Роман Буревой - Все дороги ведут в Рим Страница 18

– Что будет с этими ребятами теперь? – спросил Философ.

– Я их отправлю на Крит. Всех, кроме Кумия, разумеется. Этого оставлю при себе. Он меня веселит. А тебя нет?

– На Крит? Зачем?

– Пусть составят компанию Норме Галликан. Старушке там скучно. Она шлёт мне такие чудесные письма, не замечая, что время эпистолярной борьбы прошло.

– Ты переписываешься с Нормой Галликан? – изумился Философ.

– А почему бы и нет? По особому каналу, разумеется. Как ты думаешь, на какие деньги Норма Галликан живёт на Крите? На работах по реставрации дворца Миноса она вряд ли может заработать больше двухсот сестерциев в месяц. Я посылаю ей деньги и книги. А она мне шлёт письма. Пытается убедить меня отказаться от пороков. Она ведь считает, что я очень порочен. Очень. Но продолжает убеждать. А я описываю ей все мои безумства – настоящие и мнимые. Все мои Венерины похождения, все наслаждения, тайные порывы души. И её это нисколько не коробит. Она не оставляет надежды вернуть меня на путь добродетели. А я с этого пути стараюсь свернуть. Думаю, она читает мои письма с большим удовольствием. Она недурно рассуждает о многом. Кроме секса, разумеется. И современной музыки. В музыке она ничего не понимает. Так что пусть воспитывает этих ребят. – Август кивнул в сторону второй машины. – Корв и Муций ей понравятся. Хорошие парни. Не хочешь написать Норме письмо, Философ? Думаю, тебе есть что сказать старушенции.

– Она не так уж стара, – задумчиво произнёс Философ.

– Твоих лет, надо полагать. Может, чуть старше. Но упорная, не сдаётся. Истинная римлянка. Упрямство – наше достоинство и наш порок. Помнишь, как Полибий говорил о нас, римлянах? «…Раз какая-нибудь цель поставлена, они считают для себя обязательным достигнуть её». Так что неудивительно, что Норма Галликан надеется перебороть Бенита. И у меня иногда мелькает шальная мысль: а вдруг ей это удастся?

– Ей это удастся, – сказал Философ твёрдо.

– О, не сомневаюсь. Лет через сто какой-нибудь новый Плутарх, возможно, правнук моего учителя, напишет жизнеописания Нормы Галликан и Элия Цезаря. А для контраста – Бенита и Постума. Звучит неплохо.

– Тебе нравится соседство Бенита? – спросил Философ.

– Меня не спросили, когда помещали мою юную особу под опеку диктатора. Так что теперь мы неразлучны. Мы рядом, связанные крепче, чем родством, телом самой Империи. И не тебе нас разлучить!

– Постум, прекрати свои дурацкие шуточки, – воскликнула Хлоя, заметив, как побледнел Философ.

– Я не сказал ничего дурного. Одну правду, чистую правду, которую так любит мой друг Философ. Мой раб Философ. А сейчас мы устроим пир. Пир по случаю спасения нашего боголюбимого Кумия. Кумий обожает пиры, не так ли?

– Обожаю, – поддакнул поэт. – Но сегодня у меня нет аппетита.

Только теперь все заметили, что он бледен до какого-то болезненного зеленоватого оттенка.

– Кумий, что с тобой? Неужто отравился вчера грибами?

– Арена… – только и выдавил Кумий и едва успел перегнуться через борт авто, как его вырвало.

– Фу, Кумий, – сморщился Постум. – Неужели ты ещё не привык к виду крови?

– Нет, – сказал тот со страдальческим выражением лица. – Я никого за свою жизнь не убил. И никого не хочу убивать. Я только пишу стихи.

– По-моему, это куда страшнее, – улыбнулся Постум. – А ты, Философ, не сочиняешь стихи?

– Нет, – ответил тот после паузы.

– Ну наконец-то я отыскал в тебе хоть какое-то достоинство, – рассмеялся император.

– Но он наверняка пишет прозу, – не удержалась от ехидной реплики Туллия.

– Проза – совсем иное дело. Проза похожа на длинное письмо к неизвестному адресату. Можно прочесть твоё письмо, Философ? Разумеется, там много нравственных поучений. Но парочку свежих мыслей тоже можно найти.

Философ молчал.

– К примеру, – продолжал Постум задумчиво, – «Проигравший ничего не решает»… Тебе нравится это высказывание?

– А ты не побоишься прочесть моё письмо?

– Не знаю, – отозвался Постум.

V

Вся компания первым делом отправилась в бани. Постум с молодёжью в терпидарий, а Меченый и Философ выбрали отделение пожарче. Когда Философ отворил дверь в кальдарий, то обнаружил, что там уже кто-то есть. Сквозь клубы пара угадывалась голова и плечи сидящего на скамье человека. Философ, подойдя, с изумлением обнаружил, что человек этот необыкновенно схож с ним, вот только на теле его нет ни одного шрама.

– Привет, Философ! – воскликнул двойник, поднял руку и тут же уронил её в изнеможении. – Присоединяйся.

– Что ты здесь делаешь?

– Живу здесь. Я почти не покидаю дворец, чтобы ребята Бенита меня не обнаружили. Но зато все время подле императора. Чуть что – и он призывает меня к себе. Ну да, – усмехнулся Гэл, – мне пришлось вместо тебя заняться воспитанием твоего сына, когда ты от него отказался.

– Теперь понимаю, почему Постум превратился в законченного негодяя, – прошептал Философ.

Он сбросил простыню, в которую был закутан, и погрузился в горячую ванну.

– Ты не прав, – вздохнул бывший гений. – Я внушал ему те же мысли, что когда-то внушал тебе. Только семена упали совсем на другую почву. Но всходы получились изумительные. Я горжусь своим произведением. Да ты и сам вскоре его оценишь. Кстати, с тех пор, как мы расстались, на твоём теле прибавилось шрамов. Ты сильно рискуешь, как видно. Не боишься, что клеймо Вера может не выдержать в самый неподходящий момент? Нить твой судьбы порвётся, и ты погибнешь мгновенно.

– Я ничего уже не боюсь, – отозвался Философ.

– Да, ты всегда был смел, помню.

Гэл поднялся, принял картинную позу.

– Я так же молод, как и двадцать лет назад. А ты? Ты похож на старую развалину. Фу, противно смотреть.

И Гэл, решив, что одержал внушительную победу, удалился из кальдария.

– Мерзавец, – сказал Меченый.

– Как ты думаешь, Квинт, что Гэл мог рассказать Постуму?

– Все рассказал. Все, что знал. Тебя это смущает? Тебе есть чего стыдится перед сыном?

– Наверное. Каждому есть чего стыдится.

– Ну и хорошо. Тогда есть надежда, что вы с Постумом найдёте общий язык. Потому что он стыдится очень многого. И потом… знаешь, о чем я подумал? Гэл ведь пытался заменить тебя. Значит, хотел походить на тебя. Видел его лицо? Это же ты двадцать лет назад. А внешность гения всегда такова, каков он сам.

После возвращения в Рим Меченый переменился. Он стал весел и уверен в себе. Будто нашёл нечто, потерянное в изгнании. И даже помолодел. А может, и сам Элий переменился? И тоже стал моложе? Душой, во всяком случае, – точно. Ему начали нравиться вечеринки Постума – на них он вдруг почувствовал себя нечужаком. Как будто вернулся не просто в Рим, а на двадцать лет назад. К тому же Хлоя…

Он подумал о Хлое, ощутил приятный жар в груди. И улыбнулся.

VI

Когда Философ и Меченый явились в триклиний, пир уже начался. Подавали закуски – варёные опята, все один к одному, похожие на крошечные колёса крошечных колесниц с красным соусом, ядрёно приправленные перцем; затем следовало филе мелких рыбёшек в винном соусе, настолько нежное, что таяло во рту, и, конечно же, – фаршированные яйца, наполненные гусиным паштетом. Ведь римский обед всегда начинается с яиц. Меньше пользовались спросом мозги, сваренные в молоке, посыпанные зеленью и укропом. Все это было изысканно, но не особенно дорого – к примеру, банки с консервированным рыбным филе в винном соусе продавались в любой лавке по сестерцию за пару. С потолка по древнему обычаю падали лепестки роз. Зажгли настоящие светильники. Запах горящего масла смешивался с запахом благовоний – будто не в триклинии они пировали, а в храме.

– Философ, душка, возляг рядом с Маргаритой и Хлоей. – Философ заметил, что между девушками оставлено для него на ложе свободное место. – А то Марго опасается, что Хло будет приставать к ней, – с усмешкой проговорил Постум. – Но ты у нас вне подозрений. В старости легко быть воздержанным. Когда я доживу до твоих лет, Философ… Но, к сожалению, я не доживу. Бенит прикончит меня через месяц-другой. Может, мне жениться? Нет, не стоит, он удавит моего сына, если тот появится на свет. М-да, как ни поверни, всюду проигрыш. Может, ты подскажешь, как мне выиграть, Философ?

– Подскажу, – отвечал тот после недолгой паузы.

– Ну и как?

– Переживи Бенита.

– Пережить? Как это? Чтобы он откинул копыта прежде меня? Ну и задачка! Правда, у него язва, и венерическими заболеваниями он мучился. Но он вполне протянет ещё лет двадцать.

– Переживи, – повторил Философ. – Одолей его жизнь своею.

Постум не ответил. И никто не ответил. Тишина воцарившаяся в триклинии, сделалась тягостной, густой, как сироп.

– Пережить… – повторил вновь император задумчиво. – Помнится, я пытался когда-то это сделать. Мальчишкой хотел спасти Курция. Отменить закон об оскорблении Величия. И проиграл. Я так испугался и так расстроился, что описался прямо в курии. Помню, тога сделалась сначала нестерпимо горячей, а потом ледяной. Так и до сих пор – все лёд и холод, а на самом деле всего лишь моча. Потом, помню, мы бежали куда-то. Я и какой-то гвардеец. Потом кого-то убили. Или это было до? Кажется, убили мою няньку. А вот Бенит точно пережил и её, и меня, будто переехал колёсами своего бронированного авто. Потом тоже занятно. Я скакал под дождём на бешеном жеребце и едва не разбил себе голову – это было в Паннонии. Один человек спас меня. И пообещал рассказать и научить, как сделать то, о чем говоришь сейчас ты, Философ. Но меня увезли в Рим, а он не посмел последовать за мной. Он бросил меня и не научил. Сказал, что он заключил договор, по которому не имеет права вернуться в Рим. Так что я не могу пережить Бенита, но могу поиздеваться над ним, умирая.