Евгений Токтаев - Орлы над пропастью Страница 2

"Сулла захватил сокровища храмов Олимпии, Эпидавра и Дельф".

"Лициний Лукулл с шестью кораблями вышел в море на второй день антестериона. Приказанное ему, узнать не удалось".

Понимал ли переписчик, что значили все эти короткие сообщения, переносимые им на папирус со скитал лазутчиков?

Понимал: строчки неровны, буквы пляшут и сильно растянутая скоропись читается с трудом. И всегда в Синопу отсылается первоисточник. Криптии знали — не существует незначительных мелочей для Киаксара, скромного и неприметного царского советника, о котором, если при дворе и вспоминали, говорили, не иначе, шепотом.

Статуя ожила — Киаксар отложил свиток и коснулся пальцами потертой кожаной ленты, длиной в два локтя и в половину ладони шириной, змеей свернувшейся посреди папирусов и их футляров, горой наваленных на стол.

В руках появился гладко ошкуренный довольно толстый деревянный жезл. Лента-скитала обернулась вокруг него и царапины, кое-где затертые и заляпанные высохшей кровью, соединились в буквы, нанесенные на кожу острым шилом:

"В шест...д...ый день ...тесте...на Су...а взял ...ины".

Сулла взял Афины... В шестнадцатый день антестериона. Римляне именуют его мартовскими календами. Сулла взял Афины в первый день месяца Марса. Что это, знак богов, возвещающий о наступившем переломе?

Взгляд вновь упал на отложенный свиток. Край папируса свернулся, оставив видимой лишь одну строчку:

"Еще два легиона высадились в Диррахии".

Он встал и подошел к двери. Створки распахнулись с легким скрипом, впустив в комнату глоток свежего воздуха. Ветер с моря, холодный, порывистый, круживший в замкнутом пространстве перистиля, внутреннего дворика, взлохматил колечки спускавшейся на грудь бороды, растрепал длинные волосы. И сюда дотянулось ледяное дыхание черного Понта, губителя кораблей, совсем не гостеприимного в эту зиму и даже сейчас, в начале весны, не собирающегося сдавать торопливым мореходам рубежи своей власти.

Свет луны, отражаясь от мраморных колонн портика, поддерживающего крышу перистиля, чуть приглушал сияние звезд. Киаксар любил смотреть на звезды, они притягивали и пугали одновременно, равнодушно взирая с небес на суету смертных. Свидетели вечности, недремлющие очи Космоса, порядка, что древнее и выше даже богов, они помнят все. Все хорошее и дурное, высокое и низкое, что проходит перед их бесстрастным взором. Они видели всходы жизни, ее робкие шаги, ускоряющуюся уверенную поступь и бег, взлеты и падения царств, яркие вспышки жизней, что стремительным росчерком света озаряли темное небо. В их бездонных глубинах скрыты тайники непостижимого знания и, когда-нибудь, они отдадут его, щедро делясь с теми, кто, сравнявшись с ними в могуществе, сможет взять.

Когда это случится?

— Когда придет время, Киаксар, — донесся откуда-то из-за колонн голос, сильный, исполненный глубины и уверенности.

Перс обернулся: за его спиной стоял человек в пестрой одежде парфянского кроя, покрытой сверху черной шерстяной хламидой. Среднего роста, крепко сбитый, чернобородый, коротко стриженный не по восточной моде. Черты лица не примечательны и как-то даже... размыты — они не дают навесить на незнакомца ярлык происхождения. Ни один чванливый афинянин никогда не опознал бы в нем чужеземца. Как и сириец, фракиец или скиф. Бритоголовый смуглый египтянин подивился бы внешнему виду странного бородача, не просто говорящего на одном с ним языке, но, несомненно, бывшего его соотечественником. Неприметный человек в неброской одежде, он мог быть любым, своим для всех. Или всюду чужим, что подтверждалось его именем, звучащим на языке эллинов, как "чужой". Он часто приходил вот так — словно из-под земли возникал, входя в любую дверь, как бестелесный дух. Советник давно уже не удивлялся подобным его появлениям.

— Ты читаешь мысли, Алатрион?

— Тебя все еще удивляет это, Киаксар? — спросил пришелец, улыбнувшись, — они все написаны на твоем лице, когда ты смотришь на звезды. Я знаю тебя, дружище, много лет. Достаточно, чтобы "читать" мысли по одной только твоей позе.

— И какая же моя следующая мысль? — усмехнулся перс.

— "Когда же придет время?" Нескоро, Киаксар. Вы — еще дети. Уже отпустили подол матерей, и принялись с шумной возней делить игрушки. Иной из вас не преминет ударить брата по голове деревянной лошадкой.

— Брата? — от внимания не ускользнуло выделение "вы".

— Все люди — братья, Киаксар, — серьезно, без тени иронии ответил пришелец.

— Дети... — пробормотал Киаксар.

— Да, жестокие дети, нет над вами никого, кто объяснял бы вам, что хорошо, а что плохо.

— Что же ты не объяснишь?

— Я не могу. Я скован по рукам и ногам и уже один этот разговор с тобой — страшное преступление. Ты же знаешь.

— Почему же ты пришел?

— Потому что и другие не оставили Игру.

Киаксар ничего не стал уточнять и переспрашивать. Знал — бесполезно. Помолчал немного, зябко поеживаясь на холоде.

— Сулла взял Афины.

— Я знаю. Он почти перехватил инициативу. Я думаю, царю скоро придется уступить.

— У царя еще много сил.

— Мечи и копья — ничто. Они — лишь способ ведения Игры. Вы начали проигрывать, когда заглотили приманку, предложенную вам в виде Мания Аквилия. А кое-кто убил сразу двух зайцев. Аквилий был близок к Марию и, став причиной войны, изрядно пошатнул его авторитет, а своей страшной смертью совершенно развязал руки Сулле. Теперь никто уже не вспомнит, что войну начали римляне. Вот увидишь, через два поколения все будут уверены и в книгах напишут, что настоящий агрессор — Митридат.

— Какая беда переживать о том, что будет через два поколения?

— Игра, Киаксар, Игра. Он длится больше, чем два поколения. Она началась задолго до твоего рождения и никогда не кончится, переживет всех Игроков.

— Ты бессмертен, Алатрион?

— Ты спрашивал меня об этом тысячу раз. Возьми меч и нанеси удар. Ты увидишь ответ.

Киаксар посмотрел в глаза собеседнику и, едва не утонув в них, отвернулся.

— Сулла разграбил Дельфы.

— Сулла не верит в богов, — согласно кивнул Алатрион, — он думает, его ведет счастливая звезда. Он избран, чтобы сделать следующий шаг, заложить очередной кирпич в основание будущего, ибо так было решено.

— Кем решено? Такими, как ты?

— Я одиночка. Отверженный.

Некоторое время оба молчали.

— У нас еще много сил, — с уверенностью, как заклинание, вновь сказал Киаксар, — вся Азия за нас. Не по принуждению, но уверенная в явлении Митридата-Диониса, нового воплощения Великого Александра.

— Распространяя подобные речи, вы еще больше раздражаете их, тех, кто хранит бессмертную душу человечества, ибо нет ничего страшнее возрождения дела Александра.

— Почему?

— Нельзя изменить мир за одну человеческую жизнь. Никому они не дали приблизиться к достигнутому Македонянином, более чем на шаг. Ни Антигону, ни Селевку, ни Антиоху — никому. Да те и не пытались, одно на уме — как удержать от разбегания огромные территории. Наследники, но не последователи. А Рим, вначале лишь таран, рушащий стены, возведенные другими, теперь превращается в самоцель. Его уже не остановить.

— Посмотрим, — скептически хмыкнул Киаксар.

Алатрион покачал головой.

— Противник Митридата не Сулла, мнящий себя счастливым, но сам царь. Он уже плывет по течению, не в силах бороться с несущим его бурным потоком. Пора вмешаться, противостоящие мне зашли слишком далеко. Я знаю, чего они хотят. Из первой войны с пунами сухопутный Рим вышел на просторы морей, став вдвое сильнее, чем был. Едва не погибнув в противостоянии с Ганнибалом, Город стал гегемоном в половине Внутреннего моря. Сейчас Волчица замахнулась на вторую половину, она наращивает военную мощь, пытается заглотить больше, чем способна переварить, не догадываясь, какова будет плата.

— Я не понимаю тебя, — покачал головой Киаксар, — тебе жаль её?

— Ее — нет. Но падение коснется всех в этой части мира. Они, мои вчерашние братья, этого не понимают. Эхо не стихнет тысячу лет. У меня нет столько времени, Киаксар, хоть ты и считаешь меня кем-то вроде бога.

— Ты отправляешься в Италию, — сказал перс.

Не понять, вопрос или утверждение.

— Да, — подтвердил Алатрион, — нужно восстановить кое-какие связи, до поры спящие.

— Завтра я отбуду к царю, в Пергам. Сейчас я понадоблюсь ему, как никогда. Один человек способен добиться многого там, где бессильны окажутся многотысячные рати. Нам нужно остановить Волчицу.

— Не Волчицу. Тех, кто спускает ее с цепи.

Часть первая

Орлы над пропастью

Глава 1

— Ты так спокойно говоришь об этом, Фимбрия. Словно комара прихлопнул, — процедил сквозь зубы трибун Квинт Север, — ты убил консула! Консула римского народа! Проклятье на нас всех, вместо того, чтобы немедленно заковать тебя в железо, мы просто стоим и слушаем, одним своим бездействием совершая преступление!