Андрей Валентинов - Несущий Свет Страница 2

…Он проснулся ночью – мгновенно, словно от толчка. Было жарко. Степа поспешил вытереть вспотевший лоб и испуганно оглянулся. В купе было пусто. Попутчики сошли еще вечером, в Гренобле, колеса поезда продолжали деловито стучать, но страх не проходил. Косухин включил ночник – маленькую лампочку у изголовья, сел на койку и закурил. Внезапно сквозь теплынь майской ночи повеяло холодом, словно ледяной ветер коснулся разгоряченной кожи. Степа вскочил, еще раз оглядел пустое купе – и обозвал себя паникером. Конечно, никого в купе нет, а есть лишь разыгравшиеся словно у какого-нибудь интеллигента, нервы. Косухин покачал головой и без всякого удовольствия взглянул на свою небритую физиономию, отразившуюся в роскошном, в полный рост, зеркале.

– Хорош, чердынь-калуга! – пробормотал Степа, покачал головой – и замер…

Все было по-прежнему. Он стоял посреди купе, под ногами стучали колеса, тускло горел ночник, а из зеркала на него глядело отражение. Долю секунды Степан пытался понять, что произошло, затем наконец сообразил и похолодел: изображение в зеркале было другое. Вместо его ничем не примечательной физиономии откуда-то из глубины проступало иное – тоже знакомое, виденное не раз – лицо необыкновенно красивой женщины, чье имя ему впервые назвал командир легендарного 305-го товарищ Венцлав. Только теперь Ксения Арцеулова была одета не в полушубок, как тогда, у гаснущего таежного костра, а в новенькую черную офицерскую форму, и на ее мундире сверкал серебром Георгиевский крест.

Степа сглотнул и осторожно шагнул вперед, очутившись у самого зеркала. Лицо Ксении не изменилось, серые глаза смотрели прямо, и от этого взгляда Косухину стало не по себе.

– Здравствуйте… – прошептал он, но лицо женщины осталось недвижным, даже глаза, как успел заметить Косухин, ни разу не дрогнули. Степа на миг зажмурился – а когда вновь взглянул, лицо женщины уже исчезло, словно все виденное попросту померещилось.

– Фу ты… – успел лишь выдохнуть Косухин, но тут же вновь замер. Зеркало было пустым. Он сам – Степан Косухин – в нем не отражался.

Степа бросился вперед, чуть не ткнувшись в стекло лбом, но гладкая поверхность отражала лишь пустое купе с горящим ночником. И тут, откуда-то из глубины, стало медленно проступать чье-то лицо. Степа закусил губу и заставил себя не двигаться. Лицо было мужским – и тоже знакомым. На Косухина смотрел профессор Семирадский – почти такой же, каким Степа помнил его при жизни, только глаза Глеба Иннокентьевича, обычно веселые и беспокойные, были теперь странно недвижны и тусклы. И тут Косухин начал что-то понимать.

– Что… что случилось? – прошептал он, словно те, за зеркалом, могли его услышать. Лицо Семирадского дрогнуло и начало на глазах меняться. Волосы и борода потемнели, густые брови сдвинулись к переносице, и Косухину показалось, что он вновь стоит на лютом январском морозе посреди старого кладбища. Сквозь зеркало на него смотрел генерал Ирман – такой же, каким видел его Степа в последний раз, и даже на бородатом лице, казалось, лежали все те же нетающие снежинки.

– Что… случилось? – еле слышно повторил Косухин, но Ирман не ответил.

Мертвое бородатое лицо начало медленно исчезать, растворяясь в полумраке…

Еще мгновение зеркало оставалось пугающе пустым, а затем не успел Степа и моргнуть, как там появилось то, чему и надлежало быть – его собственное растерянное и бледное лицо со взъерошенными волосами и закушенной нижней губой. Степа отшатнулся и без сил опустился на край койки.

– Ну все, пора к фельдшеру! – проговорил он вслух, надеясь, что звук собственного голоса немного подбодрит. Отчасти это помогло. Косухин вновь раскурил потухшую папиросу и заставил себя докурить ее до конца, поглядывая в темное окно.

Уже не впервые Степан замечал, что с ним определенно не все в порядке. Привыкший к ясности разум отказывался воспринимать такое. Проще всего было приписать все непонятное, творившееся в последние месяцы, чему-то вполне материальному – последствию ранений или какой-нибудь перенесенной на ногах контузии, подобно той, что свалила Арцеулова. В конце концов не исключались и презираемые Степой нервы, ибо, как к ним не относись, но имелись они не только у барышень, но и у красных командиров. Сейчас, в пустом купе, ему попросту могло померещиться. Можно было забыть и по возвращении отправиться в медицинскую часть.

Пусть так – зато все остальное было на самом деле, и тут уже никакой врач не мог помочь. Мертвый Ирман, ночь в заброшенной церкви, старик в пещере, командир Джор – все это было. Был и Шекар-Гомп – тело еще помнило удары тока, а перед глазами то и дело вспыхивал странный, жуткий и одновременно зовущий свет гигантского рубина. Значит, надо исходить из реальности, как ни противилось этому все Степино естество.

«А если так? – вновь и вновь соображал Косухин. – Если я действительно видел… Ксения, Семирадский, Ирман… Зачем?»

Ответ был один. Они – по своей либо по чьей-то иной воле – приходили о чем-то сообщить. Сообщить – или предупредить… И очень жаль, что на большее Степина фантазия была неспособна…

Степа лег, выключил ночник и, усилием воли заставив себя ни о чем не думать, заснул мертвым сном без сновидений…

Утро было ярким, за окном уже мелькали протянувшиеся на многие километры парижские пригороды, и Косухин поспешил привести себя в порядок. У него будет время подумать обо всем. Сейчас – Париж…

…Толпа запрудила перрон, но Валюженича он узнал сразу. Тэд, наряженный в совершенно буржуйского вида клетчатый костюм с розаном в петлице, стоял рядом с каким-то пухлым коротышкой и, вытянув худую шею, всматривался через поблескивающие стекляшки очков в окна тормозящего состава. Степа радостно рассмеялся и помахал ему сквозь открытое окно. Валюженич заметил, подпрыгнул от неожиданности и устремился к дверям, возле которых уже толпились встречавшие.

– Оу! Стив! Ай эм… то есть… Глэд… Бардзо… – американец беспомощно пытался составить приветственную фразу сразу на трех языках, хлопая Степу по спине и кривя в радостной усмешке физиономию. Наконец, он выдохнул воздух и произнес:

– Товарищ Косухин! Позвольте… э-э-э… витать тебя в Париже – метрополи оф будущей мировая революция!

– Вот это хорошо! – солидно одобрил Степа. – Ну, привет, акэолоджи! Как ты тут, среди буржуев, не закис?

Между тем оказавшийся тут же пухлый толстячок уже тянул на себя Степин чемодан. Тэд помог отнять чемодан у сопротивлявшегося Косухина и кивнул:

– Стив, это есть май френд Шарль Карно – потомственный пролетарий…

Степа с изумлением взглянул на «потомственного пролетария», но коротышка Шарль улыбался столь весело, что Косухин решил покуда не углубляться в классовые проблемы, крепко пожал маленькую ладошку «пролетария», после чего все трое стали продираться через толпу к подземному переходу.

– Шарль не разумеет по-русски, – сообщил между тем Тэд. – Зовсим не разумеет, бат добже знает латыну, грецьку та чайниш…

Степа с уважением поглядел на знавшего загадочный «чайниш» Шарля, тогда как тот, сообразив в чем дело, закивал и наконец уверенно произнес:

– Это… это не есть важно…

Степа взглянул на «пролетария» Шарля с удивлением, но уточнять не стал. Между тем, пройдя бесконечными лабиринтами, они вынырнули на гигантскую привокзальную площадь, где народу оказалось не меньше, чем на перроне, вдобавок тут же стояли, ожидая пассажиров, долгие ряды разнообразных авто. Шарль огляделся, затем уверенно кивнул в сторону чуть ли не самого роскошного из всех – большого белого автомобиля, возле которого суетился шофер, крепкий малый в кожаном пиджаке и таком же картузе.

«Хорош пролетарий!» – усмехнулся Степа, покуда его чемодан размещали в багажнике, а его самого, словно последнего буржуя, усаживали на скрипевшее свежей кожей заднее сидение. Убедившись, что все расселись, Карно произнес: «Огюстен!», – и шофер, даже не спрашивая адреса, осторожно тронул машину с места.

– То, Стив, як я нау спик рашен, то есть по-русски? – не без гордости поинтересовался Валюженич.

– Ничего, чердынь-калуга, – осторожно ответил Степа, стараясь не охладить лингвистический пыл приятеля. – Ну, еще чуток подучишь…

– Это не есть важно, Степан, – вновь повторил Карно и пристально взглянул в глаза Косухину.

– Бат вай, чердынь-калуга? – от удивления Степа перешел на иноземную речь, щедро расходуя немногие известные ему английские слова (французских он покуда подсобирать не успел).

– Стив, ты помнишь мистера Цонхава? – ответил вместо Карно Тэд. – Мы размовлялы…

– Да помню, – Косухин действительно не мог забыть этого. – Так то мистер Цонхава, Тэд!

– Сома дэви! – внезапно произнес Карно, а затем заговорил по-французски, медленно, словно приглашая Степу вслушаться. Косухин вздрогнул. В памяти всплыли слова старика в пещере – тогда они с Ростиславом действительно смогли… Он заставил себя сосредоточиться, вслушиваясь в совершенно непонятную ему французскую речь, и вот, словно откуда-то издалека, к нему стали приходить слова, медленно проступал смысл слышанного.