Мэрион Брэдли - Туманы Авалона Страница 173

Но сразу вслед за этим Моргейна поняла, что заставляет Гвенвифар дрожать – поняла так же отчетливо, как если бы собственными ушами услышала голос священника, обращающегося к трепещущей Гвенвифар – к нынешней или к Гвенвифар-девочке? – и вещающего, что женщину могут изнасиловать лишь в том случае, если она сама введет мужчину в искушение, как Ева ввела в грех праотца нашего Адама; что святые великомученицы в Риме предпочитали скорее умереть, чем расстаться с невинностью… Как бы она ни старалась найти забвение в объятиях Ланселета, в глубине души королева верила, что виновна в произошедшем и достойна смерти за то, что была изнасилована, но осталась жить. А раз она не умерла сама, Артур имеет право убить ее… И никакие увещевания не в силах будут заглушить этот голос, звучащий в душе Гвенвифар.

«Она чувствует себя настолько виноватой из-за истории с Мелеагрантом, что уже даже не стыдится своей связи с Ланселетом…»

Гвенвифар дрожала, несмотря на пригревающее солнце.

– Скорей бы он подъехал, чтобы мы могли уйти в дом. Смотри, ястребы кружат. Я боюсь ястребов – мне все время кажется, что они могут на меня наброситься…

– Боюсь, сестра, ты для них крупновата и жестковата, – любезно заметила Моргейна.

Слуги поспешно отворили перед королевским отрядом главные ворота. Сэр Экторий до сих пор сильно хромал после ночи, проведенной в холодном подвале, но это не помешало ему выйти вперед вместе с Кэем. Кэй, исполнявший все это время роль хранителя замка, склонился перед Артуром.

– Добро пожаловать домой, мой лорд и король. Артур спрыгнул с коня и обнял Кэя.

– Что за церемонное приветствие, Кэй, негодник ты этакий? Все ли у нас в порядке?

– Сейчас все в порядке, – произнес Экторий, особенно подчеркнув слово «сейчас», – но у тебя снова есть повод поблагодарить твоего конюшего.

– Это правда, – сказала Гвенвифар, выступая вперед. Ланселет осторожно поддержал ее под руку. – Мой лорд и король, Ланселет спас меня из западни, устроенной изменником, спас от участи, какой не должна подвергаться ни одна христианка.

Артур взял королеву и Ланселета за руки.

– Я, как всегда, благодарен тебе, дорогой мой друг, равно как и моя супруга. Пойдем. Нам следует поговорить об этом наедине.

И, так и не выпуская рук Гвенвифар и Ланселета, он направился вверх, к входу в замок.

– Интересно, что за басню поспешать состряпать для короля эта непорочная королева и прекраснейший из ее рыцарей? – негромко, но весьма отчетливо произнес кто-то из придворных. Моргейна расслышала эти слова, но так и не смогла понять, откуда же они донеслись.

"Возможно, мир – не такое уж безоговорочное благо, – подумала Моргейна. – Теперь, когда они лишились своих обычных занятий, им больше нечего делать, кроме как сплетничать и злословить".

Но если Ланселет покинет двор, злословие утихнет. И Моргейна решила, не мешкая, приложить все усилия, дабы довести дело до конца.

В тот вечер за ужином Артур попросил Моргейну принести арфу и спеть.

– Я целую вечность не слышал, как ты поешь, сестра, – сказал Артур, привлек Моргейну к себе и поцеловал – впервые за очень долгое время.

– Я с радостью спою, – отозвалась Моргейна. – Но когда же Кевин вернется ко двору?

Моргейна с горечью думала об их ссоре; никогда, никогда она не простит Кевину измены Авалону! И все же она, сама того не желая, скучала о Кевине и с сожалением думала о тех временах, когда они были любовниками.

«Просто я устала ложиться спать в одиночестве, только и всего…»

Мысли Моргейны свернули к Артуру и к ее сыну, что находился сейчас на Авалоне… Если Гвенвифар придется удалиться от двора, Артур наверняка женится снова; но пока что не похоже, чтобы к тому шло. И хотя у Гвенвифар никогда не будет детей, возможно ли такое, чтобы их сына, ее и Артура, признали наследником отца? Он унаследовал королевскую кровь по обеим линиям, кровь Пендрагона и кровь Авалона… Игрейна мертва, и огласка не причинит ей боли.

Она уселась на резной раззолоченный табурет, стоявший рядом с троном, и поставила арфу на пол; Артур и Гвенвифар придвинулись поближе и уселись рука об руку. Ланселет растянулся на полу рядом с Моргейной, глядя на арфу. Но время от времени Моргейна ловила его взгляд, устремленный на Гвенвифар, – и читала в глазах Ланселета безудержное желание. Как он может на глазах у всех обнажать свое сердце? Но затем Моргейна поняла, что заглянуть в глубину его сердца может лишь она – для прочих Ланселет был всего лишь придворным, с почтением взирающим на свою королеву и обменивающимся с ней шутками – на правах близкого друга ее супруга.

Когда Моргейна коснулась струн арфы, мир внезапно снова сделался маленьким и далеким, но в то же время огромным и странным; все вокруг утратило форму и очертания. Арфа казалась не больше детской игрушки, но одновременно с этим была чудовищно тяжелой и грозила раздавить Моргейну. Моргейна сидела на каком-то высоком троне и сквозь блуждающие тени вглядывалась в незнакомого молодого мужчину с узким венцом на темных волосах; и при взгляде на него все ее тело пронзило острейшее желание. Их взоры встретились, и словно чья-то рука коснулась самого тайного уголка ее тела, пробуждая жажду обладания… Пальцы Моргейны соскользнули со струн. Ей что-то виделось… Лицо дрогнуло. Мужчина улыбнулся ей. Нет, это не Ланселет, это кто-то другой… Нет, все заволокло тенями…

Сквозь видение пробился звонкий голос Гвенвифар.

– Взгляните! Леди Моргейна! Моей сестре плохо!…

Моргейна почувствовала, как Ланселет подхватил ее и заглянул в глаза – и снова, как в видении, тело ее обмякло, затопленное волной желания… нет, это было всего лишь видением. Этого не было. Моргейна растерянно провела рукой по лицу.

– Это дым, дым от камина…

– Вот, глотни-ка.

Ланселет поднес к ее губам кубок. Что же это за безумие? Он едва прикоснулся к ней, и она уже не владеет собой; она думала, что давно забыла его, что все похоронено под тяжестью лет… но стоило Ланселету лишь дотронуться до нее, осторожно и бесстрастно, и вот она снова отчаянно желает его. Так значит, видение было о нем?

«Он не хочет меня. Он не хочет ни единой женщины, кроме королевы», – подумала Моргейна, глядя мимо Ланселета на камин. Поскольку было лето, огонь не разводили, и в камине, чтобы он не выглядел слишком мрачным и уродливым, лежал зеленый лавровый венок. Моргейна глотнула вина.

– Извините… мне весь день было как-то нехорошо, – сказала она, припомнив утро. – Пусть арфу возьмет кто-нибудь. Другой, я не могу…

– Если позволите, благородные лорды, – сказал Ланселет, – я спою!

Взяв арфу, он произнес:

– Это авалонская повесть; я слыхал ее в детстве. Думаю, ее сочинил сам Талиесин, – хотя, возможно, он просто переделал более древнюю песню.

И он запел старинную балладу о королеве Арианрод, которая вошла в реку и вышла из нее с ребенком. Она прокляла своего сына и сказала, что у него никогда не будет имени, если только она сама не наречет его, и он хитростью вынудил мать дать ему имя. Она снова прокляла его и сказала, что никогда ему не найти жену – ни среди смертных, ни среди волшебного народа, и тогда он создал себе женщину из цветов…

Моргейна, все еще объятая видением, слушала, и ей казалось, что смуглое лицо Ланселета исполнено невыносимого страдания; а когда он запел о цветочной женщине Бладведд, взгляд его на миг прикипел к королеве. Но затем Ланселет повернулся к Элейне и любезно запел о волосах цветочной женщины, что были сделаны из прекрасных золотистых лилий, и о щеках из лепестков яблони, и об ее наряде, в котором смешались цветы летних лугов – синие, и темно-красные, и желтые…

Моргейна тихо слушала, подперев ноющую голову рукой. Потом Гавейн откуда-то добыл свирель – на таких играли в его краях, на севере, – и заиграл неистовую жалобную песню; печаль звучала в ней, и крики птиц над морем. Ланселет сел рядом с Моргейной и мягко коснулся ее руки.

– Тебе уже лучше, родственница?

– О, да – такое уже случалось прежде, – отозвалась Моргейна. – Я словно проваливаюсь в видение и вижу все вокруг через завесу теней.

– Мать говорила о чем-то подобном, – сказал Ланселет, и по короткой этой фразе Моргейна поняла, как измучили его скорбь и усталость; никогда прежде он не говорил с Моргейной, – да и вообще ни с кем, насколько она знала, – ни о своей матери, ни о годах, проведенных на Авалоне. – Кажется, она считала, что это как-то связано со Зрением. Однажды она сказала, что это похоже на то, будто тебя затянуло в волшебную страну, и теперь ты смотришь оттуда, будто ее пленник; но я не знаю, действительно ли ей случалось побывать в волшебной стране, или это просто такое выражение…

«Но я бывала там, – подумала Моргейна, – и это что-то совсем другое… скорее, так чувствуешь себя, когда пытаешься вспомнить ускользающий сон…»