Дмитрий Дивеевский - Ось земли Страница 19

Еще раньше, когда Ильич заболел, он выдержку потерял, пошел в атаку на линию партии, хотел инициативу перехватить и ЦК возглавить. Все тогда поняли – Троцкий власти хочет. Верховной власти. Своих вокруг себя собрал: Косиора, Осинского, Карахана. На партийную программу напал – все ему не нравится, подавай ему трудовые армии, военную организацию промышленности. А главное – Антонова-Овсеенко подбил, тот бунтом в армии стал грозить. Хорошо Фрунзе помог, быстро антоновских командиров заменил и о верности армии ЦК рапортовал. Тринадцатая партконференция все правильно решила. Армия в сторонку отошла, и тут Бонапарт обгадился. Куда гонор делся. Понял, что переворот не удался, не выберут его новым Наполеоном. Затих, стал новое наступление готовить. И ведь удачное решение нашел – влить еврейскую компартию в ВКП(б). А это семь тысяч функционеров. Не удалось тогда их остановить. Вот ведь сволочи, Зиновьев с Каменевым, постоянно хвостом вертят. Уже против Троцкого свои позиции заявили. Казалось, все, стой на своем. Нет, как только о ЕКП зашел вопрос, проголосовали за вливание в нашу партию. Будто не понимают, что это проделки иудушки Троцкого, что они лично ему помогают. Проголосовали и теперь эти люди расползаются по всему аппарату. Но ничего. Придет время, я их всех из партии вытряхну. Неужели Зиновьев с Каменевым думают, что я им это забуду? Нет, не забуду. Мягкотелость с предателями недопустима. Не могу себе гуманного отношения к противнику позволить. Он этого не оценит и власть отнимет. А отдавать ее нельзя! Мне расслабляться запрещено, слишком большую цель взял. Большая цель, страшная, даже дух захватывает – страну от троцкистов защитить. Если с ней не справлюсь – революции конец. Троцкий свою страну в крови утопит и на Европу двинется. И все проиграет. Не взять сегодня Европу, слишком сильна. Поэтому буду троцкизм безжалостно искоренять. Ведь на кону первое в истории пролетарское государство. Устоим – будет немыслимая победа! Поэтому все силы надо борьбе отдать, а бороться с ним кроме меня некому. Так получилось. Я не дам слабину, не дам! Ни кому из этой кампании доверять не буду. Все они одним миром мазаны, все мерзавцы. Зиновьев с Каменевым такие же мерзавцы, только сегодня против Троцкого играют, решили его к власти не пускать. Поняли, каков он субчик. Он быстро свои порядки наведет, всех под каблук загонит. А им под каблук иудушки не хочется, о своей славе мечтают. Хорошо, пусть мечтают, этим можно пользоваться до поры, до времени. На них полагаться вообще нельзя. Их можно только использовать. Да, дело с ними придется иметь. Сильный узел они в партии завязали, все переплелись, переженились, друг друга тянут, глубоко эшелонировались, до самых глубин партии. Какую местную организацию не возьми – везде маленький троцкий сидит. Сразу эту сеть не расплетешь. Но расплетать надо, иначе она партию удушит. Ничего, по частям, по частям.

Иудушка не знает, что я в курсе его шашней с американской родней.

Когда слушал его выступления про мировую революцию, всегда думал: он сам в нее верит? Ведь уже в восемнадцатом стало ясно, что мировой революции не будет. Подавили спартаковцев в Германии, подавили красную республику Венгрии, затихло рабочее движение во Франции. Вывод простой – надо заниматься своими делами, строить новую жизнь. А он все твердит про мировую революцию. Что-то было в его речах не так. Стал думать: почему Троцкий не видит очевидных вещей? Что кроется за его политикой? Стало ясно во время конфискации ценностей церкви. Все вырученные средства должны были идти на закупку хлеба для голодающих. А Троцкий изъял деньги и отправил на поддержку революции в Европе. Выходит, ему надо деньги на ветер бросать, а мужик пусть подыхает. А ведь голод в стране позиции Ленина подрывал. Вот какая задумка у его кампании была! Заодно его дядюшка Животовский наше золото скупал.

Феликс молодец, доложил. Хорошо, что во главе чрезвычайки Феликс стоит. Честный большевик. Не друг мне и не брат, а о Троцком сообщил. Потому что понимает, как он опасен. Троцкий Россию ненавидит. Он для нее – смерть. Как он тогда торжествовал, когда в Крыму белые офицеры добровольно сдались! Всех приказал расстрелять. Десять тысяч отборных специалистов – за просто так. Очищал население Крыма от вредного элемента. Хоть Пурим после этого празднуй. Он весь русский народ так уничтожит и глазом не пошевелит. И эти два брата-акробата не лучше его. Только больше задницей вертят, сегодня с одним, завтра с другим вождем. Бухарина жалко. Запутался со своей демократией. Не хочет понять, что там, где драка, демократией только дураков отвлекают. Мечется по фракциям как дурень с писаной торбой. Говорил с ним не один раз, а он все свое – нельзя диктатуру допускать. Сам себе противоречит: хочет, чтобы пролетарскую диктатуру демократическая партия осуществляла. Не понимает, что такого не может быть. Диктатура она и есть диктатура, и никакой демократии тут не предполагается. Запутается он, а жалко. Хороший экономист, много пользы бы принес. Но с кем поведешься, от того и наберешься. Жалко.

Большая задача – собрать единомышленников. Партия бурлит, каких только группировок не проявилось. Да, после смерти Ленина все лишаи наружу вышли. Понятнее стало, кто друг, а кто – враг. С Троцким в первую очередь понятно. Будем драться. Хорошо, что Надежда помогает. Есть в жизни опора. Молодец. Детей растит, сама учится, меня любит. Молодец»

Голос затих и Александр Александрович пришел в себя.

«Выходит Порфирий и мысли исторических деятелей транслировать может – подумал он – ну и Поцелуев, ну и литературный критик. Каков молодец!».

1925. Окояновский поселок

Единственную улицу поселка залило холодным осенним дождем. Начиная с середины сентября небесная водица лилась сверху непрерывным потоком. Лишь иногда хляби небесные немного стягивались, чтобы дать земле впитать влагу, а потом снова безжалостно разверзались. Последние полосы картошки пришлось убирать по щиколотку в грязи, а свекла осталась в поле поджидать первых заморозков. Но главное дело успели сделать – зерновые, хоть и небогатые, но скошенные и обмолоченные ждали своего часа в амбарах.

Дмитрий Булай смотрел через открытую дверь правления, как односельчане не спеша тянулись на собрание. Шли семьями, прихватив с собой малолеток. Отдельного здания для правления у поселян не было. Под собрания использовали самый большой амбар, в котором хранилось общественное добро – конские сбруи, инвентарь, мешки с семенами и всякая мелочь. Здесь же, на незанятой половине поставили лавки и стол для делопроизводства. Поселковое товарищество по обработке земли было маленьким – всего сорок пять работников, включая стариков и подростков. Первые пару лет жили от урожая к урожаю, а в последние два года дело вроде бы стало налаживаться. С тех пор, как вместо продналога ввели денежный налог и в соседнем Окоянове заработал рынок сельхозтоваров, в безнадежной мгле стали проблескивать светлые пятна. Государство создало товарный фонд кооперации, который продает крестьянам нужные вещи, в том числе и одежду в обмен на сельхозпродукты. Все говорят о новой экономической политике и она, вправду, начинает работать. Однако Дмитрий Степанович не очень сильно вскармливал в себе надежды на лучшее будущее. В свои сорок пять лет он многое повидал и старался прислушиваться, к тому, что происходит в Москве. А в Москве во всю шла борьба с «левой оппозицией» во главе с Троцким, которая увидела в НЭПе возвращение к капитализму и резко ему сопротивлялась. Как знать, не победят ли «левые», не одолеют ли они «нэповцев». Булай знал троцкистов по прежним годам и ничего хорошего от них не ждал.

Когда пять лет назад он организовал из оголодавших окояновцев товарищество по обработке земли, которое предполагало только соединение усилий в работе на земле, ни об общем хозяйстве, ни об общей кассе не думали. Какое тут общее хозяйство, пашню поднимали собственной тягой. Но с горем пополам пережили самый трудный начальный период, окрепли и сразу стал вопрос об общинном пае. Тогда порешили делать, как встарь делалось в крестьянских общинах: сначала одолеть беду всем миром, а уж потом думать о дележе прибытку. За пять лет общая конюшня выросла до двенадцати лошадей, для которых построили конный двор, появился совместный инвентарь, в виде стальных сормовских плугов и механической веялки, ручку которой могли провернуть только два здоровых мужика.

Народ постепенно собирался. Мужчины снимали мокрые суконные кацавейки, закуривали самокрутки, женщины опускали платки на плечи: стесняться было некого– почти все поселяне связаны родственными узами. Темнело, окон в амбаре не было, поэтому зажгли большую линейную лампу и приступили к собранию.

Булай осмотрел присутствующих и объявил:

– Ну, вроде все пришли, кроме Митьки Белого. Его ждать не будем, не велика честь. Начнем, помолясь. На обсуждении два вопроса: как быть с нынешним урожаем и что готовить на весну. По первому вопросу прошу дать мне слово.