Кинжал Немезиды - Дмитрий Чайка Страница 17

Глава 6

Год 3 от основания храма. Месяц двенадцатый, Ванактерион, когда после праведных трудов должно славить царя царей и победы его. Энгоми.

Зима на Кипре — это, конечно, отсутствующим здесь курам на смех. Днем по ощущениям — градусов восемнадцать, а ночью — не ниже десяти. Небольшого очага и порции гороховой каши на ужин вполне достаточно, чтобы согреть лачугу, стоящую в Нижнем городе. Помещения здесь крохотные, и даже в богатых домах спальни делают по восемь квадратов. Толстые стены, крошечные окна и тепло прижавшихся друг к другу человеческих тел помогают пережить лютую стужу, каковой ее считают местные. А еще в декабре тут идут дожди, оживляя русла рек, что большую часть времени стоят сухими, и наполняя водяные цистерны, которые я приказал строить, где только возможно. Без таких запасов влаги мелким городам побережья летом придет конец. У них ведь нет собственной реки, в которой вода не иссякает круглый год.

Зимой тут скучно, а потому я повелел устроить несколько праздников: Новый год, посвященный рождению нового Солнца, День Великой Матери, приходящийся на восьмое марта, и День Защитника, который мистическим образом совпал с двадцать третьим февраля. Я ведь тот еще юморист, сам с себя хохочу. Никто моего тонкого троллинга, естественно, не понял, но идея всем понравилась. Потому как каждый праздник у нас — это песни, пляски полуодетых женщин и скачки на ипподроме, где уже вовсю делают ставки. Люди тут безмерно азартны, и сделать с этим ничего нельзя.

А еще я решил довести до ума идею, которую выносил за время своего творческого отпуска на Родосе. Гелиограф. Совершенно рабочая штука при нашем уровне инсоляции. На полсотни километров он будет здесь бить уверенно, при очень ярком солнце — на все сто.

— Интересно, за сколько сообщение из Олинфа в Энгоми дойдет? — бормотал я, вглядываясь в карту. — Олинф… побережье, одна башня… Гора Афон… Лемнос… Лесбос… Хиос… Самос… Лерос… Кос… Родос… Да провались он! Потом море… Нужны башни на побережье… Талава, будь она неладна, и еще один городок — мечта логопеда, Кувалапашша. Это же Фетхие, если мне память не изменяет. Ах, какую баранину я там когда-то ел! Потом нужна целая цепь башен по берегам Лукки и Тархунтассы… Вот до этого мыса южнее Аланьи. Тут до Кипра совсем недалеко, гелиограф добьет точно. Кирения — самая северная точка острова. А от Кирении до Энгоми и вовсе рукой подать.

Я почесал затылок и обхватил голову руками.

— Угарит — ерунда, можно будет с гор в ясную погоду сигнал послать. Но вот с Сицилией как быть? — вздохнул я. — Это же ведь по всему побережью Пелопоннеса идти нужно. А потом острова Одиссея, пиратская Керкира, за ней островок Отони. Там уже можно залив Отранто пересечь лучом света. М-да-а… Задачка! И ведь куда ни плюнь, в Родос попадешь. Не объехать его и не обойти. Как же мне эту бабку зловредную уконтропупить? Что-то на Феано невелика надежда. Не ее это уровень. Если она с мятежной микенской знатью решила связаться, то конец девчонке. Нипочем не выберется. Эгисф уже войско собирает, дорогих гостей ждет…

— Па! — Ил теребил меня за пояс. — Пойдем солнышко ловить. Тебя все ждут!

— Пойдем, сын, — кивнул я.

Нам пришлось задержаться, потому что во дворце было не протолкнуться от богатого бабья. Я ведь совсем забыл. У нас сегодня важнейшее мероприятие: дегустация мыла, производство которого я поставил на поток. Разодетые в разноцветные тряпки женщины передают друг другу пробники, макают руки в чаши, намыливают их и потом нюхают с самым глубокомысленным видом. Хороводит здесь, как ни странно, египтянка Нефрет, до этого в светской жизни незамеченная. Египтяне — патологические чистюли, а их парфюмерному производству не одна тысяча лет. Они регулярно моются и удаляют волосы с тела. Даже их женщины стригутся налысо, закрывая макушку париком. Их жрецы заходят еще дальше. Они сбривают брови и выщипывают ресницы. Бр-р…

Нефрет, недовольно скривившая кукольное личико, отставила вдруг кусок мыла, который нюхала до этого и застрекотала что-то, упоминая названия трав, большую часть которых я даже не слышал. Вавилонянин, который был безмерно ревнив к своему ремеслу, сегодня выглядел непривычно. Представьте себе статую, которая носила бы следующее название: Недоверчивая обида непонятого творца, переходящая в робкий, подобострастный восторг. Это и был бы вавилонский парфюмер, полный тезка ассирийского царя-живодера. В руках он держит деревянную дощечку, на которой раскатан слой мокрой глины. И он ловит каждое слово Нефрет, лихо тыкая в нее палочкой. Конспектирует, видимо.

Египтянка по-прежнему одевалась так, как привыкла на родине. Белое облегающее платье из тонкого, как будто пожеванного льна, достающее до щиколоток, и цветная шаль, покрывающая плечи. Платье, в отличие от ахейцев, на египтянках всегда сидит в обтяжку, а потому выпуклый животик намекал на скорое прибавление в их семействе. А еще у нее густо подведенные глаза, чего у нас не делают. Узкие, детские на вид ладони выкрашены хной, а холеные, никогда не знавшие труда пальчики мнут тугую плоть ароматного бруска. У нас нелегко иметь такие руки, как у нее, с тонкими аристократическими запястьями. Невозможно это при наличии ручных мельниц. Тут простые женщины день и ночь трут зерно, отчего у них предплечья, как у молотобойца, а толщине запястья позавидует гоплит. Издалека видать, когда знатная дама идет. Даже если одежду сменить, люди поймут, кто стоит перед ними. Бледное лицо, которое бережно прячут от палящего солнца, и тонкие руки с длинными ухоженными ногтями — вот самый верный маркер твоего социального статуса.

Следующий кусок мыла Нефрет милостиво одобрила и пустила по кругу, чтобы его понюхали и другие знатные дамы, которые смотрели на нее, как дети на фокусника со шляпой. Египтяне, с их культурой, уходящей во тьму веков, на берегах Великого моря считаются непостижимыми существами, которым ведомы все тайны мира. И привычки их сильно отличались от всех остальных. Надо сказать, если греки были довольно чистоплотны, то ханаанеи ввиду объективного дефицита воды на родине пахли весьма специфически. Плескаться в море у них