Лариса Бортникова - Авантюристы Страница 18

— Гони!

Креветке не надо было повторять дважды. Он ловко перекатился на облучок, подхватил вожжи и завопил громким фальцетом. «Хайди! Хайди! Чабууук!»

Прорвать шилом солидную дыру в кожаной обшивке фаэтона — плевое дело. А вот стрелять с двух рук, когда ты едешь в болтающемся, подпрыгивающем рыдване — дело не плевое. Но доставать из кармана Моржа Красавчик не собирался. Турок или японец, кому охота помирать вот так не по-человечески, превратившись в сосульку?

— Куда ты правишь? Едем куда? — крикнул Красавчик Креветке, не оглядываясь. На мушке у него был кто-то очень похожий на самого Тевфик-пашу, и Красавчик размышлял, стоит ли делать сиротой девчонку, уже потерявшую сегодня любимого.

— Капалы чарши… Гранд пазаар. Там есть, где ходить сразу далеко от Истанбул… Секрет! Никто не знает… Креветка знает! Сразу шаг раз-два — и далеко-далеко от Истанбул. Лондра можно. Можно Парис! И Москова тоже можно. Никто плохой человек никогда Красавчик не ловить! Хайди, хайди! Чабууук!

— Чего? Да на кой мне Лондон? Да и Париж не особо сдался. Москва? Вот, Москва, пожалуй подойдет. Ходуля — милый дружок мой, поди, все еще там… Все еще гоняется за Жужелицей. А что? А ведь это дело. Ходуля — человек свой, хоть и нытик. И про чертовы цацки многое знает. Так, может, Ходуля подскажет, кому из их кодлы может понадобиться хорошая ищейка…

— Хайди, хайди! Чабууук!

Остановив повозку возле каменной, на первый взгляд абсолютно глухой стены, Креветка скатился на землю и потянул за полу Красавчика. Тот увлеченно целился в чью-то красную феску, и совсем уже было попал, но, получив чувствительный удар крошечным кулачком прямо в бедро, выругался.

— Аболиционисты твою бабушку… Ты что творишь?

— Чабук!!! Быстро!

Креветка потянул на себя огромный мшистый камень, что, казалось, врос в землю веков эдак десять назад, и камень неожиданно легко поддался. И не он один. Целый кусок стены отодвинулся в сторону так легко, словно был нарисован на куске картона. Красавчик пригляделся. Нет — не словно, а на самом деле на куске картона. Пока он рассматривал шедевр неизвестного художника, Креветка живо закатился в открывшуюся щель и замахал ручонками, мол, чего ты там телишься — поторопись.

«Жизнь все-таки странная. Вчера все надо было делать потихоньку, а сегодня наоборот», — философски подумал Баркер, втиснулся вслед за Креветкой и прикрыл за собой ход.

По темным лабиринтам они двигались довольно долго. Креветка бойко бежал впереди, топоча ножками, Баркер лез за ним вслепую, чертыхаясь и то и дело обдирая о камни бока и голову. Несколько раз Креветка останавливался, чтобы «отодвинуть стену», тогда Баркер с размаху налетал на него и чертыхался еще сильнее. Креветка безропотно ждал, пока Красавчик восстановит равновесие, отдышится и продолжит путь. Было ясно, что в этом лабиринте Креветка обитает уже довольно давно, и все здесь приспособлено для того, чтобы легко скрыться от любой погони.

Прошло еще минут пять, пока через еще одну нарисованную стену они не вывалились в маленькое, но очень высокое помещение, больше всего похожее на высохший колодец. Внутри было пыльно и абсолютно пусто, если не считать огромного, в два человеческих роста зеркала на стене. Сперва Красавчику зеркало странным не показалось, а то, что мутное, так может, ему лет пятьсот. Но даже когда он подошел к зеркалу почти вплотную, отражения так и не появилось. Даже намека на отражение. Даже силуэта. А главное, Баркеру почудилось, что зеркало источает сияние. Действительно, других источников света в «колодце» не оказалось, как Баркер ни озирался. Выходило, что светится зеркальная поверхность.

— Что за дрянь? — опустил Красавчик взгляд на копошащегося где-то между его коленок Креветку и едва не закричал — карлик погрузил в зеркало обе свои ручки по самые плечи. Выражение лица у него было задумчивое, словно он что-то пытался там… за зеркалом нащупать.

— Это? Это дверка другое место, бей эфенди. Можно Москова. Давай! Хайди!

— Дверка другое место… — передразнил Красавчик, уже в который раз за сегодняшнее утро решивший ничему не удивляться. — Я тебе что, клоун, чтобы в стенки башкой нырять?!

— Алле хоп!

Высоко подпрыгнув, Креветка вывернулся в воздухе акробатическим кувырком и ловко ударил Красавчика обеими пятками под ложечку. У Красавчика перехватило дыхание, он, чтобы удержать равновесие, непроизвольно шагнул назад, и еще на полшага… и тут его голову окутало серебристым туманом, тело охватила слабость и Красавчик испугался, что сейчас его стошнит прямо на ботинки. Но не успел он нагнуться, как серебристая взвесь рассеялась. Зато прямо перед Генри замаячили две створки, в которых он без труда узнал створки платяного шкафа. «Ну, не гроб — уже приятно», — Красавчик осторожно толкнул ладонью левую створку. Та с отчаянным скрипом отворилась, и Генри вышел из шкафа. Заброшенная, скудно обставленная комната, в которой, по-видимому, давно никто не жил, встретила гостя страшным холодом. Похоже, здесь тысячу лет уже не топили.

— Бей эфенди… Я тут! — Креветка выскочил на середину комнаты, как табакерочный веселый чертик. Тут же бросился к сундуку, стоящему у зашторенного окна. Пошарил там и достал какое-то тряпье. — Другое место — Москова! Москова холодно. Плохо. А так будет хорошо. Ножка тепло, животик тепло — хорошо.

— Опять бабьи обноски? Давай-давай. Мне не привыкать… Значит, все ж таки Москова? А что? Отлично! Берем!

Приподняв штору, Красавчик выглянул наружу. Неизвестно, что он ожидал увидеть, но точно не роту красноармейцев, шагающую по заснеженному тротуару куда-то вдаль, по направлению к далеким луковичным куполам и башням из красного кирпича. Шел снег.

Глава седьмая

О долгожданных и неожиданных встречах

Москва. 2 января 1920 года по новому стилю

«Эх, яблочко, куды ты котисся, в члезвычайку попадес… не волотишься… Готоооовьсь! Цельсь! Пли! Улаааа».

Едва ли лет шести отроду, в огромном, перетянутом на поясе веревочкой ватнике, в мохнатой папахе беспризорник орал во всю глотку обидные куплеты и швырялся снежками. Швырялся сверху — больно и очень метко. Ловко оседлав обледеневший конек крыши бывшей богадельни, что на Сивцевом Вражеке, постреленок сгребал вокруг себя ладошками снег, стряпал белые тугие колобки и пулял по только что заступившему в утренний дозор красноармейскому патрулю, состоящему из двух вохровцев. «Готовьсь! Цельсь! Пли! Улаааа!» Серолицый человек в буденовке вел себя по-командирски и нервничал из-за того, что ему приходится подстраиваться под неровный шаг второго патрульного. Второй же ощутимо косолапил и время от времени останавливался, чтобы передохнуть. Эти вынужденные остановки позволяли засевшему на крыше «алтиллеристу» запускать особо точные и болезненные снаряды.

«Готовьсь! Цельсь! Пли! Улааа»! Каким-то невероятным образом мальчонка умудрялся еще пыхать цигаркой, зажатой между зубами. Дым красивым штопором ввинчивался в небо. Ээх! Вот кабы оказался кто-нибудь сейчас по ту сторону облаков. Вот кабы дернул за этот самый штопор. Вот кабы вылетела невидимая пробка и, вспенившись от рывка, выплеснулась бы в космос, в самую его середку студеная московская синь… Вот было бы здорово! Да только нет там никого — по ту сторону облаков.

— Прикончу засранца! — беззлобно погрозил кулаком буденовец, получив чувствительный удар снежком в затылок. Шевельнул для острастки плечом, будто собрался тут же скинуть со спины трехлинейку.

— Позалей, дядя. Не стлеляй силоту — я тебе лутце песенку спою. Опа-опа. Амелика-Евлопа. Тли плитопа, тли плихлопа. У цекиста в тсыпках зепа!

— Геть! А ну улепетывай отседова, сопля! Пасть с мылом мамка дома пусть тебе помоет!

— Дядь, а дядь, у тебя тетя-то есть или тебе и лосадь — тетя? — мальчишка выплюнул самокрутку, норовя попасть в кого-нибудь из патрульных, и соскользнул с конька прямо во двор. Громыхнуло жестяным листом, скрипнуло несмазанными петлями калитки и где-то уже на параллельной Гагаринской засвистело, заулюлюкало, завопило во всю мощь «у кооски четыле ноги»…

— Была б та мамка. Бедолага… Кому он нужный-то? Сгниет от тифа или чахотки или в яме асфальтовой насмерть замерзнет, а коли сам не помрет — пером подцепят где-нибудь или в башку пульнут ненароком. Эээх… Табачку бы, — остановился косолапый, чтобы дать отдых больной ноге. Машинально пошарил в кармане бушлата, наткнулся на прореху, сунул ладонь за подкладку, наскреб скудную щепотку сухарных крошек и липкой махры — ни покурить тебе, ни пожевать. В сердцах швырнул крохи на снег. И тушуясь, выхватил из сугроба еще тлеющий окурок.

— Как кому? Советской власти нужный! Товарищ Дзержинский лично вопросом этим занимается. Год-другой и ни одного сироты не останется. Жить будут в царских хоромах и золочеными половниками щи хлебать. Налопаются, отогреются, а там, глядишь, грамоте всякой обучатся. Счастливыми людьми вырастут! Большими! Не то, что мы с тобой, — командир сделал вид, что не заметил окурка. А, может, и вправду не заметил — думал ведь совсем о другом.