Томас Сван - День минотавра Страница 2

Не только внешность ее была прекрасна. Хрупкость сочеталась в ней с твердостью. Подобно раковине-багрянке, дающей пурпур, она, казалось, вышла из морских вод, омытая ими и благоухающая, фиолетовый цвет багрянки был цветом ее глаз, а тело было крепким, как сама раковина. Сандалией можно раздавить цветок, но не раковину.

Тея собирала крокусы для своего отца, потому что верила – он придет к ней из Кносса. Его образ предстал перед ее мысленным взором: Эак – воин и царь. Для критянина он был высоким, с широкими плечами и узкими бедрами, его можно было бы принять за юношу, если бы не морщины у глаз, тонкими ручейками сбегающие к боевым шрамам:

V-образный след от стрелы и след от боевого топора. Ей нужна была его сила, чтобы заглушить страх перед нашествием, ей нужна была его мудрость, чтобы лучше справляться с Икаром, который иногда вел себя так, будто ему не пятнадцать лет, а пять, и любил исчезать из дворца и отправляться в таинственные путешествия, говоря «я уползаю».

Голубая обезьяна спрыгнула с дерева, схватила крокус и бросила его в плетеную корзинку, стоявшую у ног Теи. Та засмеялась и обхватила обезьяну руками. Хотя Тея стала уже совсем взрослой девушкой, она не расстраивалась, что ее единственными друзьями по-прежнему оставались обезьяна, служанка и любимый, хоть и несносный брат, а вместо игр с быком, акробатических соревнований и танцев при лунном свете на берегу реки Кайрат она развлекалась тем, что пряла лен и красила полотняную одежду. Вырвавшись из ее рук, обезьяна, которую звали Главк, схватила корзинку и утащила ее на пальму. На верхушке дерева Главк спугнул пчелиный рой, а затем помахал корзинкой, демонстрируя свою добычу.

Тея показала ему кулак и, притворившись рассерженной, покачала дерево и зарычала, как сердитый лев. Это было частью их игры. Но она все же оставалась Теей, не ощущая в себе ничего львиного. Когда Икар превращался в медведя, он ревел, ходил крадучись, и ему по-настоящему хотелось меда, ягод и рыбы. А рассудительная Тея даже в раннем детстве не любила притворяться кем-нибудь другим.

– Зачем же мне притворяться, что я дельфин? – однажды спросила она у своего товарища по играм. – Я – Тея.

Это нельзя было объяснить самодовольством или недостатком воображения, это было что-то вроде невысказанного признания, спокойной благодарности за дары Великой Матери.

Раньше Главк всегда бросал корзинку к ее ногам и она, с радостью переставая быть львицей, вознаграждала его фиником или медовой лепешкой. Но сегодня Тея упала на землю среди цветов, будто сорвавшись с дерева, съежилась и заплакала. Это уже не было частью их игры. Она слышала разговоры слуг и заметила, как они перешли на шепот при ее приближении и внезапно замолчали, когда она попыталась с ними заговорить. Она видела, как напряжен был ее отец, когда он в последний раз приходил из Кносса. Он был неестественно бледен, и шрамы казались открытыми ранами. «Если отец придет, – подумала она, – я не отпущу его обратно в Кносс. Я оставлю его в безопасности здесь, с нами, в Ватипетро. Если он придет…»

Главк слез с дерева, поставил корзинку Tee на колени и, приветливо бормоча, обнял за шею. Тея посмотрела на него с удивлением. Хотя ей было только шестнадцать, она привыкла утешать всех сама. Она быстро вытерла слезы голубым льняным платком с летучими рыбками на кайме и вновь стала собирать цветы.

– Это для моего отца, – сказала она Главку. – Как тебе кажется, они понравятся ему?

– Если стену проломят, – сказал отец в прошлый раз, – идите с Икаром к катапульте. Тебя Мирра пристегнет ремнями к доске, вырезанной в форме кефали[5], а Икар прижмется к твоей спине и будет держаться. Во время полета вы сможете изменять направление, подниматься или опускаться, меняя положение тел. Направляйтесь к горам. Что бы ни случилось, постарайтесь не приземляться в Стране Зверей.

Он замолчал. Было произнесено вслух запретное название – та часть острова, где он когда-то встретил их мать. Непонятно, сказал ли он это со страхом, с мучительной тоской по давно утраченному или с боязнью, что его дети, как и он, обретут и потеряют.

– Приземляйтесь только после того, как перелетите лес. Если всем телом податься вперед, можно посадить аппарат. Там живут добрые люди, они вас примут.

Тея посмотрела в ту сторону, где за крышами северной части дворца виднелись пологие склоны горы Юкты, преграждавшие путь на Кносс; с моря они напоминали спящее божество. Ахейские захватчики пойдут с моря и обогнут гору. На западе были холмы, покрытые оливковыми рощами и виноградниками, постепенно переходящие в горную гряду Иды, и Страна Зверей – леса, о которых никто не упоминал без содрогания и куда никто не заглядывал; кухарка, сторож и садовник говорили, что там живет минотавр – бык, который ходит, как человек. «Постарайтесь не приземляться в Стране Зверей». Она не забудет предупреждение отца.

Мирра стремглав вбежала в сад. В ту же минуту Тея услышала под стенами шум. Топот ног, бряцанье оружия, уверенные голоса мужчин, казалось, стремившихся всем объявить о своем приближении.

– Ахейцы, – задохнулась от ужаса Мирра. – Нужно идти к планеру.

Мирра была чернокожей ливийкой, рабыней, родившейся на Крите, и боялась всего на свете: обезьян, змей, летучих мышей, незнакомых людей. Ну а уж что касается ахейцев – то, по ее мнению, это великаны, которые варят своих пленных в оливковом масле и съедают их до последней косточки. Тея не знала, сколько ей лет, и вряд ли это знала сама Мирра. Пятьдесят? Шестьдесят? Лицо ее было гладким, как у девочки, и только когда ее охватывал ужас, оно покрывалось морщинами, глаза вылезали из орбит и, казалось, готовы были лопнуть, как перезревшие фиги.[6]

Мирра схватила Тею за руку, будто желая успокоить, но получилось так, что более мужественная Тея стала успокаивать ее саму:

– Стены крепкие. Может быть, нам и не понадобится планер.

Но про себя она подумала: «Ахейцы идут с моря и из Кносса. Была битва, отца, наверное, уже нет в живых».

Тея быстро поднялась по ступенькам на крышу и оглядела оливковую рощу, расположенную между домом и горой Юктой. Серебристые ветки деревьев, которые сгибались под тяжестью плодов, блестели на солнце, как крылья стрекозы. Но блестели не только деревья. Воины (их было около сотни) двигались через рощу. Защищенные кожаными туниками, бронзовыми кирасами и шлемами с гребнем, со щитами из бычьей кожи, они несли мечи и копья, а бороды их были такими жесткими и острыми, что, казалось, сами могли служить оружием. Свирепые, ощетинившиеся русобородые убийцы. К счастью, дом окружала стена, и он мог выдержать осаду. Ворота были срублены из кедра, а из боковых башен можно было в относительной безопасности отбиваться от нападающих.

Но оказалось, что в башнях никого нет. Рабы и слуги стали убегать из дома и потянулись по мощеной дороге к оливковой роще. Они несли дары завоевателям и сгибались под тяжестью амфор с вином, желтых сыров на блюдах из чеканного золота, плетеных корзин, доверху наполненных льном и шерстью. Первым порывом Теи было побежать за ними, назвать каждого по имени и приказать вернуться – Тисбе, которая соткала ей юбку, привратнику Сарпедону, называвшему ее «зеленокудрая», Андрогея… Они, конечно, послушаются, ведь они, наверное, любят ее, и она их тоже. Нет, времени больше нет. Надо успеть найти Икара.

Она побежала по коридорам со стенами из отесанного пористого камня, вдоль которых стояли расширявшиеся кверху, как перевернутые деревья, красные колонны, поддерживавшие свод. Ее сандалии громко стучали по плиткам из бурого железняка. Она бежала, пока не попала в Комнату Змея. В комнате не было ничего, кроме низкого столика на трех ножках, в крышке которого было сделано спиралевидное углубление, заканчивающееся в центре, где стояла небольшая чаша. Края сосуда находились на одном уровне с поверхностью. Здесь он мог лежать и есть из чаши. Но сейчас Пердикса, змея-хранителя дворца и, по мнению Икара и слуг, перевоплотившегося в этой жизни предка, не было на столике, не было его и там, где он обычно спал – в терракотовой трубке с прикрепленными с обеих концов чашами.

Он лежал на руках у Икара.

Медленно и лениво Икар направился к ней – пятнадцатилетний мальчик, худой, но коренастый, большеголовый, с всклокоченными волосами и огромными, цвета фиалки, глазами, взгляд которых был невинным, лишь когда он подсовывал Мирре в ткацкий станок Пердикса или объявлял Tee, что проглотил ядовитый гриб. Спешил он, только убегая из дома.

Тея пылко обняла его. Он неохотно позволил ей сделать это, стараясь не тревожить змея. Его сестра была единственной женщиной, которой было разрешено его обнимать. Даже в раннем детстве он отталкивал протянутые руки Мирры и кносских придворных дам. При обычных обстоятельствах, к примеру оставаясь при дворе, он вряд ли сохранил бы невинность до пятнадцати лет. Он был бы уже женат или, во всяком случае, помолвлен. Но последние пять лет его товарищами по играм были не мальчики и девочки, а лишь животные. Рождение ягненка, спаривание быка и коровы – все это были хорошо знакомые и отнюдь не шокирующие его события повседневной жизни. Но он упорно не хотел признавать, что люди размножаются таким же образом.