Андрей Бочаров - Русская фантастика 2015 Страница 17

На самом деле многие из этих веществ вызывали физиологическую зависимость, некоторые – чисто психологическую «зависимость от эффекта»: так, человек, переживший «возвращение генетической памяти», стремился вновь и вновь испытать те же галлюцинации. И практически все вызывали разрушения в коре при хроническом приеме, а при передозировке – и одномоментно.

Правда, такого тотального поражения, как у Лизы, нигде описано не было, но я впервые почувствовала «привкус правдоподобия». Университет – очень хорошее место для синтеза новых психоактивных веществ: там мощные лаборатории биохимии и молекулярной биологии, полно специалистов нужного профиля, и среди них всегда можно найти недовольных своими доходами. Лиза могла случайно что-то узнать, и ее могли отравить, чтобы заставить замолчать. Подобрать время активации вещества не так уж сложно – нужно только снабдить его соответствующей белковой оболочкой с соответствующими ферментами, которые расщепят ее в точно указанный срок, ориентируясь, к примеру, на циркадные ритмы организма. Лизу могли отравить в Университете, а ночью, когда она уснула, отрава сработала… Кажется, у меня есть теория заговора, которой не стыдно будет поделиться с Максимом.

Затерроризированная внутренней Ликой, спрашиваю себя: рада ли я, что у меня есть повод связаться с ним? И получаю честный ответ: больше всего я рада, что у меня появилась хоть какая-то версия того, что произошло с его женой. Впрочем, немудрено – ведь всё, что я о нем знаю, – это то, что он любит свою жену. Глубоко и искренне. Что, конечно, внушает надежды на прочный второй брак, но сейчас это явно неактуально. Недоумение – вот что больше всего мучило меня всё время. И если я окажусь права (а сейчас я не вижу причин не доверять своей новой версии), это будет значить, что мир снова устоял: все следствия нашли свои причины, сочетались с ними законным браком и жили долго и счастливо. Сводничество такого рода умиротворяет меня, как, наверное, умиротворяют Лику ее картины.

Глава 9

Тупость

Хоть я и не принимала нелегальных психоактивных веществ – у меня острый синдром дежавю. Мы снова сидим с Максимом в кафе, хотя на этот раз оно называется «Славяночка», а потому интерьер в отдельном кабинете соответствующий: летняя ночь, между темных и прямых стволов сосен мерцает озеро, светится костер, мелькают темные силуэты танцующих, слышны крики, взвизги, смех, плеск воды. Композиция называется «Ночь накануне Ивана Купалы». Максим снова ткнул в консоль не глядя. И настроение у нас снова, как и два месяца назад, похоронное.

– Поначалу всё шло хорошо, – рассказывает Максим. – Я решил: обойдусь без самодеятельности. Обратился в частное сыскное агентство. Все подробности не стал рассказывать, сообщил им только, что хочу знать, не продавал ли кто-то в Университете наркотики моей жене. Они сказали, что стесняться тут нечего – я не первый и даже не второй. Мгновенно открыли базы данных полиции, то есть всех, кого когда-то ловили на приеме наркотиков, на продаже, на изготовлении. Солидный такой список. Начали всех проверять.

– И ничего? – догадываюсь я.

– Как сказать… Наркотики там и впрямь циркулируют довольно весело. Но не вокруг Лизы. Никаких подозрительных контактов, никаких встреч. Всё чисто.

– Но ведь нельзя быть уверенными на сто процентов… – Я пытаюсь «спасти» свою идею.

Но Максим произносит: «Можно быть уверенными, что у нас нет ни доказательств, ни даже подозрений», – и я вынуждена согласиться:

– Кажется, теперь мы квиты. Простите, я ввела вас в заблуждение. Дурацкая мысль. Тупая. Из бульварного сериала, а не из жизни.

– Вы просто хотели чем-то помочь. Я это понимаю лучше, чем кто-либо. И вы помогли на самом деле – после неудачи я стал думать, что в том, что произошло с нами… с Лизой… просто не было никакого смысла. Случайность. Похоже на то, как умер мой отец: просто маленький сосудик в мозгу лопнул. Мог раньше, мог позже. Это так… тоскливо ощущать. Никто не желал нам зла, но оно просто случилось. Вы снова помогли мне поверить в то, что у нашей беды может быть какая-то внятная причина. Кто-то, кому можно предъявить счет, и хотя бы восстановить справедливость. Мне стало легче, спасибо. Я смогу верить, что просто пока не нашел доказательств.

Но эта благодарность пугает меня еще больше. Он уже готов был смириться со случившимся, а тут я подкинула дров. Словно в ответ моим мыслям кто-то на стене бросает охапку хвороста в костер. Пламя взвивается до небес, начинаются прыжки голышом через огонь – презентация достигла кульминации.

Я произношу как можно осторожнее:

– По крайней мере вы убедились, что Лиза от вас ничего не скрывала. Как она себя чувствует?

– Да не так, чтобы очень. Это, кстати, Лизино выражение, у нее подхватил. – Максим мимолетно улыбается, но тут же снова мрачнеет. – В начале болезни она была как младенец – глупый, но любопытный. Теперь всё больше лежит – даже не спит, просто лежит, смотрит в стенку. Или принимается бродить по комнате из конца в конец. Как маятник. Только шатается. Почти не говорит. И Маша жалуется, что она всё чаще мочится в постель, даже днем…

– Маша?

– Это ее младшая сестра. Я ее попросил с Лизой сидеть, у нее как раз работы не было. Но теперь она уже не справляется. Думаю о клинике. Хотя тяжело это, даже сейчас. От себя оторвать…

Как ни странно, но когда я услышала, что болезнь Лизы прогрессирует, я увидела хоть какой-то проблеск надежды. Вспомнила, что Юлия, когда сомневалась в диагнозе, говорила: «Давайте подождем немного. Может, само пройдет, а может, расцветет так, чтобы стало видно». Вот и я сейчас думаю: может, что-то расцвело?

– Можно мне еще раз ее осмотреть? – спрашиваю я и радуюсь, что Максим не может просканировать меня.

Но он, к сожалению, ловит мои интонации и отвечает, заметно приободрившись:

– Конечно, можно. Когда вам будет удобно? Я заеду.

Видимо, решил, что я хочу проверить что-то конкретное, а это поможет Лизе и ему.

Девицы на стенках тем временем вновь оказываются в сарафанах и вновь начинают с заунывными песнями ходить вокруг костра. Ролик завершен, всё начинается сначала.

Первое впечатление от Маши: она так похожа на Лизу, что я пугаюсь. Потом, присмотревшись, понимаю: нет, не похожа. Вернее, похожа анатомически: чертами лица (если бы я могла сравнить их черепа, они, вероятно, оказались бы одинаковыми), еще цветом волос и глаз. Но мясо на этих черепах наросло совсем разное. Во-первых, Маша зримо моложе. У нее нет ни Лизиной морщинки между бровями, ни Лизиных «гусиных лапок» в уголках глаз. Ее морщинки (совсем тонкие) – это «скобки» у уголков губ да тончайшие линии на лбу. Лиза на единственной записи, которую я видела, была хмурой. Маша, скорее всего, хохотушка и мастерица удивленно распахивать глаза. Впрочем, меня она стесняется и держится в сторонке. Кроме того, Лиза – худышка, а Маша не то чтобы толстушка, но крепкая и осанистая. Без труда справится с сестрой, если будет такая необходимость.

На этот раз у меня есть время осмотреть квартиру, и она мне нравится. Светлая, мебель без выкрутасов, широкий нежно-серый диван для двоих в гостиной, нежно-зеленый ковер на полу, камин, над камином большое зеркало, зрительно увеличивающее комнату. Рабочий стол в нише. И по-настоящему много бумажных книг. Все стены закрыты шкафами. Книги стоят прочно, корешок к корешку, словно армия, готовая к атаке. Армия, потрепанная в боях: большинство корешков темные, с облупившейся позолотой. Несмотря на кондиционеры по углам, всё-таки чувствуется слабый запах книжной пыли, но мне это, пожалуй, нравится, как, наверное, нравилось и Лизе. В окнах – пейзажи, снятые любительской камерой. В гостиной – пляж на каком-то северном море, осень, но небо ясное, высокие облака, плоский, утрамбованный прибоем светлый песок, спокойная вода. Волны широкие-широкие и тоже плоские, почти без гребешков – из конца в конец тонкой ниткой, как вышивка по серебру. Временами на песок, с гортанным криком планируя, спускается чайка, проходит, ковыляя несколько шагов, потом, взмахнув крыльями, взлетает. В комнате Лизы, наоборот, лето. Старый деревянный дом, утонувший в зарослях травы, куст чертополоха у темного крыльца. И две бабочки на фиолетовых цветках с трудом поднимают крылья, словно не в силах преодолеть давящий на них зной. Несмотря на то что на записях нет людей, они кажутся очень личными. Места, где двое были счастливы, настолько, что захотели сохранить это счастье навсегда.

Замечаю и изменения. На окнах появились цветы, прежде их не было. Догадываюсь, что это Маша захотела принести в квартиру что-то свое.

Лиза спит, и мне удается осмотреть ее, не разбудив. На этот раз, бегло «пробежавшись» по стволу, я сразу ухожу в лимбическую систему и замечаю там изменения к лучшему. Всем известно, что «нервные клетки не восстанавливаются», и это почти верно. Зато восстанавливаются их отростки: они теряют миелиновую оболочку, набухают, накапливают рибосомы, синтезирующие белок, и образуют на концах булавовидные расширения – колбы роста. Затем эти колбы вырастают в отрезок нерва. Это происходит очень медленно. Настолько медленно, что раньше считали, будто бы регенерируют только волокна периферической нервной системы (они как раз «спринтеры» – целых четыре миллиметра в сутки!). В начале XXI века открыли регенерацию отростков центральных нейронов и умеренный нейрогенез с гиппокампе взрослых. Казалось бы, это вступало в противоречие с тем хорошо задокументированным фактом, что мозг пластичен и может изменяться при тренировках. Физиологи предположили, что изменения происходят на более высоком уровне: нейромедиаторы выстраивают из нейронов различных отделов мозга всё более высокофункциональные системы.