Олег Шушаков - На сопках Маньчжурии Страница 2

Сегодня на построении рядом с инструктором стояла лейтенант Серебровская, как всегда улыбаясь утреннему солнцу. И в глазах у нее искрились веселые льдинки. У Владимира от этого зрелища привычно зашумело в голове. Поэтому он едва не пропустил мимо ушей слова Хотелева, который объявил, что сегодня вместо полетов, они будут прыгать с парашютом. Вчера им об этом не сказали, чтобы они выспались, а не тряслись всю ночь перед первым прыжком.

Владимир, как всегда, был предпоследним. Последним по списку прыгал Витька Попов… Поп откровенно мандражил, поэтому болтал без умолку. Но Владимир ничего не слышал. Он безуспешно пытался справиться с сердцебиением, так как всего в двух метрах от него находилась О н а.

О том, что сейчас ему придется шагнуть в бездну, он даже не думал. Не до того было. А когда Наталья, запрыгнув на крыло, поправила лямки его парашюта и что-то прокричала, давая последний инструктаж, у Владимира от этой внезапной близости, вообще, дух захватило. Слава Богу, Хотелев, наконец, дал газ и самолет, плавно набирая скорость, покатился по траве.

Пока они набирали высоту, Владимир немного пришел в себя. 'Что-то с этим надо делать… Так это продолжаться не может…' – думал он. Хотя внутренний голос и подсказывал ему, что может. Еще как может…

Хотелев выровнял самолет на высоте пятьсот метров и убрал газ. Владимир посмотрел в зеркало. Инструктор подмигнул ему ободряюще, и показал рукой на крыло. Владимир решительно поднялся, вылез из кабины, ухватившись за расчалки, а затем сел на плоскость и свесил ноги… У-2 шел с небольшой скоростью. Мотор было почти не слышно. И ветер оказался вовсе не такой сильный.

– Приготовиться! – прокричал Хотелев.

Владимир нащупал вытяжное кольцо парашюта и сунул руку в 'соску' (резинку, прикрепленную к кольцу, чтобы новичок не выпустил его в воздухе с перепугу). Прямо под ногами у него раскинулось зеленое поле аэродрома… Волнения не было…

– Пошел! – крикнул Хотелев и Владимир, не раздумывая, соскользнул вниз…

Земля стремительно понеслась ему навстречу. Воздух уплотнился под ним, как перина. На счете 'три' Владимир дернул кольцо. Его потянуло назад, но скорость падения все еще была велика. Владимир отчетливо и спокойно подумал: 'Что-то не так…' Он посмотрел вверх и увидел, что одна стропа парашюта перехлестнула купол. Владимир хотел достать нож и перерезать эту стропу, но понял, что сделать этого не успевает. Земля была уже близко… Он сгруппировался для приземления. И в этот момент очень сильно ударился ногами о землю. В глазах у него потемнело.

Спасло его то, что стропа перехлестнула не весь купол, а только его край. А еще то, что земля в месте приземления по счастливой случайности оказалась более рыхлой, чем в других местах. Весу на армейских харчах он еще не нагулял. Так что ничего себе не повредил, а только отбил пятки. Когда к нему подбежали товарищи, в глазах у Владимира слегка прояснилось.

Только для того, чтобы тут же снова потемнеть.

Потому что первой примчалась Наталья. Она быстро ощупала у него руки-ноги, чтобы убедиться, что Владимир цел. А потом обняла его и поцеловала.

Вот тут-то земля закружилась у него под ногами всерьез. Упасть ему не дали подбежавшие, наконец, друзья. Они обхватили его со всех сторон, затормошили, и только благодаря этому он не грохнулся под ноги своей красавице и не перепугал всех еще больше.

Витьке в тот день прыгать, понятное дело, не пришлось. И он потом целую неделю ходил и ныл, что вот он уже готовый парашютист, а не может прыгнуть из-за того, что у некоторых стропы купол захлестывают, когда не надо. Впрочем, это он так неумело скрывал свою зависть. Потому что комэска на вечернем построении выдал значки парашютиста всем, кроме него. А еще комэска отметил хладнокровие и находчивость курсанта Пономарева, который в сложной ситуации сохранил самообладание и предотвратил несчастный случай, за что ему и объявляется благодарность.

Через неделю они снова прыгали, и на этот раз все прошло штатно. Витька получил, наконец, свой значок и успокоился.

А Владимир после того поцелуя как-то изменился…

Нет, у него по-прежнему перехватывало дыхание, когда он натыкался на внимательный льдисто-серый взгляд Натальи. Но теперь под ложечкой у него не холодело, как во время затяжного прыжка. Теперь его всего обдавало жаром так, что хоть прикуривай. А еще он потихоньку начал писать стихи…

Вообще-то, стихи он писал для стенгазеты и раньше, еще, когда учился в семилетке, а потом в деповской школе фабрично-заводского ученичества. А один раз его даже напечатали в многотиражке 'За социалистический транспорт'. Но это были совсем другие стихи.

Раньше он писал про радость свободного труда и комсомольцев-добровольцев. Теперь же слова сами собой складывались в красивые, но такие несовременные стихи о луне, такой же круглолицей, о волне, такой же льдисто-серой, о золоте волос и прочих совершенно неуместных, никак не связанных с героическими буднями вещах.

Разве мог он прочитать хоть кому-нибудь, например, это:Отчего же мне так горько,Отчего саднит?Отчего сиянье моряСчастья не сулит?Безответно, безнадежноЯ смотрю в глаза.В льдисто-голубом безбрежьеПотерялся я…

Есенинщина! Мелкобуржуазная лирика и сантименты! Да его тут же продернули бы как надо и высмеяли свои же корешки. И поделом! Он эти стихи даже не записывал. А зачем? Чтобы прятать от товарищей? Достаточно того, что он молчит, и никому ничего до сих пор не рассказал о своей безответной любви…

А как ему иногда хотелось написать письмо любимой и во всем честно ей признаться. Признаться в том, что любит ее без памяти. В том, что шепчет беззвучно и никак надышаться ее именем не может. В том, что по ночам пишет стихи только о ней.

'Какой ты красный курсант! Ты – гнилой интеллигент, товарищ Пономарев!' – ругал себя Владимир почем зря. А потом забывался, глядя в потолок, и под звучный храп спящей казармы снова складывал никому не нужные строки:

Был день как все, был день обычно-серый,Тянувшийся неспешно, как всегда,Но в миг, когда за крыши солнце село,Сверкнула в небе яркая звезда…Сиреневой чертой она скользнулаВ прозрачный жёлто-розовый закатИ небо на мгновенье распахнулаДля тех, кто к небу поднимает взгляд…

Сделав три прыжка, Владимир окончил курс парашютного дела. И не видать бы ему больше любимых глаз. Но судьба смилостивилась над ним.

По воскресеньям курсанты, не получившие увольнительной, пропадали на стадионе или в спортзале. Работали на снарядах, бегали, прыгали, играли в футбол. Так делал и Владимир, пока небольшая группа энтузиастов не уговорила начальника авиашколы разрешить им дополнительные занятия по парашютному спорту.

Вести парашютный кружок, естественно, было поручено лейтенанту Серебровской. И теперь все выходные Владимир и еще с десяток курсантов, влюбившихся в этот спорт (а может в руководительницу кружка, что вернее), проводили на аэродроме. Под чутким руководством настоящего мастера они и сами быстро становились мастерами.

В День Воздушного Флота во время праздника после группового высшего пилотажа на истребителях силами парашютного кружка были проведены показательные прыжки.

Наталья совершила затяжной прыжок, раскрыв парашют у самой земли и заставив всех изрядно поволноваться, особенно Владимира. Он и сам просился, чтобы ему разрешили выполнить это упражнение, благо такие прыжки он уже делал во время тренировок. Но начальник школы разрешил показательный затяжной прыжок только Наталье. Остальные кружковцы участвовали в групповом прыжке, когда в небе над аэродромом повисло сразу десять куполов.

На следующий день всем участникам этого десанта приказом начальника авиашколы была объявлена благодарность и предоставлен отпуск на десять суток.

Но съездить домой у Владимира не получалось. Слишком далеко было ехать. Туда – сюда от Одессы до Новосибирска полторы недели. Приехал, поздоровался и обратно. Поэтому он с удовольствием принял предложение своего друга Лехи Маковкина отправиться к нему в гости в Воронеж. В их компанию затесался и Колька Дьяконов, тоже парашютист, как и они, и почти что Пономаревский земляк. Тоже сибиряк. Только ехать к нему было еще дальше – аж до Красноярска.

Отказаться от возможности видеть любимую целых десять дней, было для Владимира выше всяких сил. Но выбирать не приходилось, потому что она тоже получила отпуск и уехала в Москву, к родителям. Набиваться в гости к ней Владимир, ясное дело, не посмел…

У Алексея были две младшие сестры – Таня, высокая, темноволосая и кареглазая, и Аня, маленькая, светленькая, с прозрачными голубыми глазами. Одной – уже семнадцать, а другой – почти. Веселые и энергичные девушки тут же взяли шефство над будущими пилотами, и привлекли на помощь Татьянину подружку, длиннокосую и волоокую Тамару. Чтобы и братец не остался беспризорным.