Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов Страница 19

Михаил Павлович встал. Медленно прошёлся по кабинету:

— Господин полковник. Мне лично, да что мне… И императору Александру, и императору Николаю было известно, что вы являлись членом «Союза благоденствия». Так? Сейчас я не припомню точной даты его роспуска. Кажется, года четыре назад? Так вот, вы и князь Барятинский, вкупе с генерал-интендантом Юпшевским создали Южное общество.

— Вы хорошо информированы, — глухо сказал полковник.

— Для «рыжего Мишки»? Понимаю, назвать меня «Ваше Величество» у вас язык не повернётся… Разрешите продолжить? Итак, вы создали новое общество. Потом к вашему обществу присоединяются другие масоны. Вы назначены членом дирекции… А, да, простите, — Директории. Прямо-таки «а-ля Франсе». Вы являетесь создателем «Русской правды». А потом? Что вы хотели сделать? Насколько мне известно — военный переворот по примеру испанской революции. А что должно стать началом переворота? Если я не ошибаюсь — цареубийство? Так, господин полковник? А уж какого царя убивать — Александра Павловича или Николая Павловича, — не всё ли равно…

Павел Пестель склонил голову. Потом, приподняв глаза, произнёс:

— А вы изменились, став Его Величеством. Но всё-таки, откуда у Вас такие сведения?

Михаил Павлович грустно улыбнулся:

— Знаете, полковник… Мы тут давеча с братом вашим, Владимиром Ивановичем, беседовали, когда от Ваших же, хм, карбонариев, улепётывали. В тайных обществах только ленивый не состоял. Да вот, ваш брат, был в «Союзе спасения». Так, Владимир Иванович? А уж доносов на ваши общества, верно, не один пуд скопилось. Знаете, что сказал как-то мой брат Александр, когда ему предложили арестовать всех вас? Он сказал: «Это хорошо, что в империи есть честные люди. Хуже, если в России только паркетные шаркуны останутся!» И кто же знал, что все романтические мечтания закончатся убийством императора? А скажите мне, господин полковник, что вы лично думаете о событиях 14 декабря?

— Не могу сказать. Единственно, о чём жалею, что меня там не было! Но всё же лично я не хотел никого убивать. А решение о цареубийстве и перевороте было чисто теоретическим.

— Вот как? Стало быть, теория отдельно, а практика — отдельно? Бывает. Только помните, полковник, историю? Якобинцы вначале теоретизировали…

— А потом пошли на штурм Бастилии и разметали её по камушкам.

— Батюшки-светы, — развёл руками Михаил Павлович. — Какой штурм, какие камушки?! Павел Иванович, так вы, кажется, в Париже бывали? Неужели не знаете историю штурма Бастилии?

— Простите, сударь, но в Париже я был в 1814 году. А тогда, знаете ли, было не до исторических экскурсов.

— О Ваших заслугах, полковник, я наслышан. Но всё-таки штурм Бастилии — это красивая сказка. Крепость эту всё равно бы снесли. К тому времени, когда ваши санкюлоты её захватывали, там имелось всего семь узников: четыре фальшивомонетчика, два сумасшедших и один убийца. И не народ её «на камушки разметал», как вы выразились, а какой-то буржуа взял подряд на добычу камня. Кстати, из кирпичей такие славные модельки Бастилии делали! Мне такую один французский эмигрант ещё в детстве подарил. Жаль только, что когда мы с Николя в солдатики играли, ему страсть как хотелось под крепость мину подвести… Маменька и старший брат Александр потом ругались! Да — о якобинцах. Казнь короля, казнь аристократов… А потом? Робеспьер отправляет на эшафот Дантона. Потом — отправляют на эшафот самого Робеспьера. А всё кончается диктатурой и появлением императора. Вы, полковник, кем себя мните? Робеспьером? Или, может быть, Бонапартом?

Павел Иванович молчал. На Владимира Пестеля было больно смотреть.

— Так что же с вами делать, полковник? — продолжал монолог Михаил Павлович, меряя шагами кабинет. — С одной стороны, вы — государственный преступник. С другой, по сравнению с теми, кто был на Сенатской, — вы агнец невинный. Как вы считаете, что бы с вами случилось, ежели бы мятеж погасили в зародыше? Ну, например, император Николай просто бы взял и приказал расстрелять бунтовщиков из пушек? Думаю, что лично вас приказал и бы расстрелять. Или — повесить. А вообще вы понимаете, что натворили? В России началась гражданская война…

Речь Михаила Павловича была прервана непонятным шумом, доносящимся со двора. В кабинет генерал-губернатора протиснулся дежурный офицер. Оглядываясь, он не знал, к кому обращаться: то ли к губернатору, то ли, как положено — к Великому князю.

На выручку поспешил сам император:

— Что там у вас, поручик?

— Ваше Высочество, — начал было офицер, но тут же был остановлен Голицыным: — Это, Костенька, император Михаил. Так что будь добр обращаться к нему «Ваше Величество».

— Простите, Ваше Величество, поручик драгунского полка Боков, готов служить вам, — низко поклонился офицер.

— Давайте о деле, — нетерпеливо взмахнул рукой Михаил.

— Там, внизу, почти эскадрон кавалергардов. Говорят, что конвой Вашего Вы… Величества. Старший офицер сказал, что с ними какой-то гонец от мятежников.

— Это мои, — радостно сказал Михаил. — Зовите сюда старшего, и пусть тащат гонца.

Через пару минут в кабинет ворвался бодрый и счастливый ротмистр Кохановский:

— Ваше Величество, разрешите доложить: личный конвой Его Императорского Величества прибыл без потерь. В дороге задержан фельдъегерь в чине прапорщика. Назвался порученцем Временного правительства Вязьмитовым. Разрешите заводить?

— Ваше Величество, — вмешался генерал-губернатор. — Может быть, отправим пока арестанта? Ни к чему ему лишнее слышать.

— Да нет, пусть остаётся. Ему это не поможет, а нам не повредит. Заводите.

Два офицера завели в кабинет юношу, на вид шестнадцати-семнадцати лет. По контрасту с цветущим Кохановским он был мрачноват. Шинель и кивер отсутствовали. Мундир финляндского полка слегка порван. И, в довершение ко всему, под глазом багровел приличный синяк.

— И кто же его так? — полюбопытствовал император. — Уж не ваши ли, Владимир Иванович, кавалергарды?

— Ротмистр, что вы сделали с пленным? — деланно строго спросил Пестель-кавалергард.