Дворкин А.Л. - Очерки по истории Вселенской Православной Церкви Страница 2

Как я уже отмечал в предисловии к первому изданию, текст первоначально был лекционным, что, несомненно, оказало влияние на стиль повествования. Прочитав уже вышедшую книгу, я заметил ряд погрешностей и неточностей, как смысловых и фактологических, так и стилистических. Надеюсь, большая часть из них была исправлена. К сожалению, в первом издании по совершенно непонятным мне техническим причинам оказалось довольно много ошибок в греческих словах. Этот недочет в новом издании также был устранен.

К изданию добавлен общий список наиболее часто использовавшейся литературы, список карт, а также именной и терминологический указатель, за составление которого я сердечно благодарю Наталью Владимировну Рябову.

Хотелось бы напомнить еще раз, что книга (как и курс, на основании которого она появилась) является обзорной – лишь вводящей в проблематику воистину необъятного исторического материала. Заинтересовавшийся читатель может самостоятельно ознакомиться с более подробными исследованиями тех проблем и событий, о которых здесь, в силу неизбежности, написано достаточно кратко. Мы, со своей стороны, очень надеемся, что эта книга станет для многих отправной точкой для изучения истории Церкви.

А.Л. Дворкин

Примечания

1. Рансимен С. Восточная схизма. Византийская теократия. М., 1998. Переводчик – Т.Б. Менская, отв. редактор – А.Б. Зубов.

I. Предмет истории Церкви

Литература: Болотов В.В. Лекции по истории древней Церкви (в 4-х томах). М., 1994; Прот. Георгий Флоровский. Положение христианского историка // Догмат и история. М., 1998; Мейендорф прот. Иоанн. Введение в святоотеческое богословие. Нью-Йорк, 1985.

Слово история (йуфпсЯб) происходит от греческого существительного "йуфщс", означающего "свидетель", "очевидец" и происходящего от корня "ейп" в слове "пйдб" – "знаю", точнее, "ведаю". Ведение – это глубокое внутреннее знание, внутреннее очевидение. Ведение есть внутреннее состояние субъекта в его понятии о предмете: тот, кто его имеет, не сомневается, оно ему очевидно. Взаимоотношение между знанием и ведением хорошо выражено в Евангелии от Иоанна в момент беседы апостола Петра с воскресшим Господом. Когда Спаситель троекратно задает Петру вопрос, любит ли тот Его, Петр в третий раз отвечает (русский перевод не совсем верно передает смысл греческого подлинника): "Господи, Ты все ведаешь (пйдбт), Ты знаешь, что я люблю Тебя" (Ин.21:17). Апостол заявляет Господу, что Ему все известно, все ясно представляется Его сознанию, но он предлагает Ему сосредоточить Свое сознание на одном пункте: "Ты знаешь…". Это сосредоточение на одном предмете представляет уже не ведение, а знание.

Итак, в основе понятия истории лежит ведение. Йдфщс – человек, который подчиняется влечению своей природы – все знать, все видеть, чтобы известные вещи наполнили его сознание и были очевидны для него. История есть расспрашивание, разузнавание человеком чего-либо свершившегося – и самое стремление быть свидетелем событий. В этом значении слово "история" в греческом языке удерживалось до позднейших времен.

Таким образом, в понятии истории дано стремление к ведению, получаемому через непосредственное созерцание. Но историческое знание – это нечто другое: по давности события мы не можем быть очевидцами; мы можем лишь узнавать его от очевидцев. Но если в понятии знания самом по себе заключен момент объективный, то ведение – весьма субъективное понятие. Следовательно, историческое знание, основанное на ведении, является самой субъективной из всех областей знания, а история является одной из самых субъективных дисциплин. И чем более историк претендует на объективность, тем более субъективным он является. Конечно, субъективность может проявляться по-разному. Чаще всего мы привыкли ее связывать с толкованиями исторических фактов. Но субъективность проявляется прежде всего в подборке самих фактов. Происходит бесчисленное количество событий, и даже если бы мы знали все из них, все равно перечислить их у нас не было бы никакой возможности: само перечисление заняло бы столько же времени, сколько и сами события. Поэтому необходим отбор. Отбираем мы те факты, которые кажутся нам наиболее значительными, ключевыми, которые влекут за собой последующие события. Но даже в рассказе о прожитом дне два человека отметят как ключевые разные происшествия. Впрочем, даже один человек, говоря о том же самом дне своей жизни в его конце, через неделю или через год, скорее всего, по-разному произведет подбор событий. Что же говорить о давно прошедших событиях, о которых мы знаем от множества субъективных очевидцев? Известно, что большое видится на расстоянии, равно как и то, что перспектива одного даже самого наблюдательного очевидца всегда не полна. Поэтому историк всегда видит больше. Мы используем рассказы очевидцев и отбираем из них те факты, которые считаем ключевыми, из которых выстраивается наша историософская схема, то есть некие видимые нами причинно-следственные связи, формирующие исторические процессы.

Само понятие о неких "процессах" и "законах", казалось бы, роднит историю с наукой, а историческое знание – с объективным научным знанием. Но на самом деле история в этом смысле – самая ненаучная дисциплина. Любая точная наука построена на неких "объективных" законах. А можно ли всерьез говорить о законах истории? Например, многие говорят о таком историческом законе, как рождение, взросление и умирание различных народов. Предположим даже, что такой закон действительно есть. Но, например, если бы наше знание о законе тяготения заключалось бы только в том, что любой предмет, оставленный в воздухе без опоры, падает на землю, то никакой научной физики не было бы. Наука начинается там, где мы можем вычислить конкретную предсказуемость поведения предмета: например, с какой скоростью предмет будет падать на землю и где он будет находиться в интересующий нас момент. Можем ли мы предсказать, когда родится новый народ, когда он, скажем, выражаясь в терминах Л.Н. Гумилева, пройдет "пассионарную стадию" и когда умрет? Пока этого сделать не мог ни один историк. Впрочем, и само существование такого закона исторического развития кажется мне весьма сомнительным. Есть ли действительно "мертвые народы"? В какой момент истории древние римляне перестали быть таковыми и стали итальянцами? Когда древние греки стали новыми? Да, впрочем, греки на такой вопрос весьма обиделись бы и сказали, что они и есть тот же самый народ. А с другой стороны, разве мы не можем сказать, что современные русские – совсем другой народ, чем современники Пушкина?

Конечно, по мнению коммунистов, законы истории были раз и навсегда открыты Марксом. Но марксистские историки, попытавшись применить эти законы к исторической действительности, увидели, что на самом деле им необходимо подгонять действительность под законы, и в результате настолько выхолостили историю, что от нее остались лишь рожки да ножки.

Да и как можно говорить об исторических законах, если народы состоят из людей, созданных по образу и подобию Божию и наделенных свободой воли? А так как люди свободны, то и поступки их никогда до конца предсказуемыми быть не могут, и следовательно, вывести некий закон их поведения невозможно. История – это сцена, на которой встречаются и действуют суверенная воля человека и суверенная воля Его творца. Их взаимодействие и творит исторические события. Люди, говорящие о наличии законов, на самом деле проповедуют детерминизм, отрицающий свободу человека и ограничивающий свободу Бога. С христианской точки зрения это является ересью. Что же все-таки представляет собой история? Мне больше всего нравится определение, сформулированное В.В. Болотовым: "История – это повествование о замечательных событиях, замечательных уже тем, что люди их заметили".

Предметом изучения церковной истории является христианская Церковь. Безусловным центром христианской истории является Христос. Христианский историк видит Его воплощение ключевым моментом всей истории мироздания, разделяющим ее на две половины. Недаром христианское летосчисление ведется от Рождества Христова.

История Церкви – это ее путь через века к Царству Божию. Но с другой стороны, в Церкви уже сейчас явлена, открыта полнота Царства и нам, отчасти, дается ее предвкушение. В этой дихотомии мы существуем. В истории Церкви происходит раскрытие и осмысление данного нам от начала Откровения. Конечно, сегодняшняя Церковь внешне сильно отличается от первой Церкви апостолов в Иерусалиме. Об этом обстоятельстве очень любят говорить протестанты и евангелики, призывающие вернуться к "апостольской простоте". Но на самом деле апостольская Церковь коренным образом отличается от примитивных сектантских молитвенных собраний, а наши богослужение, иерархическая структура, богословие и т.п. при всей их сложности и развитости глубоко укоренены в богослужении, иерархии и богословии ранней Церкви. В нашей вере нет ничего, что не содержалось бы в вере апостола Павла, Игнатия Богоносца и Иринея Лионского. Но то, что там было в зародыше, сейчас развилось во всей своей полноте. Так и могучий дуб внешне отличается от желудя, но в нем нет ни одного элемента, которого не было бы в желуде. Проследить этот рост живого организма и является одной из задач церковной истории.