Надежда Попова - Ведущий в погибель. Страница 2

— Возможно все, — возразил Курт угрюмо, скосясь на инструктора исподлобья. — Кроме того, позволю себе напомнить, если уж вы должны — следовательно, можете.

— А ты не умничай, — осадил Хауэр. — Я не смогу ничего, если ты станешь отлынивать и перечить.

— Не стану, — заверил он коротко. — Не приучен.

Прекословить Курт действительно перестал, возмутившись лишь однажды, когда инструктор, принарядив его в кольчугу, увешав оружием и снабдив тяжелой дорожной сумкой, скомандовал свое обычное «бегом». Пытаясь следить за словами и понимая при том, что обороты избирает не самые учтивые, Курт заметил, что отдавать приказы несложно, и сам он постиг сию науку в совершенстве, каковой факт несомненно даст прочувствовать майстеру инструктору, когда им доведется повстречаться в будущем в иных обстоятельствах.

— Не доведется, — безрадостно усмехнулся Хауэр. — Покомандовать мной вам не светит, майстер инквизитор, на оперативную работу меня не выпускают — берегут. Я умею делать хороших бойцов из таких вот олухов, и заменить меня некем… Намекаешь, Гессе, что я требую от тебя невозможного? Знаешь, всем здесь рано или поздно приходила в голову мысль, что Хауэр заплесневел, разгуливая по плацу и покрикивая на других. Ты не первый… Жди. Переведи дух — сейчас не помешает.

Инструктор возвратился спустя четверть часа — так же облаченным в тяжелую кольчугу, так же вооруженным до зубов, с такой же до отказа набитой сумой.

— Подержи, — сбросив мешок на руки Курту, предложил тот, ухмыльнувшись, когда он присел, едва не выронив. — Дабы ты не думал, будто я насовал туда перьев… А теперь — вперед. И учти: за каждый шаг, на который ты отстанешь, бежишь лишний круг.

Лишних кругов было три, но более всего убивало не это, а то, что Хауэр одолел и их тоже — все так же впереди. Не запыхавшийся старший инструктор, когда он, пробежав последние шаги, повалился в холодный снег коленями, покровительственно хлопнул по плечу, заметив с одобрением:

— Ведь можешь. Можешь и больше, когда надо. А раз можешь, значит, впредь и будешь. А теперь, если не хочешь завтра плеваться кровью, поднимись на ноги и отдышись.

… — Не хватай ртом воздух, как полудохлая рыба — возьми себя в руки и заставь вдыхать медленно. В этом все дело, — пояснял инструктор наутро, когда Курт снова стоял на четвереньках в хрусткой снежной крупе, поднимая себя на ноги с невероятным усилием. — Потому ты сейчас готов издохнуть на месте, а я в силах говорить. Потому ты отставал. Натренировать ноги резво переступать — ерунда, не это главное; если ты решил, что я норовлю сделать из тебя бегуна на ярмарочную потеху, ты ошибся. Дыхание — вот за чем ты должен следить. Как певец на клире. Дыхание — средоточие жизни, Гессе, и от того, как ты дышишь, зависит и состояние твоего тела, и состояние духа. Вынуди разгневанного человека сделать несколько глубоких вдохов — и половина гнева уйдет. В бою лишь на минуту сбей дыхание…

— Знаю, — оборвал Курт довольно невежливо, и тот кивнул:

— Ну, хоть этому вас научили… Эти дни мы состязались в скорости, лишь чтобы показать тебе, что такое возможно — быстро, далеко и не уставая, однако впредь я стану обучать тебя не этому. Вот так, обвешанный железом и барахлом, человек может бежать целый день. Тронувшись в путь с рассветом, остановиться на отдых лишь вечером, и это не отголоски легенд о древних воинах, могущих взгрузить на плечи осадную башню. Я это могу. Поверь на слово. И мои парни это могут; кто хуже, кто лучше, но могут. Запомни еще одно. Это не выбито в камне, но должно быть прописано в твоем разуме, в памяти, в существе твоем, осознано и прожито. Человек может все. Создавая венец природы, Господь заложил в него многое, заложил главное — способность учиться, и учиться всему. Нужно лишь желание, время и верный подход, но — человек может все. Запомни. А теперь я поясню: я истязаю тебя этой, как тебе может показаться, бессмысленной беготней, потому что именно этот подход в твоем случае и является верным, если у тебя действительно есть желание учиться. Ты научишься правильно дышать, что пригодится в боях, каковых, я так мыслю, на твоем веку будет немало. Вам говорили в академии, что задача инквизитора не сводится к тому, чтобы уметь выстаивать по два часа в схватке?.. Плюнь и забудь. Чушь. Ты должен это уметь. Вот тебе пример. Ворвавшись в дом очередного малефика, ты видишь, что он один — ни стражи, ни наемников с невообразимыми мечами, ни арбалетчиков, лишь он один, вооруженный одним клинком. Правда, управляется с ним дай Боже… Ты убил на него четверть часа времени и уйму сил и, наконец, сумел пробить. Вот только твой меч не пускает ему кровь, а проходит сквозь него, как сквозь дым. Иллюзия. Злой, уже задыхающийся, ты вламываешься в следующую комнату, где этот самый малефик похохатывает над твоими потугами. И снова стычка. И — что? Снова иллюзия. Когда, в конце концов, ты доползаешь до него самого, он может брать тебя голыми руками.

— Случай из практики? — уточнил Курт кисло; тот усмехнулся:

— В практике — чего только не случается, Гессе, припомни лишь свое последнее дело. Да, ты запросил зондергруппу, однако же, у тебя просто не было времени дожидаться ее появления. Когда наши парни прибыли, ты уже все закончил сам — пришлось. А если бы не повезло? Если бы нарвался на окруженного охраной некроманта, который тут же поднимает убитых тобой? А тебе надо взять его — хоть тресни? Сколько ты продержался бы в долгом бою с твоими академическими выкрутасами?.. Итак, это первое. Если не будешь отлынивать на плацу, при верно поставленном дыхании ты у меня замок в одиночку зачистить сможешь. Второе: эти пробежки вкупе с кое-чем другим попросту сделают тебя чуть сильнее физически; при твоем сложении этому грех не уделить больше внимания. Врожденная выносливость — это неплохо, однако и ее надо развивать и обучать. И третье. Самое важное. Когда ты сумеешь забыть, что за тобою надзирает инструктор, когда перестанешь считать круги, перестанешь думать, куда и как ставить ноги, как держать руки, когда ты вообще забудешь о том, что бежишь — вот тогда наступит момент истины, Гессе. Наступит озарение. Ты сильно удивишься, но только после этого ты будешь чего-то стоить на плацу; хитрые приемы — это немаловажно, отрабатывать их ты у меня тоже будешь от зари до ночи, а если потребуется — то и от ночи до зари, но основная хитрость не в том, как повернуть руку или куда ткнуть клинком. Главное — в том, чтобы достичь этого озарения. В том, чтобы и во время боя не думать, куда ступить и как двигаться, чтобы дышать спокойно и свободно, в то время как противник будет обливаться потом и задыхаться, в том, чтобы не утратить четкость и выдержанность мысли, чтобы видеть каждое его движение, замечать оттенки его взгляда, от перемены в котором может зависеть твоя жизнь. Однажды ты внезапно осознаешь, что видишь противника насквозь. Видишь его удары еще до того, как они будут нанесены, успеваешь сделать два движения и обдумать еще четыре, пока он совершит одно.

— И для этого — бег? — уточнил Курт, не скрывая скепсиса.

— Это не бег, — возразил тот. — Это священнодейство. Как молитва. Не мне тебе рассказывать о монахах, стоящих на чтении по двое суток, и не всякий из них после этого падает без чувств — кое-кто кладет последний поклон, прячет четки и отправляется в монастырский огород, где копается еще целый день. Что дает им силу? Молитва? Помощь Господня? Душевный подъем — откуда он берется? Отсюда, — сам себе ответил Хауэр, хлопнув по его груди ладонью, отчего Курт едва не запрокинулся снова в снег. — Сила Господня — это штука, может, и впрямь хорошая, майстер инквизитор, вот только Господь ее куда попало не растрачивает; к чему, если в самом человеке есть его собственная сила, которую надо лишь пробудить. Монахи это совершают при помощи молитв. И знаешь, что они во время этих молитв делают, Гессе? То же, что будешь делать ты, наворачивая круги по этой тропке. Они находят верный ритм дыхания. Произнося слова, чередуют звуки, вдохи и выдохи так, чтобы не пересыхало горло, не утомлялись мышцы языка и губ, а в итоге — не утомляются и они сами, потому что рано или поздно наступает это озарение. Тогда их молитвы произносятся сами собой, и сознание отслеживает уже не каждое слово в раздельности, а все сполна, одним ощущением. Когда же молитва окончена, когда он идет по своим делам, если по дороге ты заговоришь с ним — беседуя с тобою, он будет продолжать произносить все то же самое мысленно. Точнее, оно будет произноситься само. Оно просто будет. В нем.

… — Оставь свою хваленую логику в стороне. Она сейчас ни к чему.

На плацу все было так же — так же стоя на четвереньках, так же упираясь подрагивающими руками в снег, утоптанный до твердости льда поверх вмерзших в землю камней. Различие было одно — ко всему в довесок болели от удара ребра или колено, или поясница, или едва не свороченная набок челюсть, или все это вместе…