Олег Кулаков - Нукер Тамерлана Страница 17

Дмитрий кружил по путаным улочкам, отыскивая путь к разбитым воротам, через которые и вошел в крепость. Резня подходила к концу: жители крепости уже не пытались сопротивляться. В большинстве они забивались по щелям, как тараканы, и молили о милости своих богов. Но кое у кого еще оставался порох в пороховницах и следовало проявлять осторожность. Как-то раз на него напали трое сразу, каждый из своего темного угла, где затаился. Дмитрий убил — всех троих. Мог, конечно, просто обезоружить и прогнать ко всем чертям — пусть кто-нибудь другой режет им глотки, но не остановил меча на полпути. Бессмысленно проявлять милосердие, которого не поймут. А чуть позже он убил старуху — простоволосую и растрепанную, бросившуюся на него из-за угла с копьем, зажатым в темных паучьих лапках. Он мимоходом вырвал у старухи копье и жестом показал: “Убирайся!” Но та не ушла, осталась стоять перед ним. Что-то дрогнуло в старушечьих выцветших глазках. Стояла, кланялась в пояс и что-то лопотала, показывая дрожащим пальцем то на его меч, то на свою морщинистую шею, и он прямо-таки читал в ее глазах мольбу: “Убей меня, пожалуйста… Я все равно не выживу… Убей меня, чудовище…” Он не выдержал, взял ее за седую голову и одним резким движением сломал шейные позвонки. А она все это время благодарно улыбалась. Ей, возможно, и вправду было не выжить, но старуха его доконала…

Сначала Дмитрий увидел красный цвет своей сотни и не подумал, что это Мансур. Воин сидел, прислонясь к стене полуразрушенного дома. Затем он заметил значок на правом плече — начальник. За пренебрежение к раненым начальникам следует наказание. Наказания Дмитрий не боялся, но к чему? Подойдя ближе, он узнал Мансура, подбежал и присел на корточки рядом. Грудь ун-баши была залита кровью, кольчуга прорублена слева крепким ударом. Рана, судя по всему, глубокая — задето легкое: на губах ун-баши красными пузырьками вскипает кровь. Голова бессильно склонилась к левому плечу. Дмитрий осторожно поднял ее за подбородок и заглянул в побледневшее лицо.

Мансур открыл мутные раскосые глаза. И улыбнулся.

— Гуль… — прошептал он.

— Молчи, — сказал Дмитрий. — Молчи…

— Э-э… — сморщился ун-баши. — Предки зовут… Знаю…

Он уцепился за Дмитрия и потянулся рукой к правому плечу.

— Лежи… — рявкнул Дмитрий, собираясь поднять Мансура на руки.

— Значок… твой… — прохрипел Мансур, слабо дернулся и повалился набок.

Дмитрий посадил мертвое тело, в прежней позе прислонив к стене. Снял с плеча значок десятника, покачал в руке, а затем решительно приколол его на свое. Если сотник будет против, он отдаст значок, а пока пусть. Мансур удивил его: Дмитрий и подумать не мог, что десятник решит сделать его преемником. Закрывая ун-баши глаза, он впервые заметил, что ножны десятника пусты. Дмитрий поднялся с корточек и огляделся. Меч лежал на земле чуть поодаль. Дмитрий подобрал его, чтобы вложить в пустые ножны десятника, а затем уж отнести мертвеца в лагерь. Мансур заслуживал подобной посмертной чести, хотя Дмитрий никогда не думал, что сможет питать уважение к отморозку, каким был покойный ун-баши. Впрочем, с таким уважением относишься и к вышколенному боевому псу, без раздумий бросающемуся в драку по приказу хозяина, а прикажешь сидеть — сдохнет, но с места не двинется.

Когда он уже поднимал мертвое тело, пальцы на что-то наткнулись — на поясе ун-баши болталась сзади набитая сума. Дмитрий откинул кожаную крышку: тусклой желтизной там мерцало золото. Да, Мансур своего не упустил… Дмитрий отвязал сумку от пояса покойника и нацепил себе. Пригодится.

Он завязывал кожаный ремень сумы, когда улочку огласил душераздирающий визг. Дмитрий поднял голову.

Из-за угла появился пехотинец в синем мундире, он волок за волосы отчаянно отбивающуюся молодую женщину и оглядывался, словно разыскивая что-то. Дмитрий собрался отвернуться — и так ясно, чем все кончится: поимеет и прикончит. Надо убираться от греха подальше. Хватит с него и той старухи… И вновь всколыхнулось в душе сожаление, что он не решился убраться в глухомань и жить, ни во что не влезая. Побоялся свихнуться… Да он и так уже на грани того, чтобы спятить: еще немного, и сам станет не лучше всех этих средневековых вояк, какими бы сказками себя ни утешал. А то и хуже: берсерком станет. Он уже становится.

Солдат повалил женщину и навалился, раздирая платье. Оголились шоколадного цвета ноги. “На кой хрен тебя сюда принесло”, — с тоской и злобой подумал Дмитрий. И тут женщина повернула к нему лицо. Заплаканное, детское, с пухлыми губами девочки-подростка, искаженное гримасой боли и ужаса.

Он сам не понял, как оказался рядом. Солдат наполовину разодрал на девчонке платье, наполовину задрал его и теперь торопливо стаскивал с себя штаны. А она, увидев над собой Дмитрия, подавилась криком и выпучила глаза, словно увидела собственную смерть.

Дмитрий наклонился над ничего не подозревающим солдатом, схватил за ворот и пояс, поднял и швырнул в сторону. “Зачем? — спросил он себя. — Думаешь, что-то изменить?” И вдруг словно раздвоился: был один Дмитрий, а стало два, отчаянно спорящих между собой. “Я так больше не могу, — ответил он себе. — Я вытащу только одного. Одну. Пока. Хватит и этого. Иначе…”

Отброшенный солдат обалдело поднялся на ноги. Увидев, что Дмитрий стоит над девочкой, он разъяренно завопил, подвязал штаны и кинулся на обидчика. Правда, в драку не полез — остановился и выплеснул на Дмитрия поток яростных ругательств. Тот молча выслушал, а потом ткнул пальцем в девчонку и сказал:

— Моя.

— Почему — твоя? — вскинулся солдат. — Ты нашел?

На его крики из-за того же угла выбежали еще шестеро: пятеро в синем и один в красном — из сотни Дмитрия, но не из его десятка.

Дмитрий почувствовал слабый рывок под левой ногой и опустил взгляд на девочку. Оказывается, он не заметил, что наступил на подол платья, и теперь девчонка стремилась высвободиться и удрать.

“Куда ты, дура? К смерти торопишься?” — подумал он и цыкнул, скорчив свирепую рожу. Та закрыла лицо ладошками. Острые девчачьи локти било крупной дрожью. Дмитрий покрепче прижал подол к земле подошвой, а потом вернулся к солдату, который продолжал поносить его, апеллируя к нежданным зрителям.

— Куплю ее, — сказал Дмитрий. — Продай.

Солдат прервал ругань на полуслове.

— Купишь? — спросил он.

Дмитрий потянулся к суме Мансура. Вот и пригодилась. Он запустил руку и вытащил, что попалось первым, — золотое ожерелье: тонкий обруч, а на нем множество мелких золотых лепестков. Показал солдату:

— Хватит?

— Мало, — отрезал тот.

Дмитрий усмехнулся. Ему не жалко было бы отдать всю суму, но поступить так — значит сделать откровенную глупость. Итак заплатил втридорога.

— Хватит, — возразил он и кинул ожерелье солдату. Затем снова показал на девочку: — Худая. Некрасивая. Моя. Я купил.

— Ладно, — буркнул солдат, но сделкой был явно доволен.

Дмитрий отвернулся и опустился на колено перед “покупкой”, которая по-прежнему закрывала лицо руками. Взялся за тонкие запястья и развел руки в стороны. Девчонка смотрела на него дикими, ошалелыми от страха глазами цвета черной смолы.

Надо было ее успокоить. Дмитрий ободряюще улыбнулся: мол, повезло тебе, дурочка, — все у тебя теперь будет в порядке. И вдруг глаза девчонки закатились, а голова безвольно упала набок. Потеряла сознание. Ощущение, будто ударили под дых. “Ничего не выйдет, — подумал он. — Забыл, где ты находишься…” Он заскрипел зубами от бессилия. Зачем вмешался, дурак?

И вновь в ушах запел, затянул зудящую песенку невидимый комарик.

Дмитрий выхватил боевой нож и на развороте парировал предательский удар меча, нацеленный в шею. Не потеряй девчонка сознания, он бы, наверное, сбил солдата с ног, вырвал оружие и поинтересовался, какая моча ударила тому в голову. А тут, не раздумывая, нанес удар в живот, пропарывая закаленным ножом кольчугу. И лишь потом поднял взгляд.

Солдат, продавший ему девочку, выронил меч и схватился за руку Дмитрия. Зрачки расширились от боли.

Дмитрий вырвал нож и ударил еще раз — почти снизу вверх, прямо в перекошенный рот, кроша зубы. Раздался громкий щелчок: пятидесятисантиметровое лезвие пробило черепную кость на затылке. И шлем. Солдат конвульсивно дернулся и обвис. Дмитрий стряхнул труп с клинка и воткнул нож в землю, счищая налипшие кровь и мозг.

Второй удар, каким бы жестоким он ни выглядел со стороны, был всего лишь актом милосердия. Рана в живот — смертельна, а тут все мучения обрываются разом.

Девчонка все еще лежала в обмороке. Дмитрий поднялся и обвел хмурым взглядом свидетелей. Из пятерки в синих мундирах вышел вперед один.

— Я Музафар-бахадур. Ты убил моего родича. Я убью тебя, Гуль, знай это. Я не боюсь твоей силы.

— Он напал, — сказал Дмитрий. — Я убил его. Нападешь ты — убью тебя. Знай это.

— Я хочу забрать тело.