Юрий Нестеренко - Юбер аллес (бета-версия) Страница 170

Однако в народной памяти та эпоха осталась под совершенно негероическим названием - Margarinejahrzehnt, "маргариновое десятилетие". В ту пору германскому народу (а ещё больше - всем остальным народам, входящим в Райхсраум) пришлось невесело: натуральные продукты, не входящие в минимальный набор (прежде всего кофе, сливочное масло, и настоящий сахар, не сахарин) распределялись в основном по карточкам. Карточки получали больные в госпиталях, военные из стратегических родов войск, а также школьные учителя, студенты и профессора. На политиков и администраторов льгота не распространялась. Это касалось и высшего руководства Райха: в кинотеатрах перед началом сеанса крутили ролики с Райхспрезидентом, рекламирующим свой любимый сорт маргарина... Роликам верили: всем было известно, что в таких вопросах Дитль не лжёт. На ядерную программу работали все поголовно, альтернативой была всеобщая Хиросима.

Это было скверное время. Воспоминаний из собственного раннего детства у Фридриха почти не сохранилось, но он помнил рассказы старых лётчиков про крохотные кусочки масла в серой бумаге и твёрдые, как камень, куски жёлтого украинского сахара. Попытки продажи лётного пайка на чёрном рынке беспощадно карались. Как правило, виновных отправляли служить в такие места, где о масле и сахаре никто и не вспоминал.

Сырьевая блокада, объявленная в пятьдесят пятом, была последней отчаянной попыткой западного блока сохранить превосходство в области вооружений. Американцам тогда показалось, что они нащупали ахиллесову пяту империи - недостаток редких минеральных ресурсов. Особенно опасным оказалось истощение руд так называемых "металлов войны" - никеля, кобальта, ванадия, и некоторых других, жизненно необходимых для высокой металлургии, основы германской военной промышленности. Американский блок тогда сумел - один-единственный раз за всю послевоенную историю - добиться полного запрета на поставки War Metals Райху, и наладить эффективный контроль за всеми экспортёрами таковых, включая нейтральные страны. Это стоило Америке и её союзникам огромных каждодневных потерь и убытков, но они были готовы платить. Райх, разумеется, закупал кое-что на чёрном рынке, через посредников, но цена на WM росла и росла.

Поисковые геологические партии прошли по всему Райхсрауму. Выяснилось, что природа обделила доставшиеся Германии земли: рудники Фатерлянда были опустошены полностью, на остальных территориях дело обстояло немногим лучше. Оставалась ещё слабенькая надежда на неизведанные российские просторы - однако, геологическое строение таковых было известно крайне приблизительно, в особенности земли восточнее Урала: климат там был жуткий, население состояло в основном из бывших заключённых, по редким деревням прятались остатки красных банд, а местная власть мало что контролировала. Поэтому, когда Вальтер Порциг - молодой фольксдойче из петербургской семьи, доцент Санкт-Петербургского университета по кафедре геологии - взялся за организацию "никелевой экспедиции" на Восток, эта инициатива не вызывала никакого интереса. Порциг, однако, каким-то чудом заручился поддержкой на самом верху, получил карт-бланш и им воспользовался.

Разумеется, всё делалось в спешке, к тому же мало кто - кроме самого Порцига - верил в успех. Экспедиция была скверно подготовлена и практически безоружна. Удивляться приходилось тому, что четверо всё-таки вернулись назад - с добычей. Где-то там, далеко, на российском Северо-Востоке, удалось найти никелин. Как только этот факт стал известен - а партийное руководство Райха немедленно опубликовало все данные, кроме точного расположения месторождения, - никелевая блокада с треском лопнула.

В начале следующего года закулисные переговоры увенчались подписанием Хельсинских соглашений, а незадолго до этого, на Рождество, отменили карточки. Тогда-то профессор и удостоился главной награды в своей жизни: личного приглашения от Райхспрезидента на знаменитый ужин в "Медведе" и пятисекундного прикосновения вечности, взглянувшей на него сквозь объектив камеры Фрау.

Впоследствии вышел фернсериал по мотивам легендарной экспедиции. Вопреки здравому смыслу, Порцига там играл высокий блондин с героическим, но незапоминающимся лицом. Занимался он в основном тем, что, красиво опираясь на геологический молоток, клеился к платиновой блондинке с голубыми глазами, в конце фильма умирающей от партизанской пули. Всё это дерьмо не стоило пяти секунд рифеншталевского документального шедевра: в кадр попал типичный дойческий профессор, изучающий большой бутерброд с таким видом, как будто это редкий образец экзотического минерала...

Власов отогнал от себя некстати нахлынувшие воспоминания.

- Честно говоря, мы пока не знаем, имеет ли наша проблема отношение к геологии, - продолжил Власов. - Видите ли, я расследую одно дело. Оно очень запутанное, и имеет большое значение для безопасности Райха. Ваша помощь могла бы иметь неоценимое...

- Господа, господа, всё готово, прошу к столу! - донёсся снизу весёлый женский голос. - Валя, тебе пора есть!

- Ну вот... - профессор развёл руками. - Настенька, солнышко, ещё немножко, у нас тут очень важный разговор! - крикнул он вниз.

- Никаких разговоров, супчик стынет! - ответили снизу.

- Ну вот... - господин Порциг втянул голову в плечи и робко хихикнул. - Сижу, так сказать, под каблуком у супруги. Был сам себе хозяин, а стал... как это... Ehekrüppel... подкаблучник. Женщины такие создания... Ну, давайте, что-ли, вниз... Супчик всё-таки. Уха. Там и поговорим.

Они спустились по скрипучей палисандровой лестнице. На крошечной площадке между первым и вторым этажом было сделано высокое окно. В нём сиял витраж, отбрасывающий на тёплое дерево разноцветные пятна - синие, фиолетовые, изумрудные и алые. Профессор перехватил восхищённый взгляд гостя и начал было объяснять, соли каких металлов использовались в качестве присадок к стеклу - но после второго окрика снизу бросил объяснения и скоренько засеменил вниз.

За тяжёлой дубовой дверью (Фридрих обратил на неё внимание, когда входил в дом - увы, профессор сразу потащил его наверх, в кабинет) скрывалась просторная гостиная зала.

В середине стоял квадратный обеденный стол, покрытый широкой скатертью в русском стиле. Рядом дожидалось седоков целое стадо стульев на гнутых ножках. В углу жил своей жизнью огромный фернзеер, украшенный семью каменными слониками с задранными хоботами и заботливо покрытый кружевной скатёркой, свисающей на экран. Похоже, этим достижением цивилизации здесь пользовались нечасто. Над фернзеером стучали и хрипели старинные часы.

За второй дверью в глубине виднелась комната отдыха: можно было разглядеть краешек блестящего чёрного рояля и кусочек стены, обитой светло-синим бархатом.

Власов прикинул расположение комнат и понял, что профессорский кабинет - единственная маленькая конурка во всём особняке. Он попытался было оценить хотя бы приблизительную стоимость этих хором - учитывая уникальное расположение посёлка в городской черте Петербурга - но, не зная цен на здешнюю недвижимость, не смог прийти ни к какому определённому выводу. Во всяком случае, жаловаться на бедность профессору не приходилось.

По всему первому этажу плавал густой аромат рыбного супа. Профессор с наслаждением повёл носом, втягивая душистый воздух.

- Ушица! Хотя... в ухе главное вода... и рыба, конечно, - добавил он. - Ах, как мы рыбачили когда-то с покойником Вельяминовым! Вот был, некоторым образом, понимающий человек... А теперь что? Рыба - магазинная, покупная... небось мороженая...

- Это у Петра-то Николаевича в лавке рыба мороженая? - немедленно отозвался всё тот же звонкий голос из кухни. - Ай-ай-ай, папочка!

- Лапуся, я тебе сколько раз говорил, не называй меня при посторонних "папочкой"! - взорвался маленький профессор, и тут же заискивающе улыбнулся Власову. - Вы уж, в каком-то смысле, извините, у нас тут с моей фрау, некоторым образом, сложные семейные отношения... Да вы знаете, наверное.

Сама фрау Порциг появилась буквально через минуту. На роковую блондинку из фильма она совершенно не походила. Невысокая, полноватая, чуть неуклюжая, она была типичной представительницей той породы женщин, которых в России раньше называли "пышечками". Власов подумал, что в Фатерлянде таких любят снимать в рекламе домашней утвари: в пухлых руках подобной барышни даже кухонные ножи золингеновской стали излучают покой и уют. Хотя, решил Фридрих, в рекламный ролик её бы не позвали - слишком уж простецкое личико. К тому же и одета она была по-домашнему безвкусно. Во всяком случае, длинная серая юбка и оранжевые тапочки-мули выглядели смешно. Похоже, хозяйка дома не слишком-то заботилась о внешности. Единственным её украшением были блестящие чёрные волосы, забранные на затылке в тяжёлый узел и сколотые позолоченной шпилькой.