаемую сестру и королеву. Понятно?

Моргейна пожала плечами.

– А я бы не стала рассчитывать даже на это.

– Ну конечно! Ты ведь, подобно Мерлину, можешь обратиться к колдовству и узнать, что произойдет, если я так поступлю.

– Мне не требуется колдовство, чтобы узнать в негодяе негодяя, – бесстрастно откликнулась Моргейна, – и я не нуждаюсь в сверхъестественной мудрости, чтоб держать свой кошелек подальше от мошенника.

Но Гвенвифар всегда испытывала искушение поступать вопреки советам Моргейны; ей вечно казалось, что Моргейна считает ее безмозглой дурочкой, не способной без чужой помощи даже зашнуровать башмаки. Моргейна что, думает, будто она, Гвенвифар, не может заниматься делами королевства, пока Артур отсутствует? Однако королеве трудно было смотреть в лицо Моргейне после того злосчастного прошлогоднего Белтайна, когда она выпросила у своей невестки амулет против бесплодия. Моргейна предупреждала, что амулеты частенько срабатывают непредвиденным образом… и теперь всякий раз, когда Гвенвифар смотрела на Моргейну, ей приходило в голову, что и невестка, должно быть, помнит об этом.

«Бог покарал меня – может, за то, что я прибегла к чародейству, а может – за ту грешную ночь». И королеву пробрала дрожь восторга и стыда, как случалось постоянно, стоило ей лишь мимолетно вспомнить о той ночи. О да, можно сказать, что все они тогда были пьяны, или оправдываться тем, что все, что произошло тогда, произошло с согласия Артура и даже по его настоянию. Но дела это не меняло: то был смертный грех, прелюбодеяние.

И с той ночи она желала Ланселета, и жажда эта терзала ее денно и нощно; но при этом им трудно было даже смотреть друг на друга. Она не силах была заставить себя взглянуть Ланселету в глаза. А вдруг он ненавидит ее как бесчестную женщину, как прелюбодейку? Он должен презирать ее. И все же королева желала Ланселета, желала со всей силой отчаянья.

После Пятидесятницы Ланселет почти не появлялся при дворе. Гвенвифар никогда бы и в голову не пришло, что Ланселет будет так убиваться по своей матери или по своему брату Балану, однако, Ланселет искренне горевал по ним обоим. И теперь он проводил все время в разъездах.

– Хотелось бы мне, – сказал Кэй, – чтоб здесь был Ланселет. Кому же сопровождать королеву в подобных поездках, как не тому рыцарю, которого сам Артур назвал поборником и защитником своей королевы?

– Если бы Ланселет был здесь, – сказала Моргейна, – многие проблемы просто не возникли бы. Ему хватило бы нескольких слов, чтобы поставить Мелеагранта на место. Но что толку говорить о несбыточном? Гвенвифар, может быть, мне поехать с тобой и позаботиться о твоей безопасности?

– Боже мой! – не выдержала Гвенвифар. – Я уже не дитя, которое не может и шагу ступить без няньки! Я возьму своего дворецкого, сэра Лукана, и Бракку, чтобы было кому причесать меня и зашнуровать мне платье, если я задержусь там на ночь, и чтобы спать в изножий моей кровати. Зачем мне кто-то еще?

– Но послушай, Гвенвифар, тебе следует иметь свиту, подобающую твоему положению. При дворе еще остались некоторые из соратников Артура.

– Тогда я возьму Эктория, – сказала Гвенвифар, – он – приемный отец Артура и рыцарь знатного рода, прославившийся во множестве войн.

Моргейна нетерпеливо вскинула голову.

– Старик Экторий и Лукан, потерявший при горе Бадон руку! Почему бы тебе тогда не прихватить еще Кэя и Мерлина, чтобы собрать при себе всех стариков и калек? Тебе следует взять в качестве охраны хороших бойцов, способных защитить тебя в том случае, если этому человеку взбредет в голову задержать королеву ради выкупа или еще что похуже.

– Если он не будет обращаться со мной как с сестрой, все его притязания потеряют основу, – терпеливо повторила Гвенвифар. – А кто станет дурно обращаться с сестрой?

– Не знаю, действительно ли Мелеагрант такой добрый христианин, – сказала Моргейна, – но если ты его не боишься, Гвенвифар, то ты, наверное, знаешь его лучше, чем я. Несомненно, ты можешь подыскать себе в свиту старых, утративших ловкость воинов – что ж, пускай. Ты можешь предложить этому человеку жениться на твоей родственнице, Элейне, чтобы его притязания на трон стали более вескими, и назначить его своим наместником…

Гвенвифар содрогнулась, вспомнив огромного грубого мужчину в скверно выделанных шкурах.

– Элейна – благородная дама. Я не отдам ее за такого человека, – сказала королева. – Я поговорю с ним: если я сочту его человеком честным и способным поддерживать мир в стране, то тогда, если он поклянется в верности лорду моему Артуру, я дозволю ему править островом… Соратники Артура мне тоже нравятся не все, но человек может не уметь обращаться с дамами и вести себя за столом, и все же быть достойным рыцарем.

– Ушам своим не верю! – заметила Моргейна. – Слушая твои хвалы моему родичу Ланселету, я уж было решила, что, на твой взгляд, человек лишь тогда может считаться рыцарем, если он хорош собой и безукоризненно себя ведет при дворе.

Гвен не хотелось снова затевать ссору с Моргейной.

– Ну что ты, сестра. Я всей душой люблю Гавейна, хотя он грубый северянин, путающийся в собственных ногах и не умеющий связать двух слов в беседе с дамой. Судя по тому, что мне известно, Мелеагрант может оказаться таким же неотшлифованным алмазом, и потому я и решила поехать на эту встречу – чтобы лично вынести суждение.

Так и случилось. На следующее утро Гвенвифар отправилась в путь в сопровождении шести рыцарей, Эктория, Лукана, своей дамы и девятилетнего мальчика-пажа. Гвен не бывала дома с того самого дня, когда Игрейна увезла ее, чтобы выдать замуж за Артура. Летняя страна располагалась недалеко: несколько миль вниз по склону холма и вдоль берега озера, превращающегося в это время года в болото; на сочных лугах, поросших буйной травой с россыпью одуванчиков и примул, паслись стада коров. На берегу королеву поджидали две лодки, и над ними развевалось знамя ее отца. Это было дерзостью – ведь Мелеагрант присвоил его без дозволения; но с другой стороны, он ведь мог совершенно чистосердечно считать себя наследником Леодегранса. И не исключено даже, что это было правдой; в конце концов, ведь отец мог и солгать.

Много лет назад она высадилась на этот берег, граничащий с Каэрлеоном… Какой же молодой она тогда была и какой невинной! Рядом с ней тогда находился Ланселет, но судьба отдала ее Артуру – видит Бог, она старалась быть ему хорошей женой, хоть Господь и не дал ей детей. Потом взгляд королевы упал на ожидающие лодки, и ее снова захлестнуло отчаянье. Она вполне могла подарить своему мужу троих, пятерых, семерых сыновей – а потом случилась бы чума, или оспа, или лихорадка, и все они умерли бы; такое тоже случалось. Ее мать тоже родила четырех сыновей, и ни один из них не прожил и пяти лет, а сын Альенор умер вместе с ней. Моргейна… Моргейна родила сына от своих нечестивых обрядов, и насколько было известно Гвенвифар, как раз ее-то сын был жив и здоров, – в то время как она, благочестивая христианка и верная жена, не смогла выносить ни одного ребенка. А ведь скоро она станет слишком старой, чтобы рожать детей…