Мэрион Брэдли - Туманы Авалона Страница 186

– Ты горюешь о своем сыне, Моргейна? Если хочешь, можешь послать за ним, пусть растет при моем дворе. Клянусь, что ни ты, ни он не услышите ни единого слова упрека и что он будет расти в почете, который по праву причитается сыну герцогини Корнуолла и королевы Северного Уэльса.

От его доброты у меня на глаза навернулись слезы.

– Ты очень добр, – сказала я, – но ему хорошо там, где он находится, на Авалоне.

– Ну что ж, если вдруг передумаешь, только скажи мне, – сказал Уриенс. – Я буду только рад, если по дому будет бегать еще один мальчишка. Он наверняка как раз сгодится в товарищи для игр для моего младшего сына, Увейна.

– Я думала, сэр, что твой младший сын – Акколон.

– Нет-нет. Увейну всего девять лет. Его мать умерла родами… Ты не думала, что у такого старика, как я, может быть девятилетний сын?

И почему только, с насмешкой подумала я, мужчины так гордятся своей способностью делать сыновей, словно это бог весть какое искусство? Да ведь любой кот это делает не хуже их! Женщина, по крайней мере, почти год носит ребенка в себе и страдает, выпуская его на волю, так что у нее и вправду есть какие-то основания для гордости. Но ведь мужчины выполняют свою часть работы без всяких хлопот, и даже о том не задумываются!

Но вслух я сказала совсем другое, стараясь обратить все в шутку:

– Когда я была молода, сэр, я слыхала в наших краях поговорку: сорокалетний муж может и не стать отцом, но шестидесятилетний непременно им станет.

Я сделала это нарочно. Если бы он обиделся и счел эту шутку непристойной, я бы знала, как в дальнейшем с ним обходиться, и старалась бы в его присутствии говорить скромно и благопристойно. Но Уриенс лишь рассмеялся от души и сказал:

– Думаю, дорогая, мы с тобой поладим. Хватит с меня молоденьких жен, которые даже не могут пошутить как следует. Надеюсь, ты не пожалеешь, что вышла за такого старика, как я. Мои сыновья потешались надо мной из-за того, что я вновь женился после рождения Увейна, но, сказать по правде, леди Моргейна, к семейной жизни привыкаешь, и мне не нравится жить одному. И когда моя последняя жена скончалась от летней лихорадки… да, и я вправду хотел породниться с твоим братом – но, кроме того, я устал от одиночества. И мне кажется, что хоть ты и оставалась незамужней гораздо дольше, чем другие женщины, ты можешь обнаружить, что это не так уж и плохо – иметь свой дом и мужа, даже если он не молод и не хорош собою. Я знаю, что с тобой не посоветовались, но надеюсь, что ты не будешь особенно несчастлива.

По крайней мере, подумала я, он не ждет, что я буду в восторге от оказанной мне великой чести. Я могла бы сказать, что это ничего не изменит – я не была счастлива с тех самых пор, как покинула Авалон, а поскольку я буду несчастлива, где бы ни находилась, лучше уж я уеду подальше от Гвенвифар и ее злобы. Я не могла больше притворяться ее верной и подругой, и это в каком-то смысле печалило меня, потому что когда-то мы и вправду были близки, и не моя вина, что теперь это закончилось. Я вовсе не хотела отнимать у нее Ланселета; но как я могла ей объяснить, что, хоть я и желала его, в то же время я его презирала и что такой муж – вовсе не подарок? О, если бы Артур поженил нас еще до того, как сам обвенчался с Гвенвифар… но нет, и тогда уже было поздно. Было поздно с той самой ночи у круга стоячих камней. Если бы я тогда позволила ему взять меня, ничего этого не произошло бы… Но сделанного не воротишь. И я не знаю, какие еще планы Вивиана строила на мой счет; но в конечном итоге они привели меня к браку с Уриенсом.

Наша первая ночь оказалась именно такой, как я и ожидала. Уриенс некоторое время ласкал меня, потом немного попыхтел на мне, тяжело дыша, потом внезапно кончил, сполз с меня и уснул. Поскольку я не ожидала большего, то и не испытала разочарования и без особого сожаления свернулась клубочком у него под боком. Уриенсу это нравилось, и хотя после первых нескольких недель он уже редко возлежал со мной, он любил спать со мной в одной постели. Иногда он часами напролет беседовал со мной, обняв меня, – и более того, он прислушивался к моим словам. В отличие от римлян, мужчины Племен никогда не пренебрегали советами женщин, и я была благодарна Уриенсу за то, что он, по крайней мере, всегда выслушивал меня и никогда не отмахивался от моих слов лишь потому, что это говорила женщина.

Северный Уэльс оказался красивой страной; его зеленые холмы и горы напомнили мне Лотиан. Но гористый Лотиан был бесплоден, а страна Уриенса – зелена и плодородна. Она изобиловала деревьями и цветами; почва здесь была хорошая, и крестьяне собирали хорошие урожаи. Уриенс построил свой замок в одной из прекраснейших долин. Его сын Аваллох, жена Аваллоха и их дети во всем слушались меня, а младший сын Уриенса, Увейн, звал меня матушкой. Я узнала, что это такое – растить сына, и с головой ушла в повседневные заботы о мальчишке, который, как и все его сверстники, лазал по деревьям, расшибался, вырастал из одежды или рвал ее в лесу, грубил учителям и вместо уроков удирал на охоту. Священник отчаялся научить Увейна грамоте, зато наставник воинского дела не мог на него нахвалиться. Я любила Увейна, несмотря на все его проказы. Он ждал меня за обедом С/ частенько сидел и слушал, как я играю на арфе – у него, как и у всех жителей этой страны, был хороший слух и красивый, мелодичный голос; и как и все при этом дворе, родичи Уриенса предпочитали играть сами, а не слушать наемных менестрелей. Через год-другой я начала воспринимать Увейна как собственного сына – а он, конечно же, не помнил своей матери. При всей своей дикости, со мною он всегда был нежен. Мальчишки в его возрасте непослушны; но хотя он мог целыми днями грубить или дуться, потом всегда наступали моменты, полные тепла: он приходил ко мне и пел, когда я играла на арфе, или приносил мне подарок – полевые цветы или неумело выделанную заячью шкурку, – а пару раз он робко, словно аистенок, наклонялся и касался губами моей щеки. В те времена мне не раз хотелось иметь собственных детей и растить их. При этом тихом дворе, вдали от войн и хлопот юга, больше нечем было заняться.

А потом, когда с момента нашей с Уриенсом свадьбы миновал год, Акколон вернулся домой".

Глава 9

В холмы пришло лето; фруктовые деревья в саду покрылись белыми и розовыми цветами. Моргейна шла по саду, вспоминая весну на Авалоне и деревья, подобные белым и розовым облакам, и ее переполняла тоска. Близилось летнее солнцестояние; Моргейна вычислила это и с печалью поняла, что время, проведенное на Авалоне, в конце концов перестало сказываться на ней – она больше не чуяла смену времен года всем своим естеством.

«Стоит ли лгать себе? Дело не в том, что я все позабыла или что я не чую смены времен года, – я просто не позволяю себе это чувствовать». Моргейна бесстрастно взглянула на себя со стороны – темное роскошное платье, приличествующее королеве… Уриенс отдал ей все платья и драгоценности, принадлежавшие прежде его покойной жене, да и у нее самой было много украшений, оставшихся от Игрейны; Уриенсу нравилось видеть ее в дорогих убранствах, достойных королевы.

«Некоторые короли казнят государственных преступников или отправляют их на рудники; если королю Северного Уэльса нравится увешивать преступницу драгоценностями, выставлять напоказ и именовать королевой – он в своем праве, не так ли?»

И все же ее переполняло ощущение потока времени, ощущение наступившего лета. У подножия холма пахарь негромкими возгласами подгонял быка. Завтра – летнее солнцестояние.

На следующее воскресенье священник выйдет в поле с факелами и вместе со служками пройдет процессией по всей округе, распевая псалмы и благословляя поля. Бароны и рыцари побогаче – все они были христианами – убеждали простой люд, что это более подобает христианской стране, чем старые обычаи, когда крестьяне жгли костры в полях и взывали к Владычице. Моргейна пожалела – уже не в первый раз, – что принадлежит к королевскому роду Авалона. Лучше бы она была простой жрицей…

«Я по– прежнему находилась бы там, была бы одной из жриц, выполняла поручения Владычицы… а здесь я словно моряк, потерпевший кораблекрушение и выброшенный на неведомый берег…»

Моргейна резко повернулась и зашагала через цветущий сад; она шла, опустив глаза, чтобы не видеть больше яблоневого цвета.

«Весна приходит за весной, а за ней в свой черед настает лето с его плодами. И только я остаюсь одинокой и бесплодной, как христианские девственницы, запертые за монастырскими стенами». Моргейна изо всех сил боролась со слезами – в последнее время они постоянно готовы были вырваться на волю – и все-таки одолела. За спиной у нее заходящее солнце заливало поля красноватым светом, но Моргейна не смотрела назад; здесь же все было серым и пустым. «Таким же серым и пустым, как я».