Особое задание - Евгений Васильевич Шалашов Страница 19

отправят на передний край, оно мне надо? У Миллера, наверняка, в адъютантах кто-то из чинов покрупнее. Вон, даже у его заместителя Марушевского, в адъютантах ходит целый князь Гагарин, так что мне ничего не светит. И накроется медным тазом мое задание. Мне что, в дезертиры подаваться или в партизаны уйти? Дела... Но деваться-то все равно некуда, придется плыть по течению.

В помещении, куда меня привели конвоиры, уже томилось человек десять: и пожилые бородачи, и парни гимназического вида. Стоим, ждем.

Наконец дождались, что к нам вышел человек в порядком поношенной гимнастерке и с погонами прапорщика на плечах.

— Так, господа добровольцы! Раздеться до кальсон и войти в зал! И документы ваши, будьте добры, какие есть, иметь при себе.

Я вытащил из кармана мои документы на имя Аксенова Владимира. Здесь все или почти все. Удостоверение сотрудника ВЧК, разумеется, было бы перебором, а остальные… Мы в Москве подумали и решили, что липовую биографию делать не стоит, а подлинные бумажки куда надежнее фальшивых.

В зале, похожем на учебный класс, стояли две парты с откидывающимися крышками. За одной сидел пожилой дядька в гимнастерке, но без погон и в пенсне, с амбарной книгой, какими-то бумажками, за другой — полненький господинчик в белом халате, наброшенном поверх кителя. Это что, доктор? А где его стетоскоп?

Чуть сбоку на стуле притулился офицер с орденом святого Владимира на груди. Не Георгий, но Владимир с мечами — тоже неплохо, с одним просветом на погонах, но без звездочек. Один просвет, это кто? Штабс-капитан? Нет, это целый капитан, по нашему – майор!

Пожилой писарь дежурно бубнил каждому подходящему: «Фамилия, имя, полных лет, вероисповедание, образование, участвовал ли в войне, есть ли ранения», а доктор, лениво оглядывая «добровольцев», спрашивал: «На что жалуетесь?», и не слушая ответа резюмировал: «Годен».

Прапорщик тем временем бегло просматривал документы призывников — паспорта, какие-то бумажки, Записные книжки нижних чинов и передавал их по эстафете старшему по званию.

Народ жаловался на одышку, грудную жабу, недержание мочи, доктор лишь кивал и говорил неизменное: «Годен!». Не пожаловались только мальчишки, которым оказалось по девятнадцать лет.

Все, достигшие доктора, подходили к капитану, а тот прямо на собственной коленке ставил на бумажку печать и говорил:

— Завтра, ровно к пяти часам, вам следует явиться в Александро-Невские казармы. За неявку будете наказаны по всей строгости закона! Вот предписание.

Значит меня не загребут на службу Северному правительству прямо сейчас? Это радует. Есть время что-нибудь предпринять. Во-первых, доложить товарищам по ревкому. Во-вторых, продумать линию поведения. Есть вариант — перейти на нелегальное положение. Это, разумеется, плохо, но лучше, чем сидеть где-нибудь в окопах под Шенкурском или пытаться штурмовать по льду Котлас.

Не знаю почему, но мне стало смешно. Может, это нервное? Сразу же захотелось спеть.

Когда приду в военкомат,

И доложу при всех как нужно,

Что я в душе давно солдат

И пусть меня берут на службу[5].

Петь, разумеется, не стал, не тот случай, но настроение улучшилось. Вот, что песня с людьми делает!

— Аксенов Владимир, двадцати лет от роду, православного вероисповедания, четыре класса учительской семинарии, участвовал в войне с германцами с шестнадцатого по семнадцатый, ранения имеются.

Писарь сопел, записывал мои данные в амбарную книгу, потом вписывал их на особый листочек, где имелись уже готовые типографские графы, потом передал листок доктору. Я уже ждал, что меня признают годным, но доктор, подняв на меня мутноватый взор, посмотрел на левую руку, потом на грудь, приказал:

— Повернитесь.

Я выполнил приказ. Доктор опять хмыкнул, встал со своего насиженного места, подошел ко мне и принялся ощупывать мои шрамы. Между тем, в «классную» комнату вошло еще несколько человек

Сбой в системе привлек внимание капитана. Повернувшись к нам, он недовольно спросил:

— Господин Истомин, чего вы там возитесь? Руки-ноги на месте, голова цела, что там еще? Задница оторвется — пришьете.

— Вам покойник нужен, господин капитан или солдат? — ответил врач вопросом на вопрос.

Теперь и капитан поднялся со своего места и подошел ко мне.

— И что тут у вас? — спросил офицер, а потом сам же и ответил: — От штыка — уже старое, зажившее. Рука действует? А тут огнестрельное, сквозное. Скорее всего, пуля зацепила лопатку. Когда это тебя?

— Штыковое в семнадцатом, под Ригой, ваше высокоблагородие, а огнестрельное в сентябре, но это уже в восемнадцатом, у нас.

Я произнес не скороговоркой «вашсокбродь», а разделяя слова, что чрезвычайно понравилось капитану, но прапорщик брюзгливо отметил:

— У нас, Аксенов, армия народная, извольте обращаться по воинскому званию.

— Как прикажете, господин прапорщик. Я в госпитале лежал, когда новые порядки вводили, не успел привыкнуть.

Капитан тем временем листал мою Записную книжку.

— Ишь ты, георгиевская медаль у него. Молодец!

Надо было «егорьевскую» медальку показать, но она в шинели, а на кальсонах карманов нет.

— Так что скажете, Станислав Сергеевич? — обратился капитан к доктору. — Не годен к строевой?

— Теоретически, господин капитан, все может быть. Может и годен, но я бы не рисковал. С таким ранением месяц-два в госпитале лежат, а потом в команде выздоравливающих до полугода. Парню бы еще месяц, хотя бы. А так, не