Василий Сахаров - Вариант Юг Страница 17

За эти пару дней, общаясь в дороге с офицерами, казаками, служащими, чиновниками и беженцами из России, я смог представить себе картину происходящих на Дону событий в полном объеме. Да и Яков не зря по штабам ходил, многое смог узнать, и только дополнил то, что узнал я, конкретной информацией.

Итак, большевики подтягивают к границам Дона свои отряды и вскоре перейдут в решительное наступление. Командует ими некий Антонов-Овсеенко и, как говорят, казаков он ненавидит лютой ненавистью. Его силы следующие: отряд Берзина - четыре батареи и 1800 штыков, «Северный летучий отряд» Сиверса - более полусотни орудий, две сотни сабель и 1300 штыков, отряд Ховрина - 300 штыков, отряд Соловьева - 300 штыков, батарея орудий и остатки 17-го армейского корпуса. Кроме того из Москвы идет отряд Саблина - одна артбатарея и около двух тысяч пехоты. Да еще недавно слух прошел, что вскоре в наши края выдвинется пять латышских полков. Из всех этих войск, направляющихся к Дону, постоянно бегут дезертиры. Однако в количестве они не убывают, так как сразу пополняются местными отрядами Красной Гвардии и одураченными казаками из строевых полков, которые искренне считают, что надо скинуть атамана Каледина с его правительством и добровольцев выгнать, а потом все само собой наладится.

Против всей этой силы дерутся малочисленные, но чрезвычайно боевитые партизанские отряды самой разной численности и состава. Как правило, в каждом от тридцати до сотни вооруженных винтовками и пистолетами бойцов. Партизанские отряды возглавляются казачьими офицерами. А под началом у них семинаристы, юнкера, учащаяся молодежь, студенты и такие же, как и они, вчерашние офицеры-одиночки императорской армии. Имена храбрецов были на слуху, и я старался их запомнить: войсковые старшины Гнилорыбов и Семилетов, кубанский сотник Греков по прозвищу Белый Дьявол, подъесаулы Лазарев и Попов, есаулы Боков, Бобров, Яковлев, Власов и Слюсарев, хорунжий Назаров, полковники Краснянский и Хорошилов. Герои - все они являлись самыми настоящими героями. Однако был среди них один, который выделялся особо, и чья счастливая звезда стремительно взмывала ввысь. Конечно же, это есаул Василий Михайлович Чернецов, про которого на Дону уже легенды ходят. Очень мне его увидеть хотелось. Но он был за пределами Новочеркасска, где-то в районе станицы Каменской.

Кроме партизан были еще и добровольцы, как мы с Яковом подсчитали, тысяча бойцов. В командирах у них генералы Алексеев, Деникин, Марков, Эрдели, Лукомский и, конечно же, недавно появившийся на Дону «быховский сиделец» Лавр Георгиевич Корнилов, который прибыл в сопровождении верных ему текинцев. Польза от добровольцев есть, и только благодаря их помощи удалось отбить декабрьский натиск красных на Ростов. Однако корниловцев мало и цели добровольцев от целей казачества отличаются очень сильно. Каждый в свою сторону тянет и из-за этого постоянно происходит великое множество мелких неурядиц. Всего полтора-два месяца добровольцы здесь, а конфликты белогвардейцев с казаками и Донским правительством уже имеются, и их немало.

Кстати, насчет правительства. Та еще беда, и наша Кубанская Рада на фоне местной власти, выглядит очень и очень неплохо. На Дону есть Войсковой атаман, но он только символ и ничего не решает. Рядом с ним его правая рука, выборный помощник, и он тоже никто. Имеется четырнадцать министров и все они непрофессионалы, поскольку портфели им достаются совершенно случайно и чуть ли не по жребию. Никто и ни за что не отвечает. Все ходят, улыбаются, митингуют, заседают и рассуждают о свободе.

Как итог, дела стоят на одном месте и что-либо сделать весьма проблематично. Да что там, проблематично, невозможно - вот самое правильное слово. И неудивительно, что большевики наступают по всем фронтам. Ведь подобное творится не только здесь, но и повсеместно по России. Хочешь или нет, а сейчас стране нужен волевой и не боящийся крови лидер. На крайний случай, какой-то символ или знамя. Таким было мое мнение, а правильное оно или нет, только время показать и сможет.

Из раздумий меня вывел легкий толчок в плечо. Это наш гостеприимный хозяин Ерофей Николаевич, заметил, что мыслями я где-то далеко от его хлебосольного стола:

- Э-э-э, да ты меня совсем и не слушаешь, Костя.

- Извиняйте, Ерофей Николаевич, что-то устал, - я осмотрелся и увидел, что за столом мы вдвоем.

- Тогда отдыхай, Костя.

- Да, пойду, пожалуй. Завтра домой отправляемся, а путь по зиме не самый легкий.

Однако на следующий день я отправился не в сторону родной станицы, а совсем в другое место, и путь мой лежал не на юг, как я предполагал, а на север, и случилось это вот как...

Со двора купеческого дома мы выехали около полудня и решили сначала заехать в штаб Добровольческой армии, который находился в двухэтажном кирпичном здании бывшего Второго лазарета по адресу Барочная 36. Там у Якова знакомец по службе нашелся, и он просил передать на Кубань несколько писем, а брат обещал перед отъездом его навестить.

Так вот, подъезжаем мы к штабу и вызываем поручика Белогорского. Он выходит, передает брату стопку запечатанных пакетов и к нам подходит патруль. Все честь по чести. Старший представляется и спрашивает, не офицеры ли мы. Да, офицеры, ответили мы с Яковом. Тогда будьте добры, пока не покидать город, а навестите Офицерское Собрание, ибо там, с обращением ко всему русскому и казачьему офицерству этим вечером выступит Войсковой атаман Алексей Максимович Каледин. Раз так просят, да еще и важное выступление самого атамана намечается, подождем.

В общем, вернулись мы к Зуева, а вечером посетили Офицерское Собрание города Новочеркасска. Народа было не продохнуть, от семисот до девятисот человек в зал набилось, не меньше и почти все офицеры. Я попытался разузнать, о чем пойдет речь, но никто и ничего толком не знал. Одни говорили, что их пригласили для постановки на учет. Другие, что выступит Каледин. А третьи утверждали, что будет раздача денег, которые еще Российская империя своему офицерству за службу задолжала.

Потолкались в помещении с полчаса и, наконец, появились те, ради кого мы сюда пришли. На невысокую сцену вышел крупный мужчина в мундире, генерал от кавалерии и атаман Всевеликого Войска Донского Алексей Максимович Каледин. Негромко и без пафоса, он рассказал о сложившейся вокруг Дона обстановке и о том, что большевики вот-вот перейдут в наступление.

Почти все, о чем говорил атаман, я знал, кроме двух новостей. Первая заключалась в том, что первого января большевистский Совнарком принял специальное постановление о борьбе против «калединщины», в связи с чем против донского казачества были брошены два кубанских полка, все еще находящиеся в России, 2-й Кавказский и 2-й Хоперский. Понимаю казаков, домой хочется, а через красных не пройдешь. В этом отношении я мог быть спокоен, поскольку догадывался, что будет дальше. Казаки выгрузятся в Царицыне и конным строем на ридну Кубань подадутся. Кстати сказать, так оно позже и случилось.

Вторая новость гораздо серьезней. Каледин повел речь о местных казачьих полках из 5-й и 8-й Донских дивизий, которые завтра, десятого января, собираются в станице Каменской на съезд фронтового трудового казачества и крестьянства. В этой среде множество революционных агитаторов и представителей «Северного летучего отряда». И атаман сказал, что рядовые казаки этих двух дивизий, скорее всего, пойдут за горлопанами и выступят против законной власти. Поэтому, как глава Донского правительства, он запретил проведение этого съезда. Однако его запрету никто не внял, и теперь он приказывает разогнать мятежников силами партизанских соединений.

После Каледина на сцене появился «Донской Баян» Митрофан Петрович Богаевский, который не менее получаса говорил про опасность большевизма и про то, что все присутствующие, как один, должны грудью защитить правительство. В его речи было много красивых и правильных фраз, слов про свободу, демократию, равенство и Учредительное Собрание. Это понятно. Ведь он был хорошим и умелым оратором, умел проводить правильные аналогии и использовать красочные метафоры. Но вот в чем дело, лично меня, впрочем, как и подавляющее большинство собравшихся в Офицерском Собрании людей, его слова оставили равнодушным настолько, что когда он ушел, я не мог вспомнить, о чем он собственно говорил. Остался какой-то осадок, но и только.

Мне думалось, что на этом все и закончится. Однако после Богаевского на сцену вышел еще один человек. Мой ровесник, от двадцати пяти до тридцати лет, среднего роста, коренастый, лицо чуть смугловатое и округлое, щеки румяные, волосы русые, подстрижен коротко. Одет несколько необычно. Казацкие шаровары, заправленные в сапоги, а на теле перетянутая ремнями кожаная тужурка. Почти все присутствующие резко оживились, зашумели, и по залу пронеслось только одно слово: «Чернецов!»