Сергей Шхиян - Гиблое место Страница 19

Я прислушался к разговору. Громче всех говорил хозяин, обрывая и прерывая не в меру расходившихся гостей. О чем шла речь, я не сразу понял, бражники обсуждали какие-то свои дела. Потом я уловил знакомые мотивы и насторожился. Речь зашла о нас:

— …Долго не протянет, — говорил толстяк, — завтра погоню навоз возить, она не сможет, тогда еще батогов получит…

— Кнутом его надо, чего его жалеть, чтоб мясо летело… — перебила одна из женщин.

— … бабу сейчас приведут, все и погуляем, мы ее, лахудру рыжую… а потом батогами, батогами!..

— Кнутом ее, суку… — опять взвизгнула та же женщина. — И зенки выдрать…

— Ох, боярин, мы ж и потешимся! — заревел головастый мужик с непомерно широкими плечами и складчатым, мясистым лицом.

— Надо, чтобы они не сразу сдохли, а помучились! — продолжил с подъемом хозяин. — Чтоб с нас спроса не было, что, мол, порешили. Да и им наука, не зарься на чужое!

Последние слова меня заинтересовали.

Никаких счетов с незнакомым толстяком у меня не было, я сегодня увидел его впервые в жизни.

— Умен ты, Гаврила Васильич, ох, умен, — льстиво проблеял высокий, худой человек с узкой головой, которого видно было только со спины. — Тебя б на Борискино место-то! Ты б поцарствовал!

— Ты крамолу не сей! Воровские речи не веди! — довольным голосом оборвал худого хозяин. — Бориска, он хоть и из татар, да царь венчанный!

— Да ты знатней его семикратно! — загудели гости. — Тебе бы царствовать, а не ему, идолу!

— Будет, будет! — шутливо рассердился Гаврила Васильевич. — Полно вздор нести, нам бы морозовскую вотчину получить, и то ладно, а там, глядишь, одно к одному…

Последние слова толстяка разом поставили все на свои места. Теперь стало понятно, откуда у осла растут уши.

— А поп не помешает? — спросил доселе молчавший сотрапезник, лица которого я в дверную щель не видел.

— У Ермолки не побалуешь! — засмеялся хозяин. — После его батогов долго не живут. Он завтра ему еще подсыплет, и Господь батюшку к себе приберет!

— Может быть, нужно было сразу его на небеса отправить? — опять спросил тот же голос.

— Не хотел я торопиться, боярин, попик-то и так квелый, слышал бы ты, как он визжал под батогами! Хуже бабы. Совсем в их сословии нет мужества. Вот мы одного боярского сына пытали, этот да! Брюхо ему вспороли, он ничего, кишку вынули да к столбу прибили — терпит! Смех, да и только. Потом кнутом заставили кругами бегать, пока все кишки на столб не намотались! Это — да! А он ничего, не просил пощады, только ругался матерно!

«Ах, ты, тварь, — подумал я, — мужества ты хочешь! Удовольствие тебе нужно было еще доставить! Погоди, доставлю я тебе удовольствие!»

Между тем толстяк продолжал сладостно вспоминать:

— Уж брюхо у него пусто, ан, все не подыхает. Тут один мой клеврет удумал бросить его на муравьиную кучу! Там, шалишь, там он прочувствовал!

— А откуда вообще этот поп взялся? — перебил интересный рассказ невидимый гость.

Говорил он уверенно, без лести в голосе, скорее, в ответах Гаврилы Васильевича слышалось вежливое почтение.

— Ногаи его в полон взяли. К тому часу, люди говорят, они боярина Иван Михалыча уже порешили, а боярыню с детками не успели. А тут чертов поп-то возьми и убеги от них, да и ведьму рыжую с собой прихвати…

— Ловок, видать, батюшка, коли от ногаев сбежать смог! Им же за Морозовых было сполна уплачено. Ты, Васильич, с ним ухо востро! Не ровен час! И с ногаев пеню взыщи, нечего их баловать. И князька их припугни, чтоб не повадно…

— Это уж как водится. Да, куда же мои удальцы запропали, давно должны быть! Неужто сами с боярыней забаловали, поперек батьки! Шкуру спущу с подлецов! Мишутка! — неожиданно закричал в сторону двери хозяин.

Я едва успел отпрыгнуть в угол, как из сеней выскочил рослый парень и бросился в комнату. Пока он в комнате выслушивал распоряжения, я выскользнул наружу и затаился за утлом.

Луна светила на полнеба, кусты были голы и прозрачны, прятаться было негде. Вступать в бой со столь превосходящими силами противника было бы полным безумием. Я с больной спиной даже убежать не смогу, не то, что попытаться со всеми ними рубиться на саблях.

Дождавшись когда «Мишутка» выскочит из дома и побежит разыскивать пропавших стрельцов, я спешно вернулся к лазу и благополучно покинул опасное место.

Идти по тропинке к лесу мне было легко, но не весело. Положение, в которое мы попали, было если и не безнадежное, то крайне тяжелое. То, что по «горячим следам» за нами погонятся люди Гаврилы Васильевича, а с ними, если он додумается, вся крестьянская округа, я ни минуты не сомневался. Бегать же по здешним лесам с детьми от вполне реального и организованного противника, хорошо знающего местность, — последнее дело Я даже пожалел, что не послушался Гривова и не сжег в хате стрельцов. Теперь, после того, как я их отделал, они как никто будут заинтересованы нас поймать и отомстить.

Нужно было придумать что-нибудь необычное, но ничего оригинальнее того, чтобы спрятаться под фонарем, в самом доме толстяка, мне в голову не приходило. Будь дом больше, такой, какие обычно бывают у нормальных помещиков, схорониться там было бы реально. Я шел и надеялся, что в голове у меня непременно что-нибудь «сварится», но пока никаких конструктивных идей в ней не было.

Выйдя за околицу на западную оконечность деревни, я свистнул. В ответ раздалось неестественно басовитое кряканье утки.

Я пошел в нужном направлении и вскоре различил на фоне темного низкорослого леса здоровенный дуб.

Под его лунной сенью группа товарищей с надеждой и тревогой ждала моего возвращения.

— Ну, что? — спросили одновременно и Морозова, и Гривов.

— Ничего хорошего, — честно сказал я, — они охотятся за Натальей Георгиевной с детьми. Подкупили ногайцев, чтобы вас всех убить. Дело, как я понял, в наследстве на морозовские вотчины. Ты того толстячка, который приходил со стрельцами, случайно, не знаешь? Его зовут Гаврила Васильевич? — спросил я Наталью.

Женщина задумалась, потом отрицательно покачала головой.

— Там еще был один человек, главный, но я его в лицо не видел и по имени его никто не называл, он и есть зачинщик… Кто, кроме твоего покойного мужа и вас с детьми, может наследовать земли и имущества Морозовых?

— Не ведаю, Иван Михайлович ничего мне про наследство не сказывал.

— Когда узнаем, кому выгодна ваша гибель, тогда и найдем заказчика. Пока же нужно думать, как отсюда выбраться. С утра за нами устроят охоту…

В подтверждение моих слов со стороны деревни послышались отчаянные крики.

— Слышите, нашли стрельцов. Тебе лучше вернуться домой, — сказал я Гривову, — не дай бог, хватятся.

— Верно, говоришь, батюшка, да только и вас не бросишь, без меня-то, думаю, вас сразу поймают.

— А я глаза им отведу, — пообещала Ульяна.

Несмотря на то, что фокус с казаками у нее получился, и они нас действительно не увидели в темной избе, экспериментировать на детях и себе я опасался.

— Есть в лесу одно место, куда никакие стрельцы не доберутся, знают про него всего два человека, мои кумовья… — задумчиво начал дядька Гривов. — Только больно глухо там и нехорошо…

— Чем нехорошо?

— Нечисто. Много чего про то место болтают. Известно, у страха глаза велики. А вот что правда из того, что нет, не знаю… Туда потому никто и не ходит, все боятся… Мы с кумовьями случаем попали, да так напутались, еле ноги унесли.

— Чего напугались-то? — спросила Наталья Георгиевна.

— А Бог его знает чего. Так словом не скажешь. Одно дело, нечистое место.

В деревне ударили в набат. Все невольно оглянулись.

— Уходить надо, — нервно сказала Наталья Георгиевна, прижимая к себе спящую дочь.

— Ладно, пошли в нечистое место, — решил я. Лесной нечисти я не боялся, а вот людской стоило поберечься.

— Как знаешь, батюшка, ты священный сан, тебе виднее.

Несмотря на то, что рваный стихарь я оставил в избе и был одет в свое обычное платье, меня, видимо, по привычке, продолжали называть «батюшкой».

Крики в деревне делались все громче, какой-то идиот, несмотря на светлую лунную ночь, даже бегал с факелом.

— Пошли, что ли, — поторопил Гривов, а то не ровен час, заявятся…

Идти, особенно первую часть пути, было легко. Сквозь голые ветви во всю свою силу светила луна, и оттого лесная тропинка казалась серебряной. Потом под ногами захлюпало, начиналось болото. Идти стало труднее. Гривов взял на руки маленькую Олюшку, Ульяна помогала Бориске, а я подал руку Наталье Георгиевне.

Несмотря на то, что нам приходилось вглядываться в дорогу, вытягивать ноги из липкой грязи, скользить и спотыкаться, я ощущал не неудобства пути, а тепло женской руки. После порки батогами и помощи, которую оказывала мне Морозова, наши отношения начали стремительно меняться в лучшую сторону. Пока это внешне никак не проявлялось, но я чувствовал, что Наталья Георгиевна стал внимательней смотреть на меня, и между нами возникло нечто, что трудно объяснить словами, некая форма душевной близости, когда люди вдруг начинают как бы видеть друг друга.