Юрий Гулин - Кодекс звезды Страница 2

— Вот что, полковник, времени у вас в обрез, — сказал Кравченко. — Берите золото, сколько унесёте, и бегите к вашей фелюге!

— Вы… Львов? — осторожно спросил Зверев.

— Какая вам теперь разница? — чуть раздражённо ответил Кравченко. — Встретимся при других обстоятельствах, тогда подробно поговорим обо всём. А теперь, набирайте золото. Давайте, я вам помогу!

Тень за выступом скользнула к выходу из пещеры. При дневном свете стало видно, что это один из командиров правительственных войск, по фамилии Берия, про которого говорили, что он близок к самому Сталину. Берия вскочил на коня и погнал его к наплывающему из степи облаку пыли.

Когда Кравченко, проводив Зверева, вышел из пещеры, Берия уже затерялся среди бойцов конного отряда.

Сталин встретил Кравченко, как всегда, по-дружески.

— Садись, старый товарищ, рассказывай…

— Что рассказывать? — присаживаясь на стул, спросил Кравченко.

— Ладно, не скромничай. Грязева завалил? Завалил! Золото в казну вернул? Вернул! Много золота. И себе даже ни монетки не взял. Молодец! Думаю я за этот подвиг товарища Кравченко к ордену представить, Боевого Красного Знамени! Как считаешь, правильно думаю?

— Ну, это тебе решать… — осторожно ответил Кравченко.

— Верно, — усмехнулся в усы Сталин. — И я решу, не сомневайся!

— Да я и не сомневаюсь, только…

— Хочешь узнать, почему я тебя про Малинина не спрашиваю? — по-своему истолковал паузу в словах Кравченко Сталин. — А чего про него спрашивать? Дрянь был человек, палач и живодёр! Правильно ты его пристрелил!

— Я не… — начал было Кравченко, но Сталин его не слушал, гнул своё:

— Я и сам хотел, чтобы Малинина пристрелили, как пса бешеного! Затем и послал Лаврентия с вами, чтобы он его при удобном случае замочил!

Кравченко сидел, совершенно ошарашенный подробным откровением. Сталин подвинул в его сторону пачку хороших папирос.

— Кури, а я, если не возражаешь, трубкой побалуюсь.

Какое-то время курили молча. Потом Сталин очень спокойным тоном спросил:

— Как думаешь, почему я с тобой так разоткровенничался?

— Мы же старые друзья… — начал Кравченко.

Сталин, поморщившись, перебил:

— Ерунду говоришь! Причём тут друзья? В том, что хотел убить одного из своих подчинённых, разве другу признаются? А?

— Не знаю… — Чутьё подсказывало Кравченко, что его гонят в ловушку, но какую?

— Никогда друзьям в таком не признаются! — назидательно сказал Сталин. — Не проговорится ведь только мёртвый, верно? — Голос его звучал всё жёстче и жёстче. — А зачем мне мёртвый друг, а? Совсем не нужен! Другое дело, мёртвый враг! Что ты на это скажешь, полковник Львов?

Львов — какой он при таком раскладе Кравченко? — вконец растерялся и с ответом промедлил. Да и ждал ли Сталин ответа? Сам за него ответил:

— Я ведь горец, если ты не забыл, для меня врага убить — дело чести!

— О чём ты говоришь, Коба? — начал хвататься за соломинку Львов.

— Что, уже оклемался? — удивился Сталин. — Быстро. Только давай не будем тратить время на ненужные словесные перепасы. Тем более что его, времени, у тебя почти не осталось. — Сталин ещё раз пыхнул трубкой и отложил её в сторону. — Берия был в пещере, когда ты убивал Малинина и отпускал Зверева, всё видел и слышал.

Львов пони к головой. А Сталин произнёс без раздражения, но холодно:

— Сейчас ты ответишь на мои вопросы. Если твои ответы меня удовлетворят — умрёшь быстро. Если нет… Малинин ведь не один допросы проводил?

Львову стало как-то всё равно. Он деревянным голосом отвечал на вопросы, практически ничего не утаивая, разве что опуская подробности. Так продолжалось, пока не дошли до 1917 года. Здесь Сталин временно прервал допрос, вновь пустился в рассуждения:

— Ты ведь с этого времени стал нам помогать? И как Львов, и, особенно, как Кравченко. То, что царя с семьёй пытался за границу вывезти — грех невелик. Ответь мне: зачем тебе, жандармскому полковнику, это понадобилось? Нет, ответь иначе: какое отношение к этому имеют твои друзья? И не делай удивлённое лицо. О твоих связях с Жехорским, Ежовым и Абрамовым мне известно. Они тебя что, перевербовали? Или это что-то иное, какой-то масштабный дьявольский план? Вы ведь и Бокия ухитрились к себе переманить, а он большевик до мозга костей. Отвечай!

В голове у Львова что-то щёлкнуло. Он поднял глаза.

— Хорошо, отвечу, но сначала ответь ты на один вопрос.

Сталин заметил перемену в поведении пленника, подивился ей, и решил выяснить, что бы это значило. Потому взмахнул трубкой.

— Спрашивай!

— Ты вот обо всём хорошо осведомлён. Ты что, на всех товарищей досье собираешь?

Сталин задумчиво пососал потухшую трубку.

— Ты ведь знаешь, я учился в семинарии. Но я так и не решил для себя: есть тот свет или его нет? Теперь, на всякий случай, я не говорю лишнего даже со смертниками. Но на твой вопрос отвечу, хотя и не напрямую, а в виде как бы горской мудрости. Чем больше человек знает о природе вещей, тем он становится умнее. Чем больше человек знает о природе людей, тем он становится могущественнее. Я ответил на твой вопрос?

— Да.

— Хорошо. Теперь я тебя слушаю.

— Что ж, — голос Львова звучал уверенно. — Я добавлю в твою коллекцию такого знания, какого у тебя ещё не было. Не знаю, сделает ли оно тебя могущественнее?

И Львов выложил правду о попаданцах. В разумных, разумеется, пределах. По ходу рассказа он отмечал, как удивление на лице Сталина сменилось растерянностью, потом возник интерес, потом испуг. Этого Львов и добивался. Закончив говорить, он практически не сомневался, что сегодня не умрёт. Слова Сталина это подтвердили.

— Сейчас ты продлил себе жизнь, — задумчиво произнёс Сталин. — Если ты сказал правду, а я это проверю, то, возможно, будешь жить и дальше. А пока… — Сталин достал из нижнего ящика стола мешок, какой обычно надевают на голову смертника перед казнью, бросил его Львову. — Надевай! Не говори ни слова, пока не разрешу, и не пытайся снять!

Львов подчинился, сетуя лишь на то, что времена Дюма канули в лету. Железная маска была бы ему более к лицу. От мешка смертника его новый головной убор отличался лишь тем, что в нём была прорезь для рта. Сначала Сталин с кем-то говорил по-грузински. Львов мало что понял, говорили слишком быстро. Потом его подхватили под руки и куда-то поволокли.

В окружении Полномочного представителя ВЦИК на Юге России распространился слух о том, что Сталин отправил Кравченко с какой-то секретной миссией. То, что он (Кравченко) так и не вышел из кабинета после разговора со Сталиным, удивления не вызвало. Было известно, что из кабинета, помимо основного, есть аж два запасных выхода.

Петроград

Сталин смотрел на меня особым «сталинским» взглядом, от которого против воли мурашки бегут по коже.

— От наркома обороны товарищу Сталину ничего не нужно, — сказал он, отводя в сторону руку с неизменной трубкой. — А вот от товарища из будущего товарищу Сталину нужно очень много!

На вас обрушивалась когда-нибудь горная лавина? Вот и на меня нет. Потому не уверен, что здесь можно проводить какие-то параллели. Но вот обухом (читай, прикладом) по голове — чувствительно, но не до потери сознания — это мне знакомо. И такое сравнение с тем, что я тогда испытал, вполне уместно. Я никак не мог сосредоточиться. Мешала злость на Кравченко-Львова. Я понял причину его исчезновения и пенял ему — (о стыд!) не зная даже, жив он или мёртв? — за то, что он проявил слабость и сдал нас Сталину. Выручил меня тогда, как это ни покажется странным, колокол. Он опять зазвучал в моей и без того гудящей голове, каким-то чудесным образом впитал все остальные шумы, — именно впитал, не заглушил! — после чего замолк сам, оставив лишь приятную свежесть. В разом опустевшую голову тут же вернулась ясность ума, и я отчётливо осознал, что должен говорить.

Не знаю, сколько по времени шла моя внутренняя борьба, надеюсь, что недолго, ибо Сталин не выказал и доли нетерпения, безропотно дождавшись, пока я подниму голову и скажу:

— Так спрашивай, Иосиф, спрашивай, я отвечу на все твои вопросы!

Уф! Ну и разговорчик у нас получился. Я вроде как ни в чём не оплошал, и, по его (разговорчика) окончании наслаждался заслуженной передышкой. Сталин попыхивал трубкой, отведя взгляд в сторону. Теперь многое зависело от того, что он скажет. Сталин вынул трубку изо рта, и, по-прежнему не глядя на меня, сказал с какой-то — а может, мне только показалось? — обречённостью:

— Я, знаешь ли, собрал о вас достаточно информации. Теперь сопоставив её с тем, что рассказал мне ты, вынужден признать: твои слова меня убедили, и меня это как-то не радует.

— Почему? — весьма благодушно спросил я. Душа моя ликовала одержанной победе, и тому, что Львов оказался пе ред нами чист. Теперь я окончательно утвердился в том, что он не сломался, а просто просчитал Сталина. Рисковал бывший жандарм, конечно, отчаянно, но, в конечном счёте, оказался прав: Сталин (как, кстати, и Ленин) по своему естеству не смог вот так сразу отвергнуть абсурдную, казалось, идею, а потом под тяжестью дополнительных аргументов вынужден был её и принять.