Игорь Николаев - Вся трилогия "Железный ветер" одним томом Страница 17

Константин не зря назначил совещание на восемь часов утра. Первым его порывом было собрать всех «государевых людей» ни свет ни заря, но он специально выделил время на предварительную беседу с британским послом.

Сложный дипломатический этикет и в документальной части, и в неписаных, но не менее строгих положениях не запрещал прямо ранние утренние беседы, но и не одобрял их. Предполагалось, что такого рода вопросы слишком ответственны, слишком многозначны, поэтому не терпят суеты и спешки. Обсуждать их должно только после тщательной подготовки, с перерывами на осмысление и консультации, и уж конечно не спозаранку.

Принимая это решение накануне, Константин колебался, наверное, с четверть часа, а может и чуть дольше — огромный срок для самодержца, чье время бесценно. И все же поздним вечером он снял телефонную трубку и передал секретариату указание уведомить британское посольство о желательности лицезрения сэра Кристофера Уильяма Бейтмана, полномочного представителя Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии в Российской империи и прилегающих, а равно союзных землях. Шестого августа, в семь часов утра.

Формально сэр Кристофер вполне мог проигнорировать такого рода приглашение, «желание лицезрения» было устаревшей формой протокола, которая стояла несколько ниже «аудиенции по уведомлению». Но британский дипломат уведомил о своей готовности оказать достодолжное почтение сиятельному монарху и уважить его потребность в беседе, каковых бы вопросов она ни коснулась.

Это утро началось для Константина в половине шестого с новых сводок и новостей. Британские посольства, консульства и дипмиссии по всему свету уничтожали бумаги. Англичане либо что-то знали, либо были напрямую причастны к происходившему в «зоне тигра», теперь это было однозначно, и император был твердо намерен, как сказал бы канцлер Джугашвили, «поставить вопрос ребром».

Бейтман не заставил себя ждать, классический бритт, аристократ в тридцатом колене и прирожденный дипломат с ложью в сердце и сахарным языком. Британец сослался на ограниченность полномочий, непостоянность связи с родиной, помянул некоторый консерватизм Короны в вопросах своевременного оповещения своих верных слуг относительно новых векторов внешней политики. Не обошел вниманием сложности во взаимоотношениях с Конфедерацией, а также прошлогодний скандал в имперском генеральном штабе Метрополии, связанный с вопиющим пренебрежением боевой подготовкой войск. Из этой сложной конструкции велеречивых намеков и предположений посол извлек тезис о военных учениях небывалого масштаба, о которых в силу некой прискорбной ошибки его просто забыли уведомить. Но посол обещал всемерно способствовать тому, чтобы неведение было рассеяно, истина восторжествовала, а инструкции и точные ответы из Foreign Office[15] были получены без промедления. Может быть, даже завтра.

На протяжении всей беседы император боролся с искушением вспомнить старые уроки футбола, которым он увлекался в юности, и «зарядить с ноги» в постную физиономию Кристофера — желание со всех сторон недостойное, но от этого не менее крепкое. Константин не сразу понял, что этот порыв на самом деле скрывает совершенно иное чувство…

Страх.

Поняв, что ответа он не получит в любом случае, монарх закончил встречу и отпустил посла с миром. Затем было долгое совещание Совета, сменившееся многочасовыми совещаниями с вызываемыми специалистами и советниками по выработке частных нюансов большой стратегии.

Данные разведки, сводки о перемещениях войск, приведение в боевую готовность приграничных соединений и объединений, повышенная готовность цивильных учреждений, отвечающих за чрезвычайные ситуации, личная телефонная беседа с президентом Конфедерации. Документы, встречи, звонки.

Сейчас, когда «Будимов» отсчитывал последние минуты уходящего дня, Константин признался самому себе, что ему страшно.

Он никогда не боялся, правитель благополучной, богатой, сильной державы, воздвигнутой неустанными трудами предшественников, был избавлен от этого чувства. Неудачи — да, он знал их горький привкус. Провалы, поражения — все это было ему ведомо. Но ему всегда было куда отступать, в казне были средства на крайний случай, советники всегда спешили с советами, а почти миллионная армия стояла на страже державных интересов. Всякую ошибку можно было со временем исправить, любой провал можно было постараться обернуть в победу.

Но именно теперь, на шестом десятке, он чувствовал страх. Не от несуразности происходящего, не от странных, необъяснимых действий Британии, даже не от «зоны тигра», к которой с двух континентов сразу отправлялись дивизионы тяжелых дирижаблей для разведки и разрешения проблемы.

Послы могут угрожать, оправдываться, договариваться, лебезить, наконец. Но англичанин ничего этого не делал. Он говорил правильным тоном правильные слова, приносил извинения, обещал разобраться, потребовать инструкций и сообщить. Но в каждом его слове, в каждом жесте Константин видел, читал изощренным чутьем старого политика знание.

Бейтман знал, что стоит за всеми действиями Острова. Он знал, что скрывает «зона тигра». И это знание делало бессмысленными все прежние правила, условности, порядки. Оно превращало в пыль межгосударственный этикет и избавляло от необходимости объяснять, что стоит за невозможными доселе маневрами британского флота и сворачиванием всей дипломатической сети.

Император в одиночестве сидел в «ульяновском» кресле, стискивая резные подлокотники. Голова была словно стянута железным обручем, а глаза горели, но он не чувствовал боли. Он старался побороть чувство холодных коготков безрассудного страха, царапавших спину.

Чувство неведомой беды.

Савелий Таланов был деловым человеком, поэтому терпения и сдержанности ему было не занимать. Но сейчас он с трудом сдерживал раздражение и гнев, меряя шагами каюту, подобно тигру в Клетке.

По четко расписанному графику он должен был оказаться в Рейкьявике не позднее вечера минувшего дня. Савелий привык к постоянным перемещениям по всему свету и к транспорту, работающему как часы, по крайней мере в местах, отмеченных печатью цивилизации. Перелет в столицу прошел как и положено, в срок и без накладок, но в московском авиапорту начались проблемы. Воздухоплавательная сеть на северо-западном направлении ощутимо сбоила, рейсы откладывались и отменялись. Пассажиры возмущались, грозили судом и комиссией по коммуникациям, персонал обещал разъяснений и компенсаций.

Понаблюдав это тягостное зрелище минут пять Савелий понял, что, в соответствии с заветами основателя профсоюзного движения Льва Троицкого, не следует ждать милостей от бюрократии, нужно брать их самим. Знание вопроса и наличность (Таланов-путешественник по-старинке не верил в чеки и дорожные денежные билеты) решили вопрос, хотя и с большой потерей времени.

Путь удлинился почти на сутки и оброс пересадками: Москва — Таллин — Стокгольм — Норвежский Берген. Сейчас дирижабль миновал Фарерские острова и, обходя небольшой грозовой фронт, двигался вдоль магистрали Копенгаген — Рейкьявик.

В отличие от фешенебельного аэрокрана, скоростного и комфортабельного, лететь пришлось на машинах экономического класса и даже, как сейчас, на списанной из ВВС многоцелевой платформе-«сардельке», переоборудованной под пятидесятиместный пассажировоз. Таланов был далеко не единственным, кто оказался достаточно расчетливым и состоятельным, поэтому свободное место удалось купить в последний момент и только в крошечную одноместную каюту. Макушкой он доставал металлический потолок, а улегшись на откидывающуюся койку, упирался ногами в стену, все сантехнические удобства были в коридоре, прямо как в купейных вагонах или автопоездах.

Ноги устали, Савелий с вздохом присел на койку и подумал, что вот она — верная примета старости. Ее неслышную поступь слышишь тогда, когда путешествия превращаются из приключения в тягостную обязанность, а бытовые неудобства из острой приправы к приключениям становятся занозой в седалище. Болели суставы, рубашка настоятельно требовала смены, туфли — чистки, а костюм — глажки. Старый верный портфель испанской кожи, порыжевший от времени, не требовал ничего, но забыть о себе также не позволял — он был до упора набит оригиналами документов по продаже судов и техническими заключениями. Таланов не любил риск, но еще больше не любил сделок, срывающихся из-за нехватки пустяковой, казалось бы, бумажки. Старческая щетина непривычно и неприятно кололась.

«Черт с ним, с бытом, — подумал он, — отскрипел шесть десятков с гаком, продержусь еще несколько часов». Савелий прилег на койку, сложил тощую подушку едва ли не вдвое, подложил под голову. Почему-то вспомнилось, как в далекие двадцать пять он, тогда еще только владелец первого судна, маленького лихтера, мылся в крошечной душевой корабля, раза в два меньшей, чем эта каюта. Тепловая спираль снова сломалась, вода шла холоднющая, но он лишь фыркал, яростно растирая горящую кожу, разбрасывая ледяные брызги. Сейчас от такого приключения сердце с ходу бы обиделось и ушло.