Дмитрий Янковский - Голос булата Страница 2

– А филин Ваш?

– Филин птица вольная, он сам по себе. Просто со мной ему сподручнее, а мне с ним. Вот и живем вместе, по доброму согласию. Я его не тревожу, он мне не вредит. Кабы все так жили…

Старик отошел к печи, погремел горшками, поднес Микулке прямо ко рту лубяной ковш с парным отваром.

– Пей.

– А это что?

– Обжегся на молоке, теперь и на воду дуешь. – улыбнулся старик. – Пей, говорю! С горной травы отвар. В ваших краях такой и не сыщешь, а тут растет. Большущей живительной силы эта трава! Олени раненые ее поедом гложут, даже волк ест, коль припечет. А уж нам, людям, ни к чему не привыкать!

Микулка хлебнул терпкого отвару, внутри разлилось приятное тепло. А когда луна за окном перевалилась за верхушку горы, спал жар, губы повлажнели и Микулка попробовал подняться с лавки.

– Ты сильно не храбрись. – посоветовал старик. – Слаб еще. Перелазь на печь, и отлежись до солнца. А вот если по нужде, так ступай, нечего новы портки поганить.

– Какая нужда на голодное брюхо? – искренне удивился Микулка, с трудом перелезая на печь.

Что за сладкое чувство, лежать вот так на боку, слушать как за окном студеный ветер плюется снежными хлопьями. Хорошо! Тепло и приятно. Только ветер подвывает в трубе, да филин щелкает клювом, выискивая что-то в перьях. Или кого-то.

– Так ты и не сказал, отчего тебе среди своих места нету. – нарушил тишину старик.

– А вежливый человек второй раз не спросит, коль сразу не ответили.

– Соплив ты еще больно, вежливости меня учить. Не я у тебя в гостях. Может ты вор какой, а то и вообще душегуб-головник.

– Какой из меня вор!

– Так отчего тогда с деревни ушел?

– А оттого, что байстрюк я! – неожиданно сорвался на слезу Микулка. – И незнамо чей сын.

– А мамка что говорит? Она-то батьку твого должна бы знать. Ну хоть видеть. Если не во хмелю была. Да ты на хмельного дитятю не больно похож. Разве что худоват.

– А она все одно твердит… – махнул рукой паренек. – Герой, говорит, твой батька. Герой, каких свет не видывал. От муж ее за это бивал… Ну бивал… Пока сам дубу не врезал, спьяну в колодезь ухнулся. Рыбам на смех.

И остались мы вчетвером. Я ведь младший сын, у мамки от мужа еще двое. Старшие братья меня стали при всех геройским сынком кликать, так и вся деревня переняла.

– А кто ж твою мамку за язык-то тянул? Мало ли чего в жизни станется… Любовь такая штука. А тут еще и герой, коль не врет. Ну и скрыла бы от людей, что дите не от мужа.

– Да как тут скрыть! Волосы у меня вон какие! – шмыгнул носом Микулка.

– Волосы как волосы. Разве что грязные.

– Рыжие! – пояснил паренек. – А у нас в роду у всех русые. И у мамки, и у мужа ее, и у деда.

– Кхе… Вот уж незадача. – невольно улыбнулся старик. – Так значит мамка тебе про отца ничего не рассказывала?

– Наоборот, все уши прожужжала. Говорит, что был он то ли князем, то ли витязем великим. Но то что герой, так это точно.

– Так уж и князем? Ну хватил! Небось, когда с ним встречалась, ей не до происхождения было.

– Вот так и братья, и в деревне все смеются. Не верит никто. А по чести сказать, я и сам не верю. Где же видано, чтобы княжий сын в угарной землянке полбу глотал?

– Мало ты видывал. Отец небось о тебе ничего и не знает. Если и правда, что князь, так он помер давно. Да и зачем ему байстрюк, если и жив?

– Ваша правда. Вот потому и ушел я. Мало что ли насмешек наслушался? А еще, как назло, силы в моих руках поменьше, чем у парней в деревне. То и смеются… Пойдем, говорят, на реку кулаками биться. А какой из меня боец? Нос в миг расшибут, ухи в лопухи расквасят, а ребра потом месяц болят. Ну, хлопцы и гогочут потом.

– А почему братья за мать не вступились, когда печенеги наехали?

– Так она нам кричала, что бы мы в лес схоронились. Братья умные, они и послушались. В лесу печенеги не воины, им Степь нужна. А меня видать не зря дураком прозвали. Кинулся на всадников, как шавка на вола. Вот то саблей и схлопотал. Хорошо плашмя.

– Точно дурак. – одобрительно кивнул старик. – Если бы все на Руси такими дураками были, так печенеги летели бы в свою Степь, свистели, да кувыркалися. Ан нет, все умные. По лесам хоронятся. Это печенеги в лесу не воины. А придут лесные стрелки с туманных островов? Куда хорониться от них? В Степь? Мягкая у русичей шея! Голова сама кланяется, чуть ли не от ветра. Закалить бы эту шею, как булат закаливают! Да где же такого кузнеца сыскать?

– А мне почем знать? – пожал плечами Микулка. – С меня воин, как с кобылы олень.

– Вот дуралей… – усмехнулся старик. – Спи, давай. А то от умных мыслей голова распухнет.

– А как Вас звать? – запоздало опомнился паренек.

– Заряном. Так и есть – дед Зарян. И спи. Тебе сил набраться надо.

– А Вы?

– Много будешь знать, скоро состаришься. – буркнул дед, задувая масляный светильник.

Микулка поворочался немного и сладко уснул, утомленное тело с трудом отдавало усталость. Было тихо, только во тьме щелкал клювом неугомонный филин, да ветер завывал над крышей.

2.

Проснулся Микулка рано, едва солнце позолотило верхушки деревьев. Деревенская жизнь приучила к раннему просыпу, работы много, тут уж каждый лучик божьего света надо использовать с пользой.

Слабости в теле как не бывало, видать подействовал дедов отвар. Микулка оглядел избу, медленно наполняющуюся светом, но филина в ней не было, а вот дед Зарян спал уронив голову на сосновый стол. Вспомнив дедов наказ сотворить к завтраку ложку, Микулка с неохотой соскользнул с теплой печи и ежась спросонья, пошлепал босыми ногами в сени.

В сенях, усыпанных высохшими листьями дубняка, валялось несколько пар видавших виды валенок, в углу сиротливыми щенками сбились в кучу лапти. В другом углу притаились вонявший псиной тулуп и короткий полушубок с опушкой, в самый раз для не злой южной зимы. Зимы в Таврике и впрямь не холодные, снега по несколько лет кряду не увидишь, а вот весна злая. Только проклюнутся молодые листки на деревьях, только появится первый цвет миндаля, как заметет, завоет вьюга, от мороза в горах водопады на лету замерзают. А ветер… Одно хорошо, что не на долго. Весна в свои права быстро вступает. Коль замело, через полтора десятка дней жди жары. Примета верная.

Микулка влез в тулуп, заскочил босыми ногами в валенки и скрипнув дверью выскочил на искрящийся утренний снег. Ну и красотища кругом! За спиной скалистые горы небо собой подпирают, кругом низкорослый лес из сосны и дубняка. А впереди бескрайнее Русское море. К морю Микулка и шел. Хотел найти ромеев таврических, уйти с ними за два моря. Что он от своей земли хорошего видел? Маяту да обиды, труд непосильный за чашку полбы. А за морем, говорят, солнце и тепло круглый год, птицы живут диковинные, никто не работает, кроме черных невольников. Кругом виноград растет, а вина хоть залейся… И девки там уступчивые да жаркие. Говорят, заморское солнце так на них действует. Что еще надо? А надоест все, так иди в корабельщики. В дальние страны торговать, а коль силы есть, так и воевать. Чем не жизнь?

А что русским быть? Стыдоба одна! Родился бы ромеем, кто бы стал байстрюком кликать? Микулка вздохнул и захрустел по насту к ближайшим кустам, справить малую нужду.

Вернувшись в сени он сыскал короб с инструментом, достал неказистый плотницкий нож, тут же подобрал пару баклуш, если одну испортит, и вышел из избы строгать ложку. Мороз отступал, погоняемый золотистыми кнутами Ярила, с крыши капала талая вода, пробивая в насте неопрятные дырки, через которые видна была молодая трава. Странное место Таврика! Где это видано, чтоб снег на зеленую траву падал?

Слева, в едва размытой дали между деревьями, серебрилось залитое светом море. Микулка столько воды отродясь не видывал, слышал только рассказы старших, но и те сами не видывали, довольствовались байками купцов и воинов. Да и рассказы то были о морях студеных, северных… А это теплое, своим светом глаз радует, наполнено движением и не броской, но напористой силой.

Море дышало спокойно, не шипело издали пенным прибоем, но голос свой подавало, сплетая его с голосом леса. Это пели свои утренние песни морянки, нежась на скалах в не злых, пока, лучах солнца. Микулка все силился их разглядеть, небось разнятся с днепровскими берегинями, но хоть и острый у него глаз, не углядел, мешала лохматая стена леса. Зато в прозрачной зыбкой дали, рассекали упругие волны два морских змея, играли, высовывали из воды длинные шеи. Зрелище было завораживающее, Микулка даже на цыпочки стал, чтоб разглядеть получше переливающуюся на солнце радужную шкуру гигантов. Змеи сплелись в необузданном, диком танце и скрылись в темных глубинах. Паренек почесал затылок и уселся за работу.

Первая ложка вышла на удивление ладной. Гладкий липовый черпачок, гнутая плоская ручка. Микулка не удержался и вырезал посреди ручки Родово колесо о шести спицах. Хорошо. Деду понравится. Ложка готова, а руки еще работы просят, никак не привыкли без дела быть. Паренек взял вторую баклушу, повертел в руках, примеряясь, и сделал первый надрез.