Алексей Рюриков - КОНТИНЕНТАЛЬНЫЙ СОЮЗ Страница 2

Первым политиком, попытавшимся использовать эту ситуацию, стал Лаваль. При посредничестве Де Ля Рока (президента влиятельной крайне правой организации "Огненные кресты") он встретился с неформальными лидерами военных – Петэном и Вейганом, лидерами неосоциалистической партии Деа и народной французской партии Дорио. В ходе переговоров, правым удалось создать коалицию, названную "Союз патриотов", послужившую объединяющей платформой для большинства националистических и правых элементов. Правый альянс выдвинул лозунги перестройки государства в авторитарном духе, требования социальных реформ, укрепления обороноспособности, противостояния левым преобразованиям. Союз патриотов немедленно поддержала крупнейшая французская металлургическая компания Ванделя и ведущие банки страны. И уже в июле, за первыми спонсорами, последовал практически весь крупный капитал Франции.

Основания поддерживать правых, у бизнеса имелись. Именно в июле 1936 года, в соседней Испании, под руководством Франко начался мятеж против левого республиканского правительства Народного фронта, крайне сходного с французским. Испанские левые начали раньше, и успели показать французам перспективы развития их лозунгов. Поэтому, когда тем же летом, во Франции началась национализация оборонной промышленности, контакт правой коалиции с промышленниками при посредничестве Ванделя стал постоянным. Союз патриотов получил широчайшую (в первую очередь финансовую) поддержку банкиров, владельцев предприятий военно-промышленного комплекса.

Петэн, ставший, как личность всеми уважаемая, но не радикальная, официальным лидером Союза, вовлек в движение офицера своего штаба де Голля, автора нескольких книг. Книга де Голля "Как ломают шпаги", представляющая собой резкую критику политики правительства Блюма, имела огромный успех. Главная ее мысль не только подводила идеологический фундамент под уже сложившуюся картину, она выражала реальные, пусть иногда не формулирующиеся четко, желания части общества. Да, писал де Голль, французская армия полторы сотни лет не вмешивалась в политику. Но сейчас опасность для страны настолько велика, что армия молчать не может, и идеология армии может быть только правой, только националистической. Величие Франции должно быть сохранено, и это может сделать только право-национальное правительство.

Умеренное крыло Союза патриотов использовало этот лозунг как довод против правительства, провоцирующего армию на выступление, радикальное крыло – как прямой призыв к армии. Жесткая атака на шаги Народного фронта, повлекла рост общественной поддержки правых и падение доверия к правительству Блюма.

Вторым шагом, без которого история могла бы пойти другим путем, стало формирование активной оппозиции Сталину в СССР.

Официальная версия событий, собранная в последующем в материалах уголовных дел, ведет отчет заговора с встречи в Киеве, в июле 1936 года во время командировки в Украинский военный округ, заместителей наркома обороны, Тухачевского и Гамарника и командующего округом Якира, на даче последнего. Считается, что именно в те дни, состоялся их откровенный разговор, приведший к насильственной смене власти в стране.

Однако в официальной версии историки видят – и вполне обоснованно – ряд умолчаний. Известно, что Якир и Гамарник являлись видными фигурами так называемой "украинской группы", высших чинов партии, армии и НКВД, объединенных совместными, а иногда и родственными, связями и мыслями, работающими или работавшими на Украине. Группу возглавлял тогдашний первый секретарь ЦК КП(б) Украины, и одновременно член Политбюро Косиор. В клан входили еще два члена Политбюро, Чубарь и Петровский, и два из участников киевской встречи – заместитель Ворошилова, второй человек в армии, фактический комиссар наркомата обороны, и по должности одновременно заведующий Военным отделом ЦК ВКП(б) Гамарник, и командующий Украинским округом Якир. Учитывая последующие события, логично предположить, что разговор с Тухачевским произошел по инициативе двух его коллег, с санкции или по предложению Косиора, и движущей силой заговора стала именно "украинская группа".

Впрочем, безусловно, эта гипотеза, несмотря на ее логичность и непротиворечивость, не может быть подтверждена документами – ведь оппозиционеры не вели протоколов встреч, а главные действующие лица не смогли оставить даже показаний. Так что, вернемся к фактам.

19 августа 1936 года, в СССР состоялся первый открытый процесс над внутрипартийной оппозицией, дело "троцкистско-зиновьевского центра". Обвиняемые дали показания против Бухарина, Рыкова и Томского, были приговорены к смертной казни и расстреляны 25 августа. Следствие по делу Бухарина и Рыкова, тем не менее, прекратили за отсутствием оснований для предъявления обвинения. 25 сентября 1936 года руководителем НКВД стал Ежов.

В эти же дни, первый замнаркома внутренних дел СССР, комиссар госбезопасности 1-го ранга Агранов, встречался с Гамарником. Якова Сауловича Агранова новый шеф НКВД раздражал. Профессионал, прошедший путь от эсеровского боевика до начальника советской тайной полиции, Агранов не понимал бюрократа Ежова. Гамарника он знал давно, доходила до начальника госбезопасности и информация о существовании какой-то группы военных, недовольных своим положением… а может, и задумавших большее.

Прощупывая собеседника, Агранов пожаловался на некомпетентность и грубость Ежова, его неверные решения, которые ведут к развалу работы. Гамарник разговор поддержал, подобные беседы они вели и до этого. Но теперь, после киевской встречи, стоило пойти дальше:

— У нас в НКО такая же ситуация. Ворошилов вообще не знает, что в армии делается. Решает, как бог на душу положит. Советов не слушает, специалистов не слушает – рассудительно заметил Гамарник – куда мы так придем, не понятно.

— По балеринам, зато ударяет – заметил Агранов, прохаживаясь по кабинету. И продолжил задумчиво, как бы размышляя вслух: Тут ведь как? И Ворошилова и Ежова – их Хозяин вытащил. Я ничего не скажу, партии они преданы. Только время теперь другое, теперь и в деле разбираться надо. Я вот вопросом иногда задаюсь, не допускаем ли мы ошибку кадровую?

"Если военные что-то затеяли, он должен дать понять – подумал Агранов. Не может не сказать, им нужен свой человек в органах. Меня Ян давно знает, не боится. Намекнет. И если что-то есть – надо пойти навстречу. Выгорит – не выгорит, надо рискнуть. Ежов – это чистка. Хозяин будет перетряхивать органы, затем этого карлика и назначил. И выбросит "стариков". Как из партии выбрасывали. Нет, к черту. Если военные – это серьезно. Это шанс".

Гамарник рискнул. О встрече в Киеве он не рассказывал, но намекнуть на вариант посчитал нужным. Чекиста он знал давно. И знал о его недовольстве, с недавних пор проскальзывавшем в беседах. Агранов – это сила. Это ГУГБ, Главное управление госбезопасности, управление, которое может обойти собственного наркома. Или прихлопнуть переворот на корню, возможностей собеседника Гамарник опасался всерьез.

К тому же, речь ведь, собственно, не шла о каком-то заговоре. Всего лишь обсуждение кадров. Самых высоких кадров. Которые действительно решают все.

Агранов намеки понимал хорошо. Он принадлежал к тем чекистам, которые прекрасно помнили, что еще лет десять назад Сталин был одним из нескольких. А пятнадцать – и вообще одним из многих. Понимал он и нынешнюю политику Сталина – старые кадры вверх не пойдут. Пойдут новые, связанные уже с другой командой. А старые… Он не хотел примерять к себе такое определение. Разговор свернул в конструктивное русло.

Вернувшись на Лубянку, Агранов отдал приказ особому отделу срочно передавать все поступившие на высокопоставленных военных материалы лично ему. Профессионал, он умело просчитывал варианты – в случае провала, материалы уйдут от него к Хозяину. Лично к Сталину, минуя Ежова. А свое участие он объяснит. В сыскной работе вождь понимал, что такое оперативная комбинация объяснять ему не требовалось.

Решив войти в дело, Агранов не медлил. Через день он приехал к наркому иностранных дел с материалами разведки. Разговор с Литвиновым сложился удачно, обсудив упрямство Молотова, его доброжелательность к нацистской Германии, чекист пошел дальше. К обсуждению замены Молотова. О чем на самом деле идет речь, прекрасно поняли оба: Молотов – человек Сталина. Сместить его может только генеральный секретарь… и, скорее всего, новый. Литвинов вошел в заговор сразу, Сталина он не любил и не уважал. Привыкшего к самостоятельному определению внешней политики наркома, вмешательство Молотова, да и самого Сталина раздражало. Не видел он, чем недоучившийся семинарист лучше него, большевика с огромным стажем.

Сейчас невозможно установить, сколько всего было подобных встреч в эшелонах власти, но явно немало. Именно в таких, осторожных, полунамеками, разговорах, складывалась группа заговорщиков. Достоверно известно о встрече Агранова с Литвиновым, в сентябре же, подобный разговор о неверности партийного курса и сомнениях в политике Политбюро, произошел у Литвинова с Мануильским, а чуть позже у Мануильского с Гамарником. Мануильский присоединился к заговору без особого энтузиазма. Так, в качестве повода вырваться из терзающего вечерами круга мыслей: "возьмут – не возьмут". Аресты, идущие в бывшей вотчине Зиновьева, Коминтерне, внушали опасения. Сильный человек, Мануильский ненавидел свой страх. И выбить страх риском показалось ему хорошей возможностью. К делу он подошел серьезно, с основательностью бывшего подпольщика с огромным стажем: