Борис Диденко - Сумма антропологии(кардинальная типология людей) Страница 2

Но вообще-то не в пользу эволюционного пути говорит и то, что разум все же невыгоден на ранних стадиях своего развития, невыгоден даже для отдельного организма, ибо делает его поначалу совершенно беспомощным. Разум, а точнее, именно его беспомощность, незначительность “момента трогания” должна была оказаться “полезным” приобретением для кого-то другого, им не обладающего: т. е. для той части популяции палеоантроповых гоминид, которая биологически утилизировала другую ее часть — пассивную и повинующуюся.

Подобные взаимоотношения “односторонней выгодности” предполагают у поедаемой части популяции наличие таких качеств, как послушность, внушаемость, иными словами, беспрекословное подчинение интердиктивным приказам доминантных палеоантропов — “главарей”. Вот эта-то самая внушаемость, “суггестивность” и стала в итоге стержнем сапиентации, оразумения гоминид, ибо часть “кормильцев” в целях самосохранения пошла по пути усложнения интердиктивного взаимодействия. С точки зрения животного все это выглядело как несомненное “сумасшествие кормильцев”, и человек таким образом в самом деле является “больным животным”. Действительно, от цепенящего все его существо страха он становится как бы невротиком: у него происходит так называемая “ультрапарадоксальная инверсия процессов центральной нервной системы”, при которой положительный раздражитель вызывает торможение, а отрицательный вызывает положительную реакцию, возбуждение. Это негативное, патологическое и гибельное явление для животного превратилось в опору принципиально новой формы торможения, ставшей у человека положительной нормой его высшей нервной деятельности. Этот “уточненный диагноз”, поставленный профессором Поршневым позволяет определить человека как “животное наоборот” (Б. Ф. Поршнев, “О начале человеческой истории”).

Отмеченное “заболевание” соответствовало появлению в структуре центральной нервной системы в дополнение к двум функциональным блокам (первому — сенсорно-афферентному, осуществляющему прием, анализ и ассоциирование раздражении, и второму — эффекторному, ответственному за двигательные и вегетативные реакции) третьего — суггестивного, регулирующего восприятие по второй сигнальной системе. Этот суггестивный блок и стал выполнять функцию, которая раньше была разделена между двумя индивидами (“мышление — это внутренний диалог”). В морфологии головного мозга эта модификация выразилась в появлении развитого префронтального отдела лобной коры в верхней его части за счет уменьшения затылочной доли.

В результате этих процессов антропогенеза (точнее, антропоморфоза) в неустойчивом, переходном мире становления раннего человечества образовалось весьма и весьма специфическое, очень “недружественно” настроенное по отношению друг к другу семейство рассудочных существ, состоящее из четырех видов. В дальнейшем эти виды все более и более расходились по своим поведенческим характеристикам. Эти виды имеют различную морфологию головного мозга. Два из них являются видами хищными, причем — с ориентацией на людей!

Хищность определяется здесь как врожденное стремление к предельной или же чудовищно сублимированной агрессивности по отношению к другим человеческим существам. Именно эта противоестественная направленность хищности на себе же подобных и не позволила — из-за дистанционной неразличимости — образовать видовые ареалы проживания, а привела к возникновению трагического симбиоза, трансформировавшегося с течением времени в нынешнюю социальность.

Первый вид (хищный!) — это палеоантропы, предельно близкие к своему дорассудочному предшественнику, “биологическому прототипу” — подавлявшему с помощью интердикции волю людей и убивавшему их. Это мрачные злобные существа, зафиксированные в людской памяти с самых ранних времен в дошедших до нас преданиях о злых колдунах-людоедах.

Второй вид (также хищный!) — это суггесторы, успешно имитирующие интердиктивные действия “палеоантропов”, но сами все же не способные противостоять психическому давлению последних.

Третий вид — диффузный. Это те самые поедаемые суггеренды, не имеющие средств психологической защиты от воздействия жутких для них, парализующих волю к сопротивлению импульсов интердикции. Это — “человек разумный”.

Четвертый вид — это неоантропы, непосредственно смыкающиеся с диффузным видом, но сформировавшиеся несколько позднее. Они более продвинуты в направлении сапиентации, оразумения, и способны — уже осознанно — не поддаваться магнетизирующему психологическому воздействию интердикции. “Неоантропов” следует считать естественным развитием диффузного вида в плане разумности.

Именно эта классификация, на наш взгляд, является кардинальной типологией людей. Все остальные систематизации человеческих типов от Гиппократа до К. Юнга, Э. Кречмера и Т. Адорно классифицируют людей лишь по второстепенным и опосредованным, с нашей точки зрения, характеристикам. Все они как бы с разных позиций “очерчивают” внешние, поверхностные признаки человеческого “головоломного кубика” или же выделяют и описывают отдельные его “ребра”. “Кардинальная” же типология сравнима с разъединением “человеческой головоломки” на свои составные части, после чего ее загадочность исчезает.

Неопровержимым эмпирическим доказательством предложенной типологии людей является “асоциальное моделирование”. Именно так будет правомерно поименовать тот общеизвестный жизненный факт, что при всякого рода крупных катаклизмах (стихийных, революционных, милитаристских…) очень многие человеческие сообщества распадаются на “малые группы” — на враждующие между собой банды, “феоды”, построенные по принципу “тюремно-камерного социума” — этой постоянно действующей асоциальной модели, ставшей уже классической в своей невеселой популярности. Главарь (“пахан”), “свита приближенных” (несколько прихлебателей, “шестерок”) и более-менее многочисленная послушная “исполнительная группа”. Такое самопостроение при снятии уз официальной социальности предельно точно вскрывает и демонстрирует кардинальный, видовой состав человечества.

Это — лежащее на самом виду и удивительно, подобно кунсткамерному слону из басни Крылова, незамечаемое — доказательство этической неоднородности человечества по своей сути есть не что иное, как проявление непроизвольного, естественного возврата к прежнему состоянию при предоставлении возможности “нестесненного”, не ограниченного социальными рамками поведения. Собственно говоря, большинство и официальных общественных структур в той или иной мере приближаются к указанному “классическому” построению, и в первую очередь это относится к властным структурам: государственным и др. Действительно, столь сильное поведенческое различие, возникшее при переходе к хищному внутривидовому поведению, с учетом продолжавшихся промискуитетных отношений, не могло дать в итоге однородную до какой бы то ни было степени популяцию потомков.

Будет уместной иллюстрацией сравнение человечества с Семейством Псовых, в котором примерно так же (со)существуют волки, шакалы и собаки разнообразнейших пород — этих последних абсолютное большинство. И в нашем контексте понимания хищности карликовая такса гораздо ближе и роднее огромному сенбернару, нежели волк — по отношению к овчарке. Т. е. хотя этих последних и отличить-то друг от друга внешне затруднительно, тем не менее самое важное различие между ними состоит в том, что такой “серый братец по крови” может запросто и с превеликим удовольствием сожрать зазевавшуюся подругу.

Использование здесь ставшего знаменитым благодаря Ч. Дарвину понятия “вид” возможно вызовет некоторое недоумение у лиц, обеспокоенных видовой чистотой человечества и потому способных усмотреть в этом кажущееся покушение на биологическое единство людей. Но так как описываемые различия между людьми относятся к морфологии головного мозга, имеющего все же некоторую специфику и ряд существенных отличий от соответствующего органа у животных, то поэтому и проявления этих различий имеют свои особенности, ибо относятся они главным образом к мыслительной деятельности, к нравственности, т. е. к параметрам, не имевшим до сих пор иной классификации кроме эмоционального к себе отношения и предвзятых оценок в русле субъективных трактовок понятий Добра и Зла. В связи с этим таксономическое определение “вида”, как совокупности особей дающих — потенциально или реально — репродуктивное потомство, в применении к человеку в нашем ракурсе видится явно не приемлемым. Но указанные различия между людьми столь существенны и значимы по своим социальным следствиям, что именно они оказываются ныне решающими факторами в вопросе выживания человечества. И поэтому в традиционном понимании возможно и некорректно примененный — “громкий” термин “вид” призван обратить внимание истинно гуманных людей на сверхсерьезность излагаемой проблемы.