Сергей Шхиян - Волчья сыть Страница 19

— Ну?! — рявкнул я, выпучивая глаза, и картинно взмахнул саблей, словно намереваясь отсечь голову штабс-капитану.

— Нет! — в один голос закричали оба офицера, закрывая лица руками.

— Нет? — удивленно переспросил я.

— Ради Бога, прекратите! — взмолился поручик Прохоров.

— Извольте, — ответил я, опуская саблю, — если вы желаете нарушить кодекс чести, тогда конечно.

Офицеры так и не ответили, и я отсалютовал поверженному противнику. После чего повернулся к Прохорову:

— Господин поручик, я в вашем распоряжении. Извольте встать в позицию, — после чего сделал страховидное лицо и добавил замогильным голосом. — Вон ваша шашка.

Поручик угрюмо подошел и поднял оружие. Второй секундант пришел в себя и закричал срывающимся голосом, пытаясь перехватить инициативу:

— Не желаете ли примириться, господа?

Мой новый противник что-то пробормотал, что, при желании, можно было понять как согласие.

— Нет, я слишком сильно оскорбил поручика, чтобы просить у него извинения, — задушевно сообщил я миротворцу, — мне придется смыть его кровью. Пожалуй, начнем, а то, пока мы возимся, штабс-капитан умрет от потери крови.

Поручик взял себя в руки и встал в позицию. Я отсалютовал ему и со свистом расписал воздух сверкающим клинком. В глазах офицера застыл ужас.

— Кстати, — спросил я секунданта, — бьемся до смерти?

— До первой крови, — нервно ответил он, отводя взгляд.

Я молча кивнул и сделал ложный выпад. Поручик слепо бросился на меня, не очень осознавая, что делает, и, так же, как и предшественник, напоролся предплечьем на колющее острие старинного оружия.

Как и его товарищ, он невольно вскрикнул, отступил и уронил шашку на траву. Потом попытался зажать кровоточащую рану рукой, побледнел и опустился на землю. Теперь оба противника сидели на корточках, зажимая кровоточащие раны руками, а их общая шашка вновь валялась на траве.

— Теперь ваша очередь, сударь, — со светской улыбкой сказал я безымянному офицеру. — Давайте быстрее закончим дело, а то меня ждут пациенты. Я все-таки доктор.

— Я бы хотел закончить наше дело миром, — сказал он, бледнея и пряча взгляд.

— А я не уверен, что хочу того же, — ответил я, — Вас, сударь, я вообще намереваюсь убить за нарушение дуэльного кодекса.

Секундант дернулся, но сзади его подпер Иван.

— Может быть, вас удовлетворят мои извинения? — попытался торговаться он.

У меня мелькнула здравая идея, как чувствительнее наказать этих мерзавцев. То, что они позволили себе, выходило за всякие рамки дворянской и офицерской чести.

Возможно, я идеализирую эту эпоху, но в вопросах чести в русском обществе не допускалось никаких вольных толкований. Убивать я, понятное дело, никого не собирался. Даже не только потому, что один из этих уродов мог оказаться моим предком, просто они того не стоили. Другое дело наказать рублем…

— Сколько стоят ваши извинения? — прямо спросил я секунданта.

Он не понял и с удивлением посмотрел на меня.

— Как это — стоят?

— За то, что вы согласились убить невинного человека, вам заплатили деньги, а я хочу получить их за то, что не убью виновного.

От такого цинично-меркантильного заявления секундант совсем обалдел. Он глупо хлопал глазами, не зная, как возразить против убийственной логики.

— Однако, это неблагородно! — наконец нашел он «серьезный» довод.

— Значит, брать деньги за убийство благородно, а отпустить за плату — подло? Может быть, вы и правы. Тогда нам остается одно — будем биться до смерти.

Я сделал свирепое лицо, помахал саблей и зловеще пригласил:

— Извольте встать в позицию.

— А если я принесу извинения? — просящим голосом взмолился морально сломленный противник, со страхом глядя то на меня, то на бесполезное в его неумелых руках оружие, позорно валяющееся в двух шагах от него.

— Я их не приму. Однако, если сумма будет приемлемая, скажем сто тысяч… — произнес я. — Думаю, ваша жизнь стоит такой безделицы?

— Ка-какие сто тысяч?

— Те, что вы заплатите, чтобы я принял ваши извинения.

— Но у меня нет таких денег. Я бы мог найти тысячу-другую.

— Вы что, стоите дешевле лошади? — удивленно спросил я. — Почему бы вас не оценить как крестьянскую клячу? Рублей, скажем, в двадцать?

Секундант вспыхнул, но оскорбиться не решился.

— Пожалуй, тысяч десять я бы смог найти…

— Ладно, — неожиданно для противника согласился я, — пусть будет десять тысяч серебром, а то еще подумаете, что я на вас наживаюсь.

Никаких угрызений совести я не испытывал. Русское офицерство, сколько я знал, ценило честь дороже жизни. Эти ребята нарушили все нормы и каноны и не заслуживали никакого снисхождения.

— А этих будем лечить или прислать им попа? — поинтересовался я, кивнув в сторону раненых.

— Ради Бога, доктор, помогите! — в один голос взмолились они.

— Доктор, исполните ваш долг, — поддержал их товарищ.

— Видите ли, сударь, — задушевно сказал я ему, — раны ваших друзей, к сожалению, очень тяжелые, я боюсь, что им уже никто не поможет, разве только священник…

— Доктор, умоляю, — сдавленным голосом произнес он.

— Я могу, конечно, попытаться, но стоить это будет еще по десять тысяч с человека…

Троица смотрела на меня с мистическим ужасом.

— Однако, — раздумчиво продолжил я, — так как я сам отчасти оказался невольной причиной, вы меня понимаете?.. Я, пожалуй, пока удовольствуюсь вашим экипажем, а оставшуюся часть долга можете погасить позже.

— Но это мой экипаж, — растерянно сказал секундант.

— Тогда, пардон, у нас с вами другие счета. Счастливо оставаться.

— Васька! — с отчаяньем в голосе закричал штабс-капитан, — отдай, Христом Богом молю. Мы потом с тобой сочтемся.

— Вы не сомневайтесь, — успокоил я секунданта, — если они умрут, то я экипаж верну.

Видно была, как офицеру жалко отдавать прекрасную коляску с очень приличными лошадьми.

— Васенька, умоляю! — между тем канючил «умирающий» Прохоров. — Все тебе вернем, честью клянусь, ты себе другую карету купишь, еще лучше.

«Васенька» с сомнением посмотрел на товарищей и неохотно кивнул.

— Ладно, пусть будет по-вашему.

— Тогда извольте расписку.

— Позвольте, вы не верите моему слову? — поразился он.

— Не верю, — честно признался я. — К тому же, я не имею чести знать вашу фамилию.

— Штабс-капитан Измайлов, — поспешно назвался кредитор.

— Очень почтенная фамилия, — похвалил я, — однако, расписку написать извольте. Сумма немалая.

— У меня ни бумаги, ни чернил нет, — попробовал увильнуть Измайлов. — Я на картель направлялся, а не… — он задумался, искал слово пообиднее, но, встретив мой взгляд, грубить раздумал, — писать расписки.

— Ничего, бумагу я найду, — пообещал я, открывая свой саквояж, — а написать можно и кровью, ее тут достаточно.

— Я не буду писать расписки кровью! — взвизгнул капитан, с ужасом глядя на меня. — Это, это как сговор с…

— Зря волнуетесь, — успокоил я его. — Я не дьявол, да и писать можете не своей, а чужой кровью. Впрочем, у меня и перо есть. Новая модель, граф Атос подарил.

Я вынул несколько листов бумаги и шариковую ручку.

Измайлов опасливо взял ее в руки, но тут же успокоился:

— Это как свинцовый карандаш?

— В точности, только пишет чернилами.

— Модная штучка, — завистливо сказал он, окончив писать расписку. — Не уступите?

— В другой раз обсудим, — пообещал я, — как кончим наши счеты.

И обратился к своему напарнику:

— Иван, подай аптечку.

Мы тут же развернули походный госпиталь. Иван успешно исполнил роль хирургической сестры, и вскоре я привел своих недругов в относительный порядок.

В процессе лечения доверительных отношений у нас не возникло, однако, я совершил гуманный поступок: поручил Ивану развезти раненых по домам на своем новом экипаже, а сам домой пошел пешком, предъявлять Але обещанную «сатисфакцию».

Глава восьмая

На все мои дуэльные подвиги ушло немногим больше часа, Проводив карету с ранеными, я еще раз проверил расписку и засунул ее в свой саквояж. Погода стояла отличная. По небу скользили частые легкие облачка, мешая солнцу раскалить землю. Сладко пахло цветущим клевером и душицей. С чувством выполненного долга я, не торопясь, шел по узкой извилистой тропинке, держа саблю как трость под мышкой. Носить ее на перевязи мне не нравилось, казалось, что я начинаю смахивать на мушкетера из спектакля школьной художественной самодеятельности.

Вдруг на узкой тропинке мне встретился настоящий француз. Его национальная принадлежность сразу определялась по лицу с тонким орлиным носом и разрезу глаз. Мы столкнулись нос к носу и вынуждены были раскланяться. Я сделал это достаточно сдержанно, а француз — с изысканной вертлявостью.