Дмитрий Ясный - Вернувшийся к рассвету Страница 2

Канувшие в никуда 'Forbes', 'HSE EconomicJournal', 'SCOPUS', 'SundayMirror' и многие прочие, все как один писали, по попугайски однообразно, слова только переставляли. Сохранились у меня и вырезки из этих газет и терабайты из лент новостей на носителях и многочисленные дипломы, дурацкие награды. Спас. Специально рейдгруппу посылал за ними. Вот ведь пиз….оболы были, мать их. Мозги, блин, без владельца, самостоятельные под ручку с памятью принесли ему богатства мешок с известностью. И ногами абсолютно не пользовались, этакие марсианские мозги-самоходы. А я, то есть мозгов владелец, не причём. Дикая чушь. Но эту неожиданно вспомнившуюся бессмыслицу мы тоже убираем в сторону и вновь возвращаемся к возникшей передо мной проблеме свободного передвижения. Попробуем размышлять и действовать логично. При подозрении на паралич вроде бы вначале нужно проверить поочерёдно все конечности – работает или нет, вроде бы так. Или не так? И почему я раньше совершенно не интересовался медициной, справочники и монографии не читал? Физикой да химией к Серому финалу увлёкся, нет, что бы медицинскую энциклопедию с картинками раньше полистать. А все мои макропознания в микробиологии и в вирусолайфтинге, придумали же слово, не годятся в данном случае ни на что. Даже не подтереться. Гадай вот сейчас, что случилось со мной?

Ладно, поехали. Правая нога, большой палец сгибаем, сгибаем…. Да, что же ты, дрянь такая, ведёшь себя так непокорно и непослушно – то ли сгибаешься, то ли нет. Не мой что ли палец, соседский? Так, пробуем ещё раз. Нет, ни в какую не получается. Судорога? Вряд ли, боли нет. И сигнал вроде по нервам идет, и мышцы откликаются, но не так как-то всё. Непривычные ощущения. Попытаемся хоть что-то разглядеть в темноте? Попытаемся. Глаза широко открыл, голову поднял. Нет, не поднял. Не смог. Лежит неподвижно, лишь качнулась в сторону. Пора начинать паниковать? Нет, не пора. Повернулась всё-таки головушка и слабый свет вон расплывчатым пятном от двери виднеется. Значит, видим, двигаемся и, следовательно, мыслим дальше.

Итак, без малейшего сомнения что-то произошло и довольно серьёзное произошло. С домом или со мной. Ракетный привет от старых врагов или конкурентов? Да нет, время сейчас не то, нынче всё без крови решается, чисто всё делается, хм, бумажками убивают и стиплерами расстреливают. Да и с домом вроде бы ничего произойти не могло, стены более метра толщиной, сам фундамент на скальном основании и последний вулкан в данном районе буйствовал тысячи лет назад. Да и замок это бывший рыцарский, охрененно старинный, мною до Серого финала за большие деньги выкупленный и до неузнаваемости успешно перестроенный. Ныне мой дом-крепость монокаркасом нерушимым укреплён от фундамента до крыши и все системы жизнеобеспечения и комфорта продублированы многократно. Периметр в радиусе полста морских миль под постоянным контролем. Любая, самая мельчайшая неполадка системы сразу же отражается на мониторах техслужбы. Гремит 'алярм', вспыхивают красного цвета диоды на панелях и десяток технарей с тестерами наперевес сопя и отдуваясь мчится устранять неполадки.

Было уже такое. Вазу старинную в холле разбили, гады косорукие, и на ковре наследили. Ну, а я их энергоединиц за это лишил. Плакали долго, но должен быть урок за это запоминающимся – ваза-то одна такая во всем мире осталась. Артефакт, как ни крути. Но почему сейчас, никто не топчется по дому и не скребётся осторожно в дверь спальни? Почему посуду не бьют и шумно не сопят? Всех вырезали? Нет, такого быть не может. Не те это люди. В этом мире люди сейчас совсем другие – спят вполглаза с пулеметом в обнимку у пульта управления ракетной установкой. Выходит, проблема не в доме и не в моем персонале, а только во мне. Коварный инсульт, добавочно осложнённый внезапной глухотой и слепотой, или ещё какая ни будь гадость с последующим за этим параличом? Нет, такого не бывает, а если и случается, то именуется это просто и незамысловато – смерть. Да вот только самочувствие у меня великолепное, что полностью опровергает мои предположения, хотя я и не могу шевелиться, как мне желается. Дышится легко, гладко. Сердце, на удивление, работает ровно и не щетинится привычными колючками в груди.

'Если после сорока лет вы проснулись, и у вас ничего не болит – значит, вы умерли'.

А если проснулись после почти по три раза сорока, то значит, я сейчас пал в анабиоз? Ничего ведь не болит. Или меня похитили, одурманили, связали, в подвал бросили и, плывя по грязным волнам наркотического болота, я ничего не чувствую? Тоже нет. Это просто невозможно. Мой дом под наблюдением двух спутников и под постоянной охраной. Около двух десятков человек мой покой бережет. За это отдельное спасибо ходячим уникальным мозгам. Все приближающиеся к охранному периметру колесно-крылатые, на подводных крыльях и прочие объекты берутся под контроль и могут быть в любой момент по мановению моего пальца уничтожены. В моё тело вшиты семь чипов и все они шлют сигналы о моём местонахождении и самочувствии в….. В общем, шлют туда, куда надо и кому надо. Что же тогда не так? А хрен его знает. Слишком мало информации и взять мне её негде. Попробовать покричать? А почему бы и нет? Покричим и как можно громче. Может, что и изменится. Вдруг услышат.

– А-а! Уа-а! Уа-а-а!

Что за чёрт? Что за у-а вместо эй?!

Неприятный, какой-то неживой желтый свет бьёт по широко раскрытым глазам, быстро распахнувшаяся дверь ударяется о стенку с жутким грохотом. Услышали. Подозрительно быстро услышали. Стояли за дверью и ждали? Кто ждал? Зачем ждал? И что это за странные шаркающие шаги – у меня беззвучное покрытие на полах! Ненормально знакомый тёплый запах и мягкий, успокаивающий голос:

– Ну, тихо, тихо маленький! Не плачь, моя родиночка. Вот сейчас мамка тебя покормит и пелёночки поменяет. И дальше будем баиньки – аиньки.

'Бл…ь, приплыли. Пелёночки, мамка неизвестная, кормёжка. Нет, тишина и темнота мне нравилась больше. Так, а что это нечесаное и пахнущее, хрен пойми чем, суёт мне в рот? Где-то и когда-то я это уже видел…..Ну да, мне это точно знакомо. Видали многократно. Во всех видах. Самая обыкновенная женская грудь. Естественная в своём безобразии. Бледная и обвисшая. Без матовставок, что помогают сохранять форму груди даже дряхлым старухам. Без еле заметных точек от следов введения силиконтама. Натурность в чистом виде, в её самом неприглядном варианте. Кожа вокруг соска сухая и воспалённая, мелкие трещинки, следы сукровицы на ореолах. Блин, у неё что, мастит начинается? У неё? У кого? Что эта, сующая мне в рот свою больную грудь, делает в моём доме?! Тьфу, мать твою! Всунула всё-таки! И…. Это кто тут ещё? Я? Какой на хрен Я?!'

Что-то неразумное, бессмысленное, но упрямо-настойчивое тяжко навалилось на меня, придавило, лишило способности к отпору. Темнота. Нет возможности сопротивляться.

Личико младенца разгладилось, брезгливое и недоумевающее выражение, пугающее кормящую женщину, исчезло. Голые десна крепко захватили сосок, засосали, задвигались, жамкая тёплую плоть груди и выдавливая молоко. Но ловко вставленный в уголок рта младенца кончик мизинца матери не позволил ему 'гонять' во рту сосок вперёд-назад.

– Ну, вот и хорошо, вот и славно. Кушай родненький, кушай.

Кормящая женщина улыбалась бездумной улыбкой любящей матери, только изредка морщилась от боли, когда младенец слишком сильно прихватывал беззубыми дёснами грудь.

Детство чудесное, пора, блин, прекрасная! Чудесатее и распрекраснее времени просто не найти. Других слов нет. Вернее есть, но только почему-то все матерные. Дрянные слова, язык шершавыми слогами колющие и оставляющие во рту гнилостный вкус случайно попробованного скисшего блюда. Мерзко, противно и рука сама тянется к зубной щётке с горкой мятного порошка на жесткой щетине, но приходится этот словесный мусор выговаривать и, преодолевая вязкость густой слюны, выпускать из-за забора зубов этих маленьких ядовитых тварей. Иначе не описать, не охарактеризовать, не объяснить. И иначе тебя не поймут, посмотрят с подозрительной искоркой в линялых от летнего солнца глазах и заклеймят 'маменькиным сыночком'. А потом позволят себе дикую глупость подумать, что они лучше тебя, круче, сильнее тем, что вот они вот такие смелые да умелые – курят подобранные на земле 'хабоны' и прогуливают уроки, ругаются матом и поэтому они, герои, в праве снисходительно цыкнув зубом что-то тебе повелеть и ждать беспрекословного исполнения. С их стороны большая ошибка. И это ошибочное заблуждение придётся тебе снова и снова выбивать из их пустых стриженых голов. Но всех не перестреляешь, то есть не перебьёшь, здоровые все гады, и поэтому не будем выделяться. Так что – б….я пора это детство!

Вы категорически против этого определения? Так против, что готовы спорить до пены, биться об заклад, ставить голову на кон? Ваше право, вы хоть ж…. Г-хм, ладно, это можете не ставить. Не интересует. Я вам только один вопрос задам, славные мои оппоненты – вам сколько лет? Девять? Ах, двадцать девять, тридцать девять или даже полста, шестьдесят пять и так далее? Вот и помолчите, господа взрослые, дайте ребёнку сказать, и не подтягивайте к себе в сторонники-соратники девятнадцати-двадцати летних и прочих зубастых щенят. Сами они ещё дети, хоть и мнят себя взрослыми, опытными, суровыми и много знающими мужчинами. Ибо устами младенца глаголет истина, и поэтому внимайте мне, пожалуйста, не перебивая. Так как мне, прожившему за сотню лет, виднее. И проглотите вы свои поспешные слова о маразме и впадение в детство. Не угадали. Не впал. Попал, так будет точнее, в детство. Не во сне попал, когда вокруг тебя вьются заводными игрушками разные мохнатые зверушки и, улыбаясь во всю белоснежную пасть, болтают с тобой по-человечески. И небо налито такой синевой, что забирает дух и делается внутри тебя так сложно, что становиться больно и горько смотреть на это бездонное индиго! А трава тебе по пояс и одуряющий её запах с каждым глотком чистейшего воздуха заставляет быть твоё тело всё легче и легче и кажется тебе, что ещё шаг и ты вдруг оторвёшься от земли и полетишь куда-то в золотой свет с серебряными полотнами облаков.