Роман Буревой - Боги слепнут Страница 19

– Не желаю! – воскликнул Гимп. – Останови их! Гении не могут потакать ненависти, потакать войне, пожарам, горю… – Слова гения Империи уходили в пустоту. Напрасно Гимп тянул к бывшим собратьям руки – меж ними была стена чернее августовской ночи.

Базилика уже горела вся – до крыши. На фоне беснующихся рыжих языков скульптуры казались неестественно застывшими, будто уверены были, что беда им не грозит. Их мраморные руки по-прежнему сжимали мечи и свитки, их гордые головы венчали наградные венки.

– Пожар! – закричал Гимп и бессмысленно замахал руками. Он не видел огня, но слышал треск пламени. И от этого было ещё страшнее – ему казалось, что весь Город горит.

– Кто придумал, что можно исполнять только хорошие желания? А? Плохие желания куда занятнее, – рассмеялся Гюн.

Треск пламени становился все сильнее.

– Ты погубишь Рим окончательно, – воскликнул Гимп, в отчаянии вертя головой.

– Я его спасу.

– Ты его не спасёшь. И власти над ним не получишь!

И Гимп кинулся в пламя.

Гюн попытался его удержать. Но не успел. Гимп скрылся в пылающей базилике.

Огонь…

Обезумев от общения с вымыслом, писатели жгут рукописи, если хотят истребить их безвозвратно. Не рвут, не закапывают в землю – жгут.

Только огонь уничтожает без остатка дерево и бумагу. И стирает память. Огонь может стереть любые, самые дорогие имена. Даже имя гения Рима, подлинное имя, может стереть огонь.

Гимп не чувствовал боли. Он летел. Но не вверх, а вниз, провалившись в узкий чёрный туннель. Он мчался сквозь толщу земли, он стремился… И перед ним открылось огромное поле. Мёртвая земля, и над нею клочьями плыл густой зелёный туман. Полупрозрачные деревья росли в ямах, наполненных белым студнем. Туманные ветви колебались, растворялись в воздухе и сгущались вновь. Какие-то твари, такие же прозрачные и неживые, как и деревья, срывались с ветвей и медленно скользили над полем – безмолвно. Впрочем, Гимп вообще не слышал ни единого звука. Беззвучно колебались ветви, беззвучно двигались по полю прозрачные тени умерших. Они шарахались из стороны в сторону. Их все пугало. От Гимпа они бросились прочь. Несколько теней было совершенно чёрных, будто слепленных из густого дыма. Они держались вместе, но вдали от прочих. И если неосторожный чужак приближался к ним, его прогоняли.

Но один призрак бродил в стороне ото всех. В бледном абрисе угадывалась фигура бойца и атлета. Тень повернулась. Гимп узнал белое полупрозрачное лицо.

– Элий… ты здесь? Ты умер? Тень отшатнулась.

– Вроде того.

– То есть?

– Тело моё ещё живёт, но сам я здесь. И как прежде на земле – одинок.

Никто не приближается ко мне. Никто не желает перемолвиться. Я устал. Уж лучше настоящая смерть.

– Ты не можешь умереть. Желание, выигранное Вером, ещё не исполнилось.

– Что из того? Я не могу найти выход отсюда. Брожу непрерывно и не могу найти.

– Боги обязаны держать слово.

– Но кто напомнит об этом богам? Гении больше не говорят с богами. Значит, и люди не говорят.

– Но есть один гений, не сосланный на землю. Гений города Рима. Если его призвать…

– Надо произнести его имя.

– Ты знаешь его.

– Но тень не может взывать к богам.

– Я могу.

– Ты умер.

– Нет. Я просто путешествую в мире тьмы. Но я вернусь и призову богов.

– Зачем?

– Чтобы они исполнили то, что обещали. Элий с сомнением покачал головой:

– Прошло столько времени. Я видел Летицию, она звала меня… Но она не рассказала, как выйти. А ты знаешь?

– Ты видишь здесь?

– Конечно.

– А взрыв ты видел?

– Какой взрыв?

– Тогда вот что. Ты должен ослепнуть здесь, чтобы прозреть там. Пока ты видишь тьму, ты не можешь вернуться. Но боги помогут тебе, я обещаю.

– Погоди! – воскликнул призрак Элия, видя, что Гимп собирается уйти. – Ты знаешь, кто это? – он кивнул на чёрные призраки, роящиеся вдалеке.

– Знаю, – отозвался Гимп. – Но тебе лучше не знать.

– Кто они? – крикнул Элий, но Гимп уже мчался прочь, и вязкие клочья зеленого тумана расступались перед ним.

Гимп очнулся в горящей базилике. Боль пронзила тело. Мышцы обугливались. Кожа на лице полностью обгорела. Но язык ещё мог ворочаться во рту. Гимп ещё мог говорить. И Гимп выкрикнул имя гения Рима, и вместе с пламенем просьба гения устремилась к небу.

А Гимпу показалось, что он умер.

Малёк сидел на крыше своего дома, потягивал вино и вдыхал прохладный воздух. Скоро наступит пробирающий до костей ночной холод, и тогда Малёк спустится вниз, в спальню, где на широком ложе его ждёт худая, гибкая и злая, как истинная кошка, черноглазая Темия. А пока он наслаждался прохладой и вином.

Его царство – крошечный оазис в Аравии. Крепость в окружении зубчатых стен, пышная зелень пальм, водоём, полный зеленой воды. Водоём, который никогда не пересыхает. На фоне бескрайней пустыни этот дворец казался миражом. И лишь приблизившись, путники с удивлением обнаруживали, что ни крепость, ни пальмы не собираются таять в дрожащем от зноя воздухе.

И вот верблюды входят во двор, и тут же караван окружает крикливая и пёстрая толпа, и будто из-под земли возникают вооружённые бойцы. Если караван хорошо охраняют, с него возьмут плату за ночлег, за воду и еду. А если охрана мала, он исчезнет без следа, и пески пустыни схоронят трупы людей.

Опять в мире идёт война и льётся кровь. Впрочем, в мире всегда где-нибудь идёт война и льётся кровь. Но сейчас речь идёт о большой войне и большой крови, а это означает, что невольничьи рынки будут переполнены, и у Малека будет много работы и много денег.

– Хозяин! – позвал негромкий голос. Малёк обернулся. Худой, загорелый до черноты мужчина в одних голубых шароварах склонился перед ним до земли. На лбу его рдело воспалённое красное клеймо. Это означал, что дерзкий раб пытался бежать, но его поймали. Малёк подавил невольно поднявшуюся волну гнева. Беглый раб… Малёк никогда не прощал беглых рабов. Что может быть отвратительней непокорного раба?

– Ну чего тебе? – Малёк раздумывал, швырнуть в раба туфлей или не стоит – гнев уже прошёл.

– Сейчас будет раздача пищи. Изволишь наблюдать самолично?

Малёк допил вино и поднялся.

– Ладно, иди, скажи, чтобы без меня не начинали.

Раб помчался вниз. Торопился. Хотел выслужиться, надеясь на прощение. А зря – усмехнулся про себя хозяин. Малёк неспешно двинулся следом, как и положено богатею и рабовладельцу. Что может быть на свете восхитительнее возможности безнаказанно пнуть в бок здоровяка семи футов росту и знать, что тот не взбунтуется, не кинется в ответ с кулаками, а безропотно стерпит. И если прикажет хозяин, бухнется в ноги и оближет туфлю. Это почти что чудо. Малёк не уставал наслаждаться подобными чудесами.

Малёк спустился в нижнее помещение. Здесь двое стражей, один – загорелый здоровяк с широченными плечами и бесформенным толстогубым ртом, второй – смуглый, обритый наголо и вертлявый, уже ждали. Кроме широкого кожаного ремня с двумя ножами каждый охранник носил на поясе ещё и выцветшую кобуру, из которой грозно высовывалась воронёная рукоять пятнадцатизарядного «брута». Раб, что прежде прибегал наверх, ожидал позади – возле кувшинов с водой и корзины с лепёшками. Малёк кивнул Губастому и отворил маленькую боковую дверцу. Она вела в потайную комнату, откуда была видна большая зала. Прежде в этой зале он пировал с гостями, когда тем случалось добраться до крепости, а в этой комнатке дежурил верный человек. Но у Малека давным-давно не осталось друзей. Одни погибли. Других он продал в рабство. Третьи сделались его рабами. Для пиров с подхалимами и наложницами вполне хватало малого триклиния. Сейчас эта зала служила госпиталем. Сквозь тайное окошечко, скрытое лепными украшениями, в крошечную каморку долетал запах гноя, лекарств и немытого человеческого тела. Со своего места Малёк видел почти все помещение. Освещённое масляными светильниками, оно тонуло в лиловом полумраке. Двое пленников ожидали возле двери раздачи пищи. Остальные сидели или лежали на койках.

Губастый открыл дверь и протолкнул корзину с лепёшками внутрь, а затем внёс два кувшина.

– Ну как дела, Лентул? Все живы?

– Пока все, – отвечал мужчина в зеленой тунике с длинными рукавами. Он был не стар, но светлые волосы надо лбом почти полностью выпали. Мужчина носил очки. Одно стекло в них треснуло, и потому медик постоянно щурился. – Но, боюсь, все не выживут.

Один из пленников – невысокий шустрый человечек – вынес одно за другим два вонючих ведра. Губастый стал обходить койки, наливая каждому больному в чашку его порцию воды и кладя перед каждым лепёшку, горсть фиников, а из маленького кувшинчика плескал в отдельную чашку вино. Натренированная рука точно отмеряла дозу. Этой своей способностью разливать, раздавать и делить Губастый необыкновенно гордился. На всех, кроме хозяина, Губастый смотрел свысока. На рабов (а обитателей этой комнаты он считал рабами, хотя те не были клеймены и не носили ярма) он смотрел свысока вдвойне.